Страница 8 из 24
И с Дженни, и с Маклафлином Джим Остерберг, похоже, достиг определенной степени обособленности и контроля; оба знали его невероятную способность быть разным для разных людей. Скорее всего, это делалось инстинктивно и функцию зачастую несло чисто развлекательную. В то время как «спортсмены» потешались над хилыми ребятами в душевой, а компании шпаны преследовали парней с длинными волосами (иногда, по словам ученика Анн-Арбор-Хай Скотта Моргана, стригли насильно прямо на месте), Джим Остерберг все чаще появлялся в коридорах в образе Гиацинта, персонажа из собственного стишка, в котором он представлял себя цветком. «Это было уморительно, – смеется одноклассник Джимми Уэйд. – Он ходил, расставив руки, и смотрел на всех, как будто он цветочек, слегка наклонялся, помахивал руками, словно листьями на легком ветерке, так смешно!» Линн Клавиттер добавляет: «Полное безумие! Но такой уж он был!» В 1965 году волосы восемнадцатилетнего Джима чуть-чуть отросли и закрывали лоб. Не настолько длинные, чтоб обзывать его гризером или рокером, они все же обозначали, что это уже не совсем тот чистенький честолюбивый политик, что прежде.
К счастью, эксцентричность Гиацинта дополнялась положением Джима Остерберга в школьной иерархии, и его роль в организации выпускного вечера талантов обеспечила участие его альтер эго в качестве конферансье 10 марта 1965 года. Его партнер по конферансу, Рикки Ходжес (по словам Джима, «очень занятный черный парень, вроде местного Криса Рока»), говорит, что у него была просто роль «напарника» в комическом дуэте. После пары репетиций у Рикки дома и в трейлере «Окса» «Гиацинт и Ходжес» открыли вечер. Рикки достал лейку и полил воображаемой водой партнера, который постепенно «распустился и расцвел», и они стали на пару развлекать 2000 школьников, сидевших в зале, сыпать шутками и импровизированными стишками. Ходжес отпускал остроты, а Гиацинт хихикал, кривлялся и сюрреалистически скакал по сцене. Сегодня, конечно, все это звучит двусмысленно, и Джим Остерберг даже немножко защищает свое новаторское альтер эго («Я и слова-то такого не знал – голубой!»), но представление было веселое, смелое, и аудитория покатывалась со смеху.
Парнишка помладше, который скоро станет одним из самых ярких певцов Анн-Арбора, был зачарован представлением. Ему понравилась и пара номеров, которые Джим сыграл со своей группой The Iguanas, но самое большое впечатление оставили ни на что не похожие ужимки и прыжки Гиацинта. «Никто ничего подобного не ожидал, – говорит Скотт Морган. – Гиацинт был такой занятный, такой харизматичный. Это было как предвестие того, чем он станет потом».
Через три года Морган увидит Джима Остерберга в качестве Игги Студжа в детройтском Гранд-Боллруме. Он вспомнит Гиацинта и поймет, что все это уже видел.
Через сорок лет после этого вечера выпуск 65-го года собирается в огромной аудитории Анн-Арбор-Хай. Электричество ремонтируют, в аудитории полутьма, но все же можно рассмотреть прекрасное помещение, перед которым меркнут многие провинциальные театры и выставочные залы. Прошлым вечером одноклассники Джима Остерберга праздновали сорокалетие выпуска в боулинге Колониал-Лэйнс, сегодня официальный прием. Изредка мелькают вспышки прежнего школьного соперничества, воспоминания о «таппанских снобах», но преобладает теплая, дружеская атмосфера, полная рассказов о тех, кто счастливо женат на бывших школьных подружках, или побаловал себя ранним уходом на пенсию, или сделал удачную карьеру в академической, инженерной, правовой сфере.
Большинство одноклассников вспоминают Джима с улыбкой, вспоминают его политические взгляды и забавное чувство юмора; пара-тройка людей считает его заблудшим, эксцентричным существом, чья музыка никогда не сравнится с их любимым детройтским певцом Бобом Сигером. Многие женщины охотно говорят о его обаятельном остроумии и чарующих синих глазах и утверждают, что его самоощущение изгоя или отщепенца – какая-то ерунда, как сказала одноклассница Дебора Уорд: «Давайте по-честному: все-таки он не Эминем».
