Страх

…Осеннее небо висело низко, ниже гор, казалось, прямо над дрожащей спиной. Мокрая от пота майка прилипла к ней, и от этого еще сильнее знобило. От неба уже веяло сыростью и прохладой, но земля была еще теплой и ласковой, и от этого она казалась была такой родной и желанной, прямо как мамина постель в детстве. И как мама в детстве, земля сейчас представлялась единственным укрытием и спасением. Хотелось зарыться в её тепло, накрыться ею с головой, как одеялом, и затаиться. Спрятаться от всего страшного, неизвестного и поэтому ещё более пугающего, от всего того, что происходит сейчас вокруг. От этого кошмара, лежащего тяжелым леденящим камнем в солнечном сплетении, холода, который вязко разлился по груди, животу, плечам и заставлял дрожать все тело. Колени, локти, кисти рук мелко тряслись, стучали о землю и, как ни старайся, их уже невозможно было унять. Они сами по себе, они уже чьи-то чужие, неподвластные ему. Да и сам он уже не принадлежал себе.

Страх. Дикий, животный страх поразил весь его организм. Уничтожил само его «Я», раздавил, размазал тело по этой земле. Такой чужой для него земле, но в которую ему сейчас страшно хотелось спрятаться. Челюсть его тряслась, и противно стучали зубы. В паху вдруг стало тепло. Это от страха опорожнился мочевой пузырь и неожиданным теплом увлажнились его бедра. Но через несколько секунд мокрые ноги опять начинают мерзнуть.

Незаметно подкрался сентябрьский вечер. Уже начало веять вечерней прохладой. Ему становилось холодно. Холодно на этой чужой земле, в этом охватившем его ужасе.

Неужели это происходит с ним? Неужели это он, такой жалкий, серый, в парящих от остывающей мочи брюках лежит здесь, на этой твердой и уже прохладной осенней земле, дрожа от неописуемого ужаса, как от холода?

«Нет, не может быть! Это не я! Это все происходит не со мной!!! Это кто-то другой. Господи, пусть это будет кто-то другой! Не я, только не я! Я, наверное, сплю, и мне это только снится?» – он пытался заставить себя поверить в то, что это всего лишь сон. Он боялся открыть глаза и приподнять голову, боялся вернуться в действительность.

Маленький, дрожащий мальчик, что ты делаешь здесь, в этих горах? Зачем ты здесь? Зачем ты лежишь на этой земле с плотно закрытыми от страха глазами? Почему ты не дома?

А дома сейчас, наверное, тепло. Там хорошо и уютно. Дома можно поставить кресло у окна, залезть в него с ногами и, укрывшись мягким пледом, наблюдать за всем со стороны. Все видеть и при этом ни в чем не участвовать. Совершенно ни в чем. Дома не страшно.

«Как же страшно здесь, как же хочется сейчас быть дома! Хочется видеть это все со стороны! Чтобы это происходило не со мной, как хочется, чтобы это был сон. А может быть, я на самом деле дома? Боже, а вдруг я действительно дома и сплю, и все это мне только снится?» – он закрыл глаза, пытаясь представить, почувствовать себя дома. А еще там мама.

«Мама, где ты, мама?! Я хочу к тебе! Господи, я так хочу к тебе, мама!» – он тихонько заплакал. Сейчас ему хотелось, чтобы жизнь взяла и развернулась назад, чтобы он снова оказался дома. Не здесь в этом кошмаре, а у себя дома.

«Ведь скоро, совсем скоро это должно было случиться. Но как же так?!» Он захотел опять стать маленьким, и чтобы кто-то большой, сильный взял его на руки и своими объятиями прикрыл от этого страшного и злого мира, защитил его, обогрел. Но этого не происходило и уже никогда не произойдет.

«Как страшно!»

Он был здесь, и все это происходило с ним. Слезы текли по его щекам, сопли, мешаясь со слюной, пузырились на его кривящихся, дрожащих губах. «Страшно, Боже мой, как же страшно!»

Он плотно сжимал глаза, дрожал всем телом, пытаясь заставить себя поверить в то, что все это ему только лишь снится. Он страшно хотел этого.

Чей-то ботинок вдруг больно наступил на его затылок, и прижал его голову к земле так, что нижняя челюсть вжалась в короткую сухую траву и перестала трястись. Трава пряно пахла перезревшим летом. От ботинка кисло разило жуткой смесью мокрой кожи, пота и грязи. Их хозяин давно не снимал их, не стирал носков и не мыл ног.

