Скриба

Через какое-то время Хоос вернулся под навес и с усталым видом отбросил палку, которой копал землю.

– Эти люди больше не причинят нам вреда, – сказал он.

– Ты весь промок.

– Да, льет как из ведра.

Тереза промолчала.

– Хочешь есть? – спросил Хоос.

Она кивнула. Будь ее воля, она бы съела целую корову.

– Когда я пробирался над оврагом, то потерял лошадь вместе с поклажей, но на худой конец внутри есть парочка белок, так что решай: или мы идем в дом, едим и греемся, или остаемся здесь и гибнем от холода.

Тереза недовольно поджала губы. Ей до смерти не хотелось туда возвращаться, но и под навесом больше оставаться нельзя, тут Хоос прав. Она нехотя встала и последовала за ним, однако у самого порога ее пробрала дрожь. Хоос украдкой взглянул на нее – не стоит в открытую проявлять свою жалость, ногой распахнул дверь, подождал, пока она не убедилась, что комната пуста, потом обнял за плечи, и они наконец вошли.

Тепло придало им сил не хуже горячей похлебки. Хоос подбросил еще дров, и рассыпавшиеся искры немного разогнали темноту. Запах жареных каштанов и мяса щекотал ноздри, возбуждая и без того волчий аппетит. Тереза оглядела прибранное помещение и расстеленное у огня одеяло и впервые после пожара почувствовала себя в безопасности.

Она еще не успела насладиться теплом, когда Хоос принес готовое кушанье.

– Эти люди знали, где разжиться едой, – сказал он. – Ну-ка, подожди минутку. – Он поднялся и скоро вернулся с какими-то вещами в руках. – Я снял это с саксов, прежде чем закопать. Посмотри, может, тебе что-нибудь пригодится.

Однако Тереза, пока не проглотила последний кусок, даже не взглянула на одежду, но потом все-таки выбрала довольно потрепанный жакет из темного сукна и прикрыла им ноги. Хоос посетовал, что она не взяла еще один, шерстяной, так как на нем оказались пятна крови, зато оставила себе нож, которым толстяк пытался убить ее.

После еды они молча слушали стук дождя по крыше, затем Хоос встал и сквозь щель выглянул наружу. Ночь еще не наступила, однако небосвод уже потемнел.

– При таком ливне саксы ни за что не вылезут из своих берлог.

– Конечно, – согласно кивнула девушка.

– А ты случайно не дочка переписчика? Тебя зовут…

– Тереза.

– Точно, Тереза… Ты иногда приходила сюда за известью для обработки кож. Помню, когда мы виделись в последний раз, у тебя на лице было столько прыщей, что оно походило на пирог с ягодами. Ты сильно изменилась. По-прежнему работаешь ученицей в пергаментной мастерской?

Тереза помрачнела, недовольная сравнением своего лица с пирогом.

– Да, но только я уже не ученица, я прошла испытание и стала подмастерьем, – зачем-то соврала она.

– Женщина-подмастерье? Пресвятой Боже! Разве такое бывает?

Тереза привыкла разговаривать с парнями, у которых ума хватало только на то, чтобы кидаться камнями в собак, поэтому она промолчала и свернулась калачиком под жакетом, откуда тайком посматривала на Хооса. Он был примерно на голову выше всех знакомых молодых людей, выглядел сильным и крепким, наверное, от прежней работы на каменоломне. А еще он показался ей похожим на тех огромных лохматых собак, которые с ног до головы вылизывают малышей и терпеливо сносят их шалости, но в мгновение ока разорвут на куски любого, кто осмелится поднять на них руку.

– А ты чем занимаешься? – наконец нарушила молчание Тереза. – Твоя мать не упускает случая похвастаться тем, что ты служишь при дворе.

– Ну, – усмехнулся он, – ты же знаешь, то, что матери рассказывают о своих детях, в лучшем случае лишь наполовину правда, а другой половиной следует восхититься и тут же о ней забыть.

Тереза рассмеялась. Действительно, отец так ее превозносил, что она иногда краснела от стыда.

– Три года назад, – продолжил Хоос, – я, благодарение судьбе, отличился в одной из военных кампаний Карла Великого. До него дошел слух об этом, и по моем возвращении он предложил присягнуть ему на верность.

– А что это значит?

