Солнцеворот

Кастилос невесело усмехнулся.

— Вот о чем я и говорю. «Надолго? Кровь взял?» — я как будто снова в своей деревне оказался. Если не считать слова «кровь», конечно. Ты не замечаешь, не понимаешь этого, но я-то вижу. Вижу, что всё, к чему я прикасаюсь, становится простым и человеческим. Мне не дано сохранить волшебства. Я могу лишь сжигать его, или обращать в… — Он покачал головой. Не то слова подобрать не мог, не то подобранное слова оказалось слишком грубым. — Знаешь, я умею учиться на ошибках. Для меня не проблема, зайдя в тупик, отступить и пойти в другом направлении. Но только теперь я задумался: а что если весь мой путь был ошибкой? Что если не нужно было его начинать? Я должен был остаться человеком и умереть в каком-нибудь вонючем бараке, не зная, не ведая таких…

— Слушай, надоел! — Ирабиль замахнулась ведерком, но это уже была просто шуточная угроза, и Кастилос не шелохнулся. — Мне что делать?! Приказать, чтоб ты мне трон сколотил, сесть и приказы раздавать? Где мне «принцессой» быть? Пойти, к Эрлоту в падчерицы попроситься, так тебе легче станет?

И она, и Кастилос чувствовали, как дальше и дальше отходит от них то, о чем хотели бы поговорить. Без криков, без размахиваний ведрами. О том солнечном дне в Варготосе, когда их судьбы, такие простые и понятные, изменились раз и навсегда. Но оба они были слишком горды и изломаны, чтобы раскрыть души хотя бы друг другу. И оба, добравшиеся до Алой Реки, знали, что не обязательно все внутри ставить на полочки, чтобы продолжать путь. Знали, что даже мертвый может упрямо шагать к выбранной цели. Надо лишь выбрать ее, и всё станет проще.

Кастилос отвернулся, Ирабиль потупила взгляд.

— К вечеру вернешься?

— Обещаю.

Ирабиль пошла на задний двор, где был вырыт колодец. Почти такой же, как тот, в котором начался её путь той страшной ночью в Сатвире. Принцесса столкнула крышку. Задрожали руки, вцепившиеся в края сруба. Несколько слезинок упали в колодец, в черноту воды.

— Перестань, — прошептала Ирабиль своему далекому отражению с темным, неразличимым лицом. — Прекрати, я приказываю. Вода. Завтрак. Уборка.

Слёзы исчезли, только в глазах по-прежнему щипало. Ирабиль швырнула ведерко вниз и перевела дыхание.

За неделю жизни в таинственном домике Ирабиль ни разу не задумалась о той старушке, что показала ей дорогу сюда. Какая разница, кто она, и зачем появилась, если здесь можно отдохнуть и не думать? Однако из-за дурацких слов Кастилоса в голову полезли тяжелые мысли, и, чтобы отвлечься, Ирабиль начала думать о старушке. Перебирала в памяти сказанные ею слова, вертела так и эдак, но всё упиралось в один вопрос, на который принцесса не могла найти ответ.

Вампир или человек?

Старушка была необычной, это точно. Она как будто знала Ирабиль, да и в лице её таилось нечто смутно знакомое. И как-то же она разведала путь к этому домику, который назвала своим. К дому Эмкири, вампирши. А что если она — подруга, или какая-нибудь прислуга Эмкири? Решила отомстить Кастилосу, заманить его в ловушку таким хитрым образом?

Но что за ловушка? Ведь она же объяснила, как отсюда выйти. Или знала, что Ирабиль не откроет друзьям этого секрета до поры? Откуда знала…

Вампир? Или человек?..

Хоть какой-то магией владеют лишь вампиры. Правда, у всех она почти одинакова. Огонь, превращения. В стародавние времена, говорят, могли силой мысли вещи двигать. И, кажется, до сих пор некоторые могут. Из осколков памяти Кастилоса, которые Река пронесла через её голову, Ирабиль знала, что тот поднимал целый паровоз. Но смог сделать это лишь раз, да и то скорее случайно.

Люди же не владели магией в принципе. Хотя… Как-то же старик Кабур в старательском поселке чуял вампиров. Что это, если не магия? Но ведь больше он ничего не умел. А старушка…

Стоп. Но что такого умела старушка? Прийти сюда и уйти отсюда? Это теперь и Ирабиль может, и научит кого угодно, если надо. Вот и старушку, скорее всего, научила однажды Эмкири. Может, когда старушка ещё не была старушкой, а была маленькой девочкой.

