Страница 8 из 45
Мы едим сосредоточенно, причмокивая и облизывая ложечки. Время от времени Ява прикладывает холодную ложечку к уху. Но что такое сто граммов! Через три минуты мы уже сидим перед начисто вылизанными чашечками, в которых, как в зеркале, отражаются наши поникшие носы. Ява печально щупает свое ухо. Ухо требует жертв. Я облизываю сладкие губы и с отчаянной решимостью (как с моста в воду) заказываю две порции пломбира.
Ох и вкусное же мороженое в Киеве, ох и вкусное!!!
Вы думаете, на пломбире Явино ухо успокоилось? Ничего подобного. После пломбира было шоколадное, потом фруктово-ягодное, потом ореховое. И к каждой порции прибавьте еще по стакану газировки с сиропом. Дорого обошлось нам Явино ухо! Разошлась вся наша трешка. Остались жалкие копейки. Я чуть не плакал, когда расплачивался.
Мы вышли из павильона пошатываясь.
Потом целых полчаса сидели на лавочке у павильона и молчали. Блаженствовали. Вот если бы каждый день обедать мороженым! И завтракать мороженым, и ужинать!
Вдруг Ява посмотрел налево и сказал:
- Ты думаешь, что там такое?
- "Чертово колесо", - говорю.
- Так чего же мы сидим?
- Идем.
- А деньги у нас есть?
- Да на это еще найдется.
Уж на что, на что, а на "чертово колесо" я и последнего не пожалею! Это же мне просто необходимо. Ведь я же собираюсь в летчики...
Мы как раз вовремя подоспели. Последняя кабина была свободна. Только мы сели, колесо тронулось. И-их ты! Ух и здорово! Поднимаемся-поднимаемся-поднимаемся... И все у тебя внутри уходит вниз. А потом опускаемся-опускаемся-опускаемся... И все у тебя внутри уходит вверх. Ну прямо как на самолете! Вверх - как высоту набираешь. Вниз - как на посадку идешь. (Я же все-таки летал - что вы думали! - на "кукурузнике" сельхозавиации, который наши поля опрыскивал.)
Да еще стоит колесо на высокой круче над Днепром. И видно с него далеко-далеко, как с самолета. Внизу Подол, и Днепр, и ширь Левобережья, которое до самого горизонта простерлось. А вон Труханов остров... Пляж. Ну и людей же там! Песка даже не видно. И ступить-то, наверно, некуда. Как они там не раздавят друг друга! Ого! А это что такое, между деревьев?.. Держите меня! Да это... парашютная вышка! Ну точно! Она!
Вот бы мне с этой вышки прыгнуть! Мне просто нельзя не прыгнуть. Летчику с парашютом прыгать - все равно что моряку плавать.
- Явочка! - говорю. - Видишь вон ту вышку? Давай с нее прыгнем!
- Давай! А что? - сразу соглашается Ява. Он хоть и не собирается в летчики, но с чего-нибудь прыгнуть, куда-нибудь кинуться или выкинуть какую-нибудь штуку он всегда "за"!
Глава IV. ПЛЯЖ. КАРУСЕЛИ. УТОПЛЕННИК. НЕЗНАКОМЕЦ ИЗ ТРИНАДЦАТОЙ КВАРТИРЫ.
И вот мы бежим по лестнице из "Городка развлечений" вниз к набережной. Хорошая лестница. Только слишком длинная. Хоть и вниз бежишь, а все равно запыхиваешься!
- Чего бежать? Не успеем, что ли? - говорю, а сам думаю: "Нужно силы для прыжка беречь. Кто знает, как оно там будет? Все-таки первый раз!"
Сбавили мы скорость. Пошли шагом.
Внизу не то ворота, не то беседка - что за штука? И на ней огромная колонна с какой-то бабалухой на конце.
- Постой, - говорит Ява. - Тут что-то написано. Ява любит читать всякие исторические и мемориальные надписи. Подходим. К стене прикреплена мраморная дощечка:
ПАМЯТНИК
В ЗНАК ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ КИЕВУ МАГДЕБУРГСКОГО ПРАВА Сооружен в 1802 году Архитектор А. И. МЕЛЕНСКИЙ.
Вот никогда бы не подумал, что это памятник! Ведь памятник - это или конный или пеший, но всегда какой-нибудь герой... полководец или гений. А тут какое-то Магдебургское право! Ну и ну!..
Надпись на мемориальной доске была не единственной. Кроме нее, еще было много надписей. Но уже от руки и значительно более позднего происхождения. Все "Магдебургское право" было густо исписано довольно-таки однотипными формулами: "Коля+ Оля = любовь", "Вася+ Тася = любовь", "Юра+ Нюра = любовь" и т. д.
А один какой-то намалевал во-о-от такими буквищами свою формулу, аж метра на три от земли: "Жека+ Лёха = любовь". Наверно, ему пришлось принести для этого из дому стремянку. Ведь не могло же у него быть такое длинное тело! По-человечески его, должно быть, звали Алеша, а ее Женя; писал он по-русски и не знал, дурачок, что по-украински "леха" - "свинья". И вышло, что он сам себя обозвал свиньей.
То, что никто из них не имел пятерки по чистописанию, было сразу видно таких кривулей они навыводили. И еще было ясно, что друг друга они, может, и любили, но больше не любили никого, потому что так испоганили памятник смотреть тошно.
- И зачем только их грамоте учили! - с чувством сказал Ява.
"Смотри ты, какой правильный! А не ты ли, дорогой Явочка, писал мелом на сарае за школой разные лозунги против завуча Саввы Кононовича?" - подумал я. Но сказать не сказал. Ведь и сам я был грешен: писал на заборе всякие глупости. А ведь это вон как нехорошо. Больше не буду!
Исполненные благородных чувств, мы направились к пешеходному мосту, что ведет на Труханов остров. По мосту непрерывным потоком шли люди. Куда ж это они? Там ведь и так ни стать, ни сесть... Ох, не иначе, как раздавят там кого-нибудь сегодня. Не иначе, как будут жертвы!
Жертвы... Чем ближе мы подходим к парашютной вышке, тем сильнее шевелится в моей груди что-то паршивое-препаршивое, скользкое и холодное. Высока все-таки, холера!.. Это тебе не ива, с которой мы в речку ныряем. Если не раскроется парашют, то только - ляп! - и квакнешь...
Интересно, бывает так, что не раскрывается парашют на парашютной вышке?.. Бывают ли там несчастные случаи? И жертвы...
Мы перешли мост, свернули влево, к вышке. Интересно, о чем сейчас думает Ява? Что-то очень уж бодро он идет, очень уж бодро. Так серьезные люди не ходят в первый раз с парашютом прыгать.
Приглядываюсь я к парашютной вышке. Что-то не видно, чтобы кто-то с нее прыгал. Может, уже сегодня была какая-то жертва... А мы, два дурака, идем...
Умные люди вон в пинг-понг играют, в настольный теннис - совсем безопасная игра, полностью гарантирует жизнь. Стоит двадцать столов, и белые пластмассовые шарики так и скачут по ним, как пузыри во время дождя...
А вот и парашютная вышка. Ты смотри - нет ничего. И парашюта не видно. А канат, на котором он должен висеть, заброшен куда-то наверх.