Страница 23 из 29
– Все равно что в Париже фоткаться на фоне гильотины…
– Точно, – услышал он приятный женский голос. – Тоже вспомнила эту историю с бомбой.
Повернув голову, Костас увидел свидетельницу.
– Привет, – солнечно улыбнулась ему девушка.
– Привет, – Троцкий протянул ей руку. – Костас… Ну, то есть Костя.
Свидетельница перехватила пластиковый бокал с шампанским в левую руку, освободившейся правой церемонно ответила на рукопожатие.
– Инга, – представилась она.
Ее рука была мягкой и горячей, а средний палец украшал перстень с белым коровьим черепом из серебристого металла. Перехватив взгляд Троцкого, девушка пояснила:
– Я не сатанистка, не бойся. Просто украшение такое, в свое время в Киеве купила. «Macabre Gadgets», они очень любят использовать инфернальные мотивы.
– Ага… – Троцкий сделал вид, будто что-то понял в последней фразе. – Ты только им, – он кивнул на жениха с невестой, – не говори про гильотину.
– Конечно, – снова улыбнулась Инга. – А ты почему не пьешь?
Испытывая вполне понятное, но обычно несвойственное ему смущение при разговоре с красивой девушкой, он пожал плечами.
– Если не пить на свадьбе, умрешь от скуки, – сказала Инга, протягивая ему свой бокал с искрящимися в лучах осеннего солнца пузырьками. – Угощайся, я не заразная.
– А если я?.. – спросил Костас, принимая бокал.
– Значит, вместе будем лечиться, – засмеялась девушка.
Морщась от ударивших в нос пузырьков, он подумал над тем, что могло означать или не означать это «вместе». Тут с моста закричала невеста, призывая свидетелей:
– Инга! Юра! Идите к нам! Будем фотографироваться!
– Зовут, – улыбнулась Инга, принимая обратно пустой бокал и поправляя ленту с надписью: «Свидетель». – Черт! С недавних пор совершенно не люблю фотографироваться… Но надо исполнять долг подружки невесты, раз назначили. Я пошла!
– Еще увидимся, – сказал Троцкий.
– Конечно! – и добавила, кажется, по-испански: – Адьос!
По дороге на Стрелку Васильевского Костас принялся выспрашивать у приятеля, оказавшегося с ним в одном микроавтобусе, знает ли он свидетельницу.
– Ставрогину? Да так, пару раз сидели в одной компании, – ответил тот. – Ты лучше у Захара спроси. Он вроде как ее бывший.
С Захаром Троцкий немного был знаком по работе. Он тоже служил в органах, потом со скандалом уволился и, как рассказали Костасу, открыл где-то в центре тематический бар или что-то такое. Сейчас он устроился на заднем сиденье этого же «транзита» с початой бутылкой водки в руках. Дружелюбно взглянув на подсевшего к нему Троцкого, он спросил:
– Налить? Давай. Где твой стакан?
– Да нет, – покачал головой Костас, – я по другому делу. Сказали, что ты вроде бы знаешь Ингу. Ну, которая свидетельница…
– Сказали? – кучерявый Захар нахмурился, его взгляд потяжелел. – Есть такое, знаю… А что? Шары хочешь подкатить?.. Да ладно, чего там… Ты лучше не суйся к ней. Нет, ты не понял. Мне-то все равно. Просто ничего хорошего от отношений с ней не жди, если хочешь по-серьезному замутить.
– А если «по лайту»?
– «По лайту»? – Захар пожал плечами. – С ней «по лайту» не получится, выпьет тебя до дна. Сам же видишь, роковая красотка, хоть и стрижется как чучело. Не поверишь, на рояле играет всякие пьески, а сама – ходячий секс. Как клеем тебя к себе приклеит, потом с кровью будешь отдирать… Знаю, что говорю. Мы с ней жили несколько месяцев. А теперь я ее Остров Про́клятых зову.
– Остров Про́клятых? – переспросил Костас. – Она что, Скорсезе любит? Или Ди Каприо?
– Мозги она ебать любит, – выдохнул перегаром Захар. – Давай-ка накатим… За молодых! – они неловко чокнулись одноразовыми стаканчиками с водкой, выпили. – Просто жить с ней – все равно что тусоваться на Острове Про́клятых. Как в дурдоме из этого кино. Думаешь, что у вас так, – он сделал неопределенный жест рукой, – а потом выясняется, что ты ни хера не угадал. Всё по-другому. Сплошные неожиданные сюжетные повороты. И как в фильме, чем все закончится – непонятно… Ну, тебе непонятно, а я-то уже все знаю…
– Я, кажется, понял, – кивнул Троцкий. – Спасибо.