– Страшно? – откуда-то сверху прошипел хозяин ботинка и сильнее вдавил его голову в землю.

Он услышал голос, он почувствовал запах, он ощутил боль. Он вернулся в реальность.

«Боже! Это не сон! Это происходит со мной! Господи спаси меня, укрой меня, Господи!» – он силился вспомнить молитвы и призвать Бога. Он не замечал, что делает это вслух, тонким, дрожащим от ужаса голосом, поскуливая тихо, как щенок.

Он снова закрыл глаза. Сопротивляться чему-либо, предпринять что-либо не было сил. Страх забрал их у него. Еще пару часов назад это был сильный и уверенный в себе человек. Сейчас же на земле лежал безвольный, трясущийся от страха боец, одетый в мокрую от пота майку и в грязные камуфлированные брюки, парившие высыхающей на остывающем воздухе мочой.

Страх. Он способен совершить с человеком, казалось бы, невозможное, сломить его, растоптать, унизить. Бойца трясло. Его тело и сознание сковывал ледяным холодом дикий, животный страх. Холодные, липкие, вязкие капли пота стекали по спине, все сильнее пропитывая и без того уже мокрую майку.

Вдруг кто-то рядом с ним резко всхлипнул, утробно зарычал, а потом захрипел на выдохе, издавая сиплый свист горлом. Боец открыл глаза, повернулся в сторону и увидел сержанта.

Сержант лежал лицом вниз, а из его горла, пенясь, вытекала кровь. Она медленно растекалась под лицом сержанта широкой красной лужей. Склонившись над сержантом, стоял высокий бородач и об его камуфляж спокойно вытирал от крови широкий охотничий нож.

Взгляд бородача остановился на лежащем в мокрой майке бойце. Боец затравленно посмотрел прямо в глаза бородачу. Он искал жалости, снисхождения, он надеялся. Но взгляд бородача был жестким, а взгляд не выражал ничего, кроме желания уничтожать.

Боец вжал голову в плечи и сильнее вдавил её в землю. Металлически-сладкий, тошнотворно-приторный запах свежей человеческой крови, вытекающей из горла сержанта, ударил ему в нос, обволок все лицо как ватой и заставил помутиться его организм.

Ком подкатил к горлу, распирая его, судороги свели живот, но рвать было нечем, желудок был пуст с самого утра. Изо рта тягуче выливалась слюна пополам с желудочным соком. Брюки опять стали мокрыми.

«Мама! Господи! Они убили его! Убили по-настоящему! Он умирает! Только меня так не надо! Не надо! Я же ничего, никому не сделал, я даже стрелял, не целясь, и только одну очередь. Только одну! Не надо меня так!» – он опять произнес это вслух. И невольно стал прикрывать свое горло руками. Хозяин ботинка визгливо рассмеялся.

– Страшно, воин? Ссышь? Не ссы, он уже по дороге в рай, – он кивнул подбородком в сторону сержанта, – и ты там будешь. Скоро.

Боец, услышав это, дернулся всем телом. Его разум снова помутился, и он опять потерял сознание…

Внезапно чей-то крик вывел его из забытья.

– Вы же обещали не убивать! Зачем вы это делаете?! Вы же обещали!!!

Он не смог узнать этот голос. Он открыл глаза, чтобы посмотреть, кто это кричал, и не узнал лица. Он уже никого не узнавал. Страх исказил лица всех пленников до неузнаваемости. Он силился вспомнить, кто бы это мог быть, но уже не мог вспомнить. Страх начал лишать его памяти.

– А мы и не стреляем. Мы – режем, – ответил хозяин ботинка и визгливо заржал, задрав вверх кудлатую голову.

Высокий бородач наклонился над кричавшим.

– Ты следующий.

Солдат дернулся, пытаясь освободиться, но Бородач наступил коленом на спину лежащего. Он спокойно взял солдата рукой за лоб, глубоко воткнув пальцы в глазницы жертвы, и сильно оттянул назад затылок. Подбородок солдата задрался высоко вверх, открыв вытянувшееся горло. Зрачки жертвы закатились глубоко под верхнее веко. Солдат глубоко и часто задышал. От ощущения неизбежности смерти мышцы его свело судорогой, на шее вспухли и побагровели вены. Высокий бородач несколькими короткими быстрыми движениями ножа перерезал ему горло. И снова сиплый хрип. И снова кровь толчками выливается наружу, растекаясь и пенясь.