– Если коротко, это значит стать вассалом короля, преданным воином, которого в любой момент можно призвать под свои знамена.

– Воином? Как те, что служат у наместника Вюрцбурга?

– Не совсем так, – улыбнулся Хоос. – Эти несчастные продают себя со всеми потрохами за жалкие гроши, а у меня есть собственные земли.

– Я думала, у воинов не бывает собственных земель, – удивилась Тереза.

– Попробую тебе объяснить… Становясь вассалом короля, человек обязуется верно ему служить, а король, в свою очередь, – щедро оплачивать его службу. Я, например, получил от него двадцать актов17 пахотной земли, сорок – необработанной, которые скоро тоже будут вспаханы, и пятнадцать актов виноградников. Так что я мало чем отличаюсь от обычного землевладельца.

– Но тебе ведь приходится воевать…

– Конечно, однако военные кампании обычно начинаются в конце лета, когда урожай уже убран. Тогда я готовлю снаряжение, набираю тех, кто отправится вместе со мной, и по первому зову являюсь к королю.

– У тебя и рабы есть?

– Рабов нет, есть колоны, это вольные люди. У меня их двадцать девять, включая детей. Один я не в состоянии обрабатывать столько земли, но, слава Богу, в Аквисгрануме хватает неимущих со всех концов королевства – из Аквитании, Неустрии, Аустрасии, Лангобардии… Они приходят сюда в надежде разбогатеть, а оказываются без куска хлеба. Выбор большой, нужно только не ошибиться и сдать землю в аренду достойным людям.

– Выходит, ты богат?

– Нет, хотя был бы не прочь. – Он снова улыбнулся. – Колоны – люди бедные. За пользование землей они отдают мне часть урожая и каждую неделю выполняют какие-нибудь работы: расчищают дороги, чинят изгороди, иногда помогают с пахотой, но богатства на этом не наживешь. Любой антрустион18 гораздо богаче меня.

– Скажи, а Аквисгранум красивый?

– Конечно, насколько может быть красив рынок, если ты при деньгах. На любой улице народу больше, чем во всем Вюрцбурге, ничего не стоит потеряться. Лавки, некоторые размером не больше ковра, жмутся друг к другу, и чего в них только нет: мясо, инструменты, пряжки, еда, в одной и той же могут предложить все – от горшка меда до окровавленного меча.

Кривые улочки, словно сотканные дрожащими руками и по сто раз пересекающие одна другую, загромождены лачугами, тавернами, публичными домами. Тут и там среди этого лабиринта разбросаны маленькие площади, состоящие, кажется, из одних углов, где воришки, калеки, пьяницы, бродяги и собаки сражаются за место под солнцем. В конце концов все улочки, как ручейки, сливаются в одну широкую, по которой вполне может пройти конница, а она, в свою очередь, упирается в большую базилику. Рядом с ней возвышается величественное здание из черного кирпича – дворец Карла Великого.

Тереза слушала как зачарованная, на мгновение ей даже показалось, что она видит далекий родной Константинополь.

– А есть там форум, цирк, устраиваются игры, состязания?

– О чем ты?

– Вспомнила Византию. Там мраморные здания, мощенные камнем улицы, сады, фонтаны, театры, библиотеки…

Хоос удивленно поднял брови. Он подумал, что Тереза шутит, что такое бывает только в сказках.

– Вовсе нет, – упрямо сказала она и отвернулась.

Ей все равно, есть в Аквисгрануме сады с фонтанами или нет, но обидно, что он ей не верит.

– Если бы ты только попал в Константинополь… – мечтательно произнесла она. – Я хорошо помню Софийский собор, такой огромный, что в него может поместиться целая гора. Помню ипподром Константина, длиной целых два стадия, где каждый месяц устраивают игры и состязания возниц. А по стенам каменной крепости Теодосия, которые способны выдержать натиск любой армии, мы даже гуляли, потому что они очень широкие. Еще там есть освещенные фонтаны, в которых вода бьет прямо из-под земли. Помню пышные императорские парады, когда воины движутся нескончаемым потоком, а впереди выступают нарядно украшенные слоны. Да, если бы ты попал в Константинополь, ты бы понял, что такое рай.

17

Квадратный акт – римская мера площади, равная 1470,72 м2.

18

Антрустион – вассал из свиты короля, королевский дружинник.