— Осторожней, рыжая, — буркнул Роткир. — Палец прихватишь. Оно, конечно, с мяском-то веселее пойдет, но в носу потом ковырять несподручно.

Ирабиль очнулась, обнаружила, что, кромсая морковку, и вправду чуть не резанула себе по руке. Роткир придержал лезвие двумя пальцами, на миг остановив для этого сердце.

— Ох… Спасибо, — улыбнулась она.

На душе полегчало. Тяжелые мысли сменились интересной загадкой, а теперь и Роткир, весь день угрюмо молчавший, подал, наконец, голос. Взгляд его на мгновение затуманился, тут же разжались пальцы — сердце забилось. Роткир задумчиво уставился на руки принцессы. Она теперь старалась резать аккуратно, не отвлекаться на бесполезные мысли. Но теперь она отвлекалась на взгляд Роткира.

— Я больше не буду резать пальцы, честно, — улыбнулась через силу.

Взгляд никуда не делся. Роткир давно расправился с луковицей (с ножом он обращался куда как ловчее принцессы) и теперь просто сидел и смотрел. Молча. Так, что хотелось ему тоже врезать ведром по голове.

— Знаешь, странно, — заговорил он, и принцесса вздрогнула. Ни единой насмешливой нотки в голосе. Что сейчас прозвучит? Ох, лучше б не узнать…

— Что странно? Я же аккуратная на самом деле. Задумалась просто.

Роткир не принял игру. Он, если и играл, то на своих правилах. А когда на что-то нацеливался, то шел напрямую, без обиняков.

— Вампиры по-другому мир видят, — сообщил он. — Ну, или я просто по-другому вижу. Или с головой у меня чего-то не того…

Вновь принцесса подавила дрожь. Вампиром она была всю жизнь, и лишь последние месяцы жила как человек. Да, она могла понять Роткира. Мир раньше был полон красок, запахов и звуков, в которых можно было купаться, как в теплой воде. Особенно когда останавливалось сердце, и внимание прекращало рассеиваться, подчиненное воле. Деревья, листья, пыльная дорога, блик солнца на клинке — всё наполнялось непередаваемой внутренней красотой.

И люди.

— Мне, в общем, как-то погано в последнее время, — продолжал Роткир. — Вообще не пойму, кто я, зачем и почему. Жил да жил себе, мир — до фонаря, на себя полагался, знал, что, куда ни пойду, я есть я, и дело с концом. А теперь… Получается, что всё, чем я был, — ложь.

Ирабиль невпопад улыбнулась. Последнюю морковку она уже дорезала и теперь проходила по второму разу, превращая в месиво ровные кусочки.

— Почему же ложь? Ты и есть ты, просто теперь ты получил новые возможности, — лгала она ему, лгала себе. И её крохотный опыт, и знания, что вбил ей в голову Аммит, говорили об обратном. Нет, вампир — это не человек. Стать вампиром — это как родиться заново. И кто-то должен воспитать новообращенного, кто-то, кто знает, что делать, и умеет… Это должен был быть проклятый Кастилос, но он погрузился в ненависть к себе. Это могла быть Ирабиль, но она — человек, и она… Погрузилась в то же дурацкое болото, что и Кастилос. И что же теперь?..

— Поначалу вообще не знал, куда ткнуться, — говорил Роткир. — Потом как-то на привале на тебя посмотрел, пока спала. И, знаешь, вроде бы легче стало.

По третьему разу доставалось морковной каше от ножа, но Ирабиль не могла остановиться. Вот, вот что теперь! Кто другой, слабый и глупый, стал бы обычным баронетом. Но Роткир-то вампир от рождения. Он сильный. Он умный. И, несмотря на уличное воспитание, какое-то внутреннее благородство в нем просматривалось. Кровь Ливирро — это не шутки. Роткир сумел отыскать один из множества путей, по которым может и должен идти вампир. Единственный путь, от которого Ирабиль всем своим трепещущим человеческим сердцем хотела бы его оттолкнуть, но было уже поздно.

Вампир определяет свою страсть. Наполовину это его выбор, наполовину — выбор Реки.

Что Роткиру война? Что ему Эрлот? Ему, уличному воришке. Да и воровать на улицах — тоже не та страсть, которая способна вести за собой вечность. Его страсть будет другой, непонятно пока, какой именно, но возвышенной. Сейчас же он увидел то единственное, что показалось ему достойным стремлений. И, конечно, ему стало легче.