Страница 21 из 39
Чтобы читателю не показалась служба в этих частях особенным медом, сообщим, что в К-реальности, так же, как описано Тарле[14] для С-реальности, "в русской армии, стоявшей в 1854–1855 гг. в Эстляндии и не бывшей в соприкосновении с неприятелем, большие опустошения производил объявившийся среди солдат голодный тиф, так как командующий состав воровал и оставлял рядовых на голодную смерть". Ужасно? Ужасно. Но ведь не выдумка. Лескову Н.С., думается, можно доверять побольше, чем другим русским писателям. Он Россию знал не понаслышке, не по охотничьим экспедициям и даже не со слов любимой няни, а потому, что объехал полстраны на службе у фирмы своего дядюшки Джемса Шкотта и С-ья. Так вот, есть у него такой рассказик "Бесстыдник". Там встречаются за стаканом покалеченный офицер-герой с Малахова Кургана и ворюга-интендант. Естественно, начинается беседа на тему "А ты кто такой?" Ситуация, достойная, скорей, гитары Деда Охрима[15]. И вот тыловая шкура говорит бесстыдные, но, по правде говоря, отчасти справедливые слова: "Вас поставили к тому, чтобы сражаться, и вы исполнили это в лучшем виде — вы сражались и умирали героями, на всю Европу отличились; а мы были при таком деле, где можно было красть, и мы тоже отличились — так крали, что тоже далеко известны. А если бы вышло, например, такое повеление, чтобы всех нас переставить одного на место другого, нас — в траншеи, а вас — к поставкам, то мы бы, воры, сражались и умирали, а вы бы крали". Надо сказать, что Николай Семенович, слабо замаскированный под Рассказчика этой истории, резюмирует так: "Бесстыдник-то, чего доброго, пожалуй, был и прав". Опыт прошедших с тех пор полутора веков этому, как будто, тоже не противоречит.
Таким образом, если не считать эпизода с разрушением и взятием Бомарзунда, Балтийская кампания тоже оказывается, практически, инвариантной. Единственно, где остается возможность выбора — это как раз с моделями мин. Тарле посвятил этому страниц пять[16], горячо и гневно обличая частного производителя "взрывных машин" петербургского шведа Иммануила Нобеля и всячески превознося русских национальных изобретателей академика Морица Якоби и механика Вильгельма Яхтмана. С Тарле, честно, говоря, по таким, чисто патриотическим, вопросам спрос небольшой, если вспомнить, на какой короткой сворке держала Власть знаменитого историка после Академического Дела и Процесса Промпартии. Да и странно было бы считать гуманитария особым экспертом по взрывному делу. Но, чтоб не проводить специальных изысканий по сему вопросу — попробуем изложить из его же текста чистые факты, без энтузиастических лозунгов. Получается вот что.
Мины Нобеля — с контактным взрывателем, с зарядом черного пороха от 2 до 4 килограммов, (то есть, намного слабее современного "пояса шахида") с корпусом из тонкого листового железа. Эти мины ставились на минрепах довольно далеко от берега, с которым они не были связаны, т. е. были, по техническому термину, "автономны". На этих минах Нобеля подорвано было четыре английских корабля: пароходо-фрегат "Merlin" и пароходы "Firefly", "Volture" и "Bulldog". Подорвано далеко