Солнцеворот

Не только Айри услышала вызов в голосе Эмариса. Левмир шагнул к нему, нанося широкий размашистый удар. Но цепь повела себя странно. Руки Эмариса не шевельнулись, тогда как цепь поднялась, брякнула звеньями и опутала меч. Эмарис дернул на себя, и Левмир остался безоружным. Отлетев далеко назад, меч воткнулся в лакированные перила борта «Князя князей».

— Уходи, — сказал Эмарис враз поскучневшим голосом. — Не мне тебя учить. Хочешь научиться сражаться как человек — обратись к Айри. А ко мне вернешься, когда сумеешь одолеть ее. Если захочешь.

Смотав цепь, Эмарис пошел к надстройке с каютами, но остановился и повернул голову.

— Кстати, это она выкрала твои дурацкие рисунки. По моей просьбе.

Айри задохнулась от возмущения. А Эмарис поднял взгляд и подмигнул ей. Подлец! Омерзительный подлец! Но и сама хороша. Пора уже определиться, кто для нее важнее. Может, старый хитрый вампир и её испытывал? Что ж, вот тебе тогда! Тут и думать нечего! Левмир, каким бы ни был, — судьба. А Эмарис — просто старый друг. Глотку она ему не перережет, но помогать в кознях против Левмира не станет. А если Левмир захочет перерезать ему глотку и попросит о помощи?

Айри задумалась, глядя в белое трепещущее полотнище паруса. Для этого ей пришлось выгнуться назад так, что заныла от напряжения спина.

— Значит, такова судьба, — сказала Айри парусу. И улыбнулась.

X

Подобающее одеяние

— Мне было лет пятнадцать, не больше, когда я сюда попал. Я жил в деревне, к югу от Кармаигса. Однажды отправился на охоту с ребятами. Мы разделились, и я остался один. Шел по лесу, с самострелом, прислушивался к звукам, присматривался к следам… Вдруг меня негромко окликнули: «Эй, мальчик!» Я обернулся, за спиной у меня стояла она. Не знаю, как её описать. Сегодня я мог бы сказать, что она была вампиром, перворожденной, и в этом было бы всё. Вы бы меня поняли. Вы знаете, что вампиры, особенно перворожденные, отличаются от людей внешне, они кажутся безупречно красивыми. Но эти слова — ложь на лжи. Я был глупым мальчишкой, который не видел в жизни ничего прекрасного. И передо мной появилась она. Сказка, чудо.

Она была одета в волчьи шкуры, но я их не замечал. Я видел её обнаженные руки, прикрытые до колен ноги, и этого хватало, чтобы представить её обнаженной полностью, знать, каково её тело под диким нарядом. А ещё я видел её глаза, которые будто светились. Видел её улыбку и темно-русые волосы, которые, если она не хотела, не колыхал даже ветер. Такой она осталась в моей памяти — стоящей меж двумя мирами: высшим, недоступным, сказочным миром, до которого немыслимо дотянуться, и низшим, развратным и пошлым, в который так хочется и так страшно упасть безвозвратно. Она была и тем, и тем одновременно, и когда я смотрел ей в глаза, я понимал, что между этими мирами нет никакой разницы.

Ты помнишь Левмира, Ирабиль. Помнишь вашу первую встречу. Да, ты не была ни старше, ни мудрее его, но теперь ты можешь понять, что испытывал он, встречаясь с тобой. Ты рвала в клочья его крохотный мирок каждым своим появлением. Он должен был погибнуть, но сумел выстоять, переломить себя, измениться — лишь ради того, чтобы стать достойным тебя. Потому что ты давала ему такую возможность. А мне… Мне было уготовано стать игрушкой в могущественных руках.

«Как тебя зовут?» — спросила она.

«Санат», — отвечал я.

«Неправильное у тебя имя. В нем мудрость и свет, а сам ты глуп и тёмен. Иди за мной».

Она развернулась и пошла в чащу. Так, будто где-то тут, в двух шагах, был источник мудрости и света, к которому мне разрешат приложиться. Она не оглядывалась, потому что знала: я не могу не пойти. И я пошел. Сделал этот роковой шаг, когда она исчезла, и оказался на полянке перед домом, в котором мне предстояло прожить год.

Сначала в домике были лишь сенцы и одна комната. Но с каждым днем помещений становилось больше. Когда я бежал отсюда, в доме было уже три этажа, а снаружи он выглядел всё той же халупой, что в самом начале.