Мим Страйфф – элегантная, энергичная женщина – в старшем классе хай-скул встречалась с Сэмом Свишером, высоким, обеспеченным, очень классным парнем, одногодком Джима. Она тоже тепло вспоминает Джима, «очень умного мальчика», «одаренного, из верхнего эшелона», который заявлял, что когда-нибудь станет президентом Соединенных Штатов. Но когда мы идем по темным кирпичным холлам с безупречными мозаичными полами и надписями в стиле модерн, она улыбается, хладнокровно препарируя остерберговские достижения: «Я думаю, Джим перепробовал все. Он не был самым лучшим в гольфе; нельзя сказать, чтоб он был спортсменом. Он не был самым лучшим пловцом. Он был прекрасным оратором на дебатах, но тоже не самым лучшим. Он не был самым крутым парнем, и девушки у него были не самые крутые. И все же он хотел быть самым крутым. Он старался… и все же никогда не становился первым».
Тогда, в 1965 году, один парень в Анн-Арборе знал эту жестокую правду; у него была жаркая вера в себя и яростная жажда успеха, и это был Джим Остерберг, который так изящно шел к победе, но всегда приходил вторым. И все же он был уверен в своей исключительности. В чем-то он должен стать первым. Оставалось выяснить, в чем.
Глава 2. Night of the Iguana
Почтенный гуру чикагской блюзово-джазовой сцены и представить себе не мог, в какую пытку превратится этот холодный зимний вечер. Энтузиаст черной музыки, патрон подающего надежды молодняка вроде Мэджик Сэма или Джуниор Уэллса, владелец самого классного в Чикаго пластиночного магазина, Боб Кёстер привык, что даже самые задиристые музыканты относятся к нему с симпатией, по крайней мере с уважением. Но сегодня один из самых интересных, культурных музыкантов, которых он когда-либо встречал, взялся испытывать его терпение, и вот-вот оно лопнет.
С момента знакомства Кёстер был в восторге от интеллекта и увлеченности молодого блюзового барабанщика. Юноша произвел такое впечатление, что Кёстер поставил его играть с блюзменом Биг Уолтером Хортоном в Унитарной церкви, роскошном здании в Оук-парке по проекту Фрэнка Ллойда Райта: демонстрационный сет должен был сопровождать лекцию Кёстера о блюзе перед восторженной публикой мелкобуржуазного пошиба. Игги показал себя неплохим музыкантом, а умом и обходительностью подкупил самых крутых чикагских блюзменов. Но тем зимним вечером 1966 года в квартире Кёстера на первом этаже дома номер 530, Норт-Уобаш, все очарование исчезло. Вместо него была враждебность.
Все началось, когда Игги спросил Кёстера, у которого он жил уже около недели, можно ли зайти в гости его друзьям. Эти друзья были, по выражению Кёстера, «психоделические чуваки», но с миром и любовью у них было туго. Из пяти человек более или менее ничего была Вивьен Шевитц, но сейчас она отправилась на поиски своего приятеля Сэма Лэя, который попал в больницу, случайно прострелив себе мошонку. Была несносная парочка – братья Эштоны, Рон и Скотт; Рон играл в гестаповца на допросе, направлял Кёстеру в лицо лампу и шипел с немецким акцентом: «Мы застаффим тебя говорить!» Скотт был физически сильнее и опаснее; этот смазливый мрачный юноша, похожий на молодого Элвиса Пресли, все норовил поиграть во фрисби драгоценными блюзовыми пластинками на 78 оборотов. Четвертый психоделический чувак, Скотт Ричардсон, похожий на Джеггера вокалист, говорил, что любит Хаулин Вулфа, но к статусу Кёстера, блюзового гуру, был равнодушен и издевался над ним наравне с другими. Они слонялись по квартире, боролись друг с другом, передразнивали его и хохотали над Игги – Кёстер переименовал его в Иго[1],– который плясал голый, зажав член между бедер, и кричал: «Я девочка, я девочка!»
Голова уже болела так, будто ее зажали в тиски, а юные мучители не унимались. Обхватив голову руками, он попросил у Игги стакан воды. Игги поспешил в ванную со стаканом. Вернувшись, он подал Кёстеру стакан, тот не глядя поднес его к губам, но жидкость оказалась подозрительно теплой и вонючей. Мелкий пакостник пытался напоить Кёстера мочой! В ярости он швырнул стаканом в Остерберга, тот заслонился рукой, стакан разбился, поранил ему палец и забрызгал своим содержимым комнату. Вне себя от гнева, Кёстер заорал, чтобы вся эта сволочь убиралась прочь, распахнул дверь и вытолкал их на мороз.
1
Ego, т. е. Эго. – Здесь и далее подстрочные примечания переводчика.