Страница 22 из 40

Внутрилагерная война между "идейными" и "отколовшимися" ворами в
период 1947-1953 гг.

Герман Сергей Эдуардович

Учитывая, что подполковником Воробьёвым допущено грубое нарушение социалистической законности, прошу Вас привлечь его к строгой ответственности. О Вашем решении прошу сообщить в Прокуратуру СССР.

О том, как велась война между ворами и суками вспоминал и Леонид Ситко: «...однажды в коридор забежал надзиратель и закричал: "Война, война! <...> Воры бросились спасаться в тюрьму, потому что их было меньше, чем сук. А суки их преследовали, кое-кого они убили. Воры прибежали прятаться, и надзиратели их прятали, чтобы меньше крови было в зоне, а потом этих воров отправляли в другие лагеря, чтобы не было снова столкновений»<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote72sym" name="sdfootnote72anc">72</a>.

В войну порой вмешивались и политические, особенно если начальство предоставляло сукам слишком много прав. А.В. Жигулин пишет: «Не стоит романтизировать воров и их закон, как они это сами делали в жизни и в своем фольклоре <...>. Но суки в тюрьмах, в лагерях были для простого зека особенно страшны. Они верно служили лагерному начальству, работали нарядчиками, комендантами, буграми (бригадирами), спиногрызами (помощниками бригадиров). Зверски издевались над простыми работягами, обирали их до крошки, раздевали до нитки. Суки не только были стукачами. По приказам лагерного начальства они убивали кого угодно. Тяжела была жизнь заключенных на лагпунктах, где власть принадлежала сукам»<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote73sym" name="sdfootnote73anc">73</a>.

Но это было уже послевоенное время, многие политические уже не были беззащитными. В лагере, где отбывал срок Жигулин, группа бывших красноармейцев ломами и топорами перебила свиту главаря сук, а самого главаря жестоко казнила, распилив заживо на пилораме. Его старшему помощнику Деземии с подручными удалось укрыться в БУРе.<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote74sym" name="sdfootnote74anc">74</a> Но политические переправили его "кодле" письмо, пообещав жизнь в обмен на голову Деземии, которую они должны показать в окно. Собственную жизнь, разумеется, они ценили дороже, чем голову предводителя, поэтому вскоре отрезанная голова была показана и опознана.

Стоит также подчеркнуть, что «сучьи войны» не были локальным явлением, которое ограничивалось только лагерными и тюремными стенами. Это противостояние, продолжавшееся с конца сороковых до середины 50-х годов, затронуло всю страну. Особенно заметными были его проявления в восточных и северных областях. Так, геолог Сергей Потапов в 1954 году проезжал на вахту через Якутск, писал о том, что он увидел: «Помню, как народ на вокзале вдруг резко притих. В воздухе повисло какое-то тревожное ожидание. Потом я увидел, как по перрону идет толпа. Люди рядом стали перешептываться: «Воры». Люди шли вдоль полотна, выбирали кого-нибудь из толпы, поднимали голову, смотрели. Видно, кого-то искали. Уже потом я узнал, что здесь во всю идет война старых и новых воров»<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote75sym" name="sdfootnote75anc">75</a>.

Осмысливая события «сучьей войны», свидетелем которых писатель В. Шаламов был лично, он пытается проникнуть в душу «блатарей-воров» и «сук», объяснить психологию кровавой вакханалии.

«Сучья война отвечала темной и сильной воровской потребности – сладострастного убийства, утолению жажды крови. Эпизоды настоящей войны отразились, как в кривом зеркале, в событиях уголовной жизни. Захватывающая дух реальность кровавых событий чрезвычайно увлекла вожаков. Даже простая карманная кража ценой в три месяца тюрьмы или “квартирный скок” совершаются при неком “творческом подъеме”. Им сопутствует ни с чем не сравнимое, как говорят блатари, духовное напряжение высшего порядка, благодетельная вибрация нервов, когда вор чувствует, что он – живет.

Во сколько же раз острее, садистически острее ощущение убийства, пролитой крови, то, что противник – такой же вор – еще усиливает остроту переживаний. Присущее блатному миру чувство театральности находит выход в этом огромном многолетнем кровавом спектакле. Здесь все – настоящее и все – игра, страшная, смертельная игра. Как у Гейне: “Мясо будет точно мясо, кровью будет кровь людская”<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote76sym" name="sdfootnote76anc">76</a>.

Таким образом, шло разрушение старых устоев, сложившихся еще с конца 20-х годов, наступала длительная эпоха так называемых «сучьих войн». Было очевидно, что воровской закон уже не изменить, поэтому «суки» посчитали, что им нужно принимать собственный закон. Жак Росси так характеризовал сучью войну — «смертная война, которую ведут между собой уголовники, соблюдающие воровской закон, с теми, кто изменил ему»<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote77sym" name="sdfootnote77anc">77</a>. Она была объявлена в 1948 году на пересылке Ванинский порт<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote78sym" name="sdfootnote78anc">78</a>, с того времени началась настоящая полномасштабная «сучья война», которая прокатилась по всей Колыме.

Характерные черты воровского мира- демонстративность, любовь к театральности. Для перехода в новый «сучий» Орден вводился специальный обряд — целование ножа. Добровольно или принудительно прошедший этот обряд вор навсегда терял свой статус в старом воровском мире и становился «сукой».Тех, кто отказывался принимать «сучью» веру, резали или «трюмили» — избивали кувалдами через лист железа или металлические двери<a class="sdfootnoteanc" href="#sdfootnote79sym" name="sdfootnote79anc">79</a>.

Поначалу гулаговское начальство искусственно создавало численный перевес «сук» над «законниками». В первую очередь это было возможно осуществить в тюрьмах, где существовала камерная система и где воров содержали относительно небольшими группами, изолированными друг от друга. Как правило, чисто «воровских» «хат» было мало. Существовали, так называемые, «абиссинии» и «индии» (камеры, в которых содержались блатные), но обычно «блатных» содержали в одних камерах с общей арестантской массой — «перхотью». Рассчитывать на помощь этой «перхоти» — «фраеров», «мужиков», «политиков» — «законники» не могли, поскольку они менее всего сочувствовали уголовным «авторитетам», паразитировавшим на них.