Может показаться странным, но я почти не задавал ей вопросов. Спросил лишь, как её имя. Мне оно было необходимо, чтобы шептать беззвучно в ночной тишине, выводить пальцем на досках пола, чтобы связать с ней слово, которое я мог бы повторять и вызывать в памяти её лицо. Я спросил перед тем, как она впервые ушла. Она рассмеялась и сказала: «Зови меня Эмкири, это не худшее имя».

Конечно, я знал сказки об Эмкири-охотнице. Разумеется, тут же вспомнил их все. Но сотню вопросов, возникших немедля, задавать было уже некому. Эмкири ушла, оставив меня одного в заколдованном доме, в зачарованном мире, в котором была хозяйкой.

Ее не было дольше недели. Я готовил себе еду, засыпал, просыпался, бродил по дому, который каждый день показывал мне что-то новое. Я находил комнаты, похожие, как мне теперь ясно, на королевские покои. Огромные помещения, с потолками, теряющимися в вышине. Огромные кровати, сокрытые полупрозрачными пологами. Попадались библиотеки с тысячами томов, которые я не мог прочитать, потому что не разбирал ни единого символа, начертанного в них. Огромные столовые с длинными столами, сервированными на множество людей. Золото и серебро повсюду. Однажды я спросил Эмкири, почему мы с ней обедаем только в этой комнатушке. Она усмехнулась и сказала: «У нас разные причины. Я переросла роскошь, а ты до нее не дорос. Окажись мы в той столовой, мне было бы скучно, а тебе — странно. Спроси ещё, почему мы не спим в одной из тех спален».

Я хотел спросить о библиотеке, о тех символах, которыми написаны книги, но её слова застали меня врасплох. Должно быть, я покраснел и совершенно точно отвёл глаза. Эмкири смеялась до слез, задыхаясь и пряча лицо в ладонях.

«Глупый мальчишка! — воскликнула она. — Не торопи смерть, она ведь придёт. Удели пока время жизни».

Ни до, ни после я не встречал никого, подобного ей. Потому что до сих пор не знаю, о чем она думала на самом деле, кем был для нее я. Эмкири была слишком мудрой, чтобы раскрыть все свои помыслы. И, безусловно, слишком мудрой, чтобы быть жестокой. Она играла со мной, признаю, но в чем был смысл этой игры — не знаю, да теперь уж и не узнаю.

В её первую отлучку я пытался бежать. Прошло пять дней, и на шестой я проснулся с тяжело бьющимся сердцем. Где я? Что я здесь делаю? Уж не сошел ли я с ума — бросил семью, друзей, людей, с которыми прожил всю жизнь, и всё лишь потому, что какая-то закутанная в волчьи шкуры женщина поманила меня за собой. Я взял самострел, набил мешок припасами и побежал.

Я помнил, откуда мы шли, помнил, в какой стороне дом. Я ведь не впервые гулял в лесу и знал, как ориентироваться. Но я шел и шел, а лес всё не заканчивался. Больше того, я не видел ни одной памятной ветки, хотя, по всему, далеко уйти мы не могли. Лес был чужой. Те же деревья, та же трава, те же птицы поют, но — другие. Чем дольше я бежал, тем труднее было отгонять от себя странную мысль: здесь нет людей. Пробеги ещё хоть час, хоть месяц, хоть год — ничего не изменится. Лишь бесконечный лес и хижина охотницы Эмкири.

На исходе третьего дня, обагренная закатным солнцем, навстречу мне вышла она.

«Нагулялся? Идем домой».

Взяла меня за руку, улыбнулась. Я не мог сопротивляться. Я слишком устал, я был изумлен её появлением, и я был так счастлив её видеть, что лишь улыбался в ответ.

Вслед за ней я шагнул за кусты шиповника и замер. Мы оказались на полянке, а перед нами стоял дом.

«Я в ловушке», — подумал я.

«Ты дома», — ответила она.

И поцеловала меня.

Гораздо позже я понял, что после каждой отлучки, вернувшись, Эмкири давала мне новую роль. Сначала я был кем-то вроде домашнего питомца, теперь стал кем-то вроде сына. Эмкири играла со мной, учила меня. Она показала, как без промаха стрелять из лука, она учила убивать зверей ради пропитания. Да, я ходил с друзьями на охоту, но до сих пор не убил ни одного зверя. Оказалось, мне это было страшно и тяжело. Эмкири научила меня сворачивать голову зайцу и утешала меня, когда я плакал.