– Не-а, – пьяно протянул Захар, – ничего ты не понял, брателло… Это как эти дезодоранты, «олд спайс» там всякий… Слышал, что в их состав входят соли алюминия? Сужают протоки потовых желез, уменьшают процесс потоотделения. И все хорошо, все довольны, люди спокойны за свои подмышки. Только мало кто знает, что алюминий – универсальный канцероген. И чистые, приятно пахнущие ромашкой или Килиманджаро подмышки означают только одно – повышенный риск онкозаболеваний. Вот Инга как этот самый алюминий. Свяжешься с ней – и все будет пахнуть лавандой, а потом жизнь твоя наебнется…
«Транзит» остановился, ближайший к двери пассажир схватился за ручку, отодвинул дверь, впуская в салон свежий воздух с Невы.
– Приехали! – оповестил гостей водитель.
– Пойдем! – сказал Захар и добавил громким голосом, пугая двух накрашенных тетушек: – Возопим пару госпелов в честь новобрачных!..
Гуляли свадьбу ближе к дому, в Озерках. Ресторанчик в спальном районе, длинный стол, заставленный приготовленными без души блюдами, тамада с надоевшими всем конкурсами, «подарки» в конвертах, бесконечное «горько!» и песни Лепса, сменяющиеся песнями Меладзе. Шабаш, по мнению Костаса. А Ингу обхаживал свидетель. После одаривания Троцкий незаметно слился с праздника.
Три недели спустя после свадьбы, в октябре, он вместе с коллегой собрался на выходных сплавать в Хельсинки на пароме. Паром отправлялся вечером в пятницу, плыл всю ночь, субботним утром приходил в Хельсинки и на следующее утро, в воскресенье, возвращался в Петербург. В самый последний момент перед путешествием у коллеги заболел маленький ребенок, он отказался от поездки, и забронированная двухместная каюта, где вместо иллюминатора посреди стены висела картина с фотореалистичным береговым пейзажем, оказалась в полном распоряжении Троцкого. Когда паром неуклюжим бегемотом отчалил от берега, Костас вышел на палубу, но холодный ветер очень скоро заставил его укрыться в одном из баров на променаде. Немного выпив, он спустился к стойке информации, купил обзорную экскурсию по Хельсинки и ушел в каюту отсыпаться. Засыпая на узкой койке, он слышал смешную ругань на финском заблудившегося в лабиринте палубных коридоров пассажира.
Столица Финляндии негостеприимно встретила их ветром и косым дождем. Расположившись в кресле у окна туристического автобуса, Троцкий лениво, не стараясь что-то запомнить, слушал рассказ гида и разглядывал мокнущий Хельсинки. Аккуратные дома с большими окнами и щетками для обуви у дверей подъездов, голые деревья с облетевшей листвой, раскачивающиеся на волнах в гавани у Кауппатори катера, с которых рыбаки продавали свежую рыбу, позеленевший памятник Маннергейму и двадцать четыре тонны нержавеющей стали – монумент композитору Сибелиусу в виде органных труб в парке, дорожки которого усыпали ягоды рябины.
Из парка автобус повез их к Темппелиаукио, Церкви в Скале, чье название было гораздо грандиознее внешнего вида. Обычная для этих мест гранитная скала на окраине немолодого и чинного жилого квартала, в которой вырубили нужных размеров нишу, а сверху водрузили малоприметный стеклянный купол. Пока туристы упоенно фотографировали церковь, себя на ее фоне и шарили по сувенирным магазинам на первых этажах близлежащих зданий, Костас решил пройтись и размять ноги, рассудив, что без него не уедут. А если и уедут, дорогу к паромному терминалу он как-нибудь найдет. В крайнем случае поймает такси и скажет водителю: «Михаил Светлов, цигель-цигель».
Натянув на голову капюшон, он зашагал по бегущей с горы мощеной Фредрекинкату и скоро оказался перед расходящимся в стороны трапецией кирпичным домом. В витринах цокольного этажа висели выгоревшие постеры «HIM» и «Rasmus», по которым Троцкий опознал музыкальный магазин. Из его дверей вышла покупательница с плоским, квадратной формы полиэтиленовым пакетом с логотипом магазина в форме значка радиоактивной опасности. Костас посторонился, пропуская покупательницу, и вдруг с удивлением узнал лицо под выпущенным из-под воротника куртки капюшоном кенгурухи. Сделав шаг навстречу, он сказал неожиданно охрипшим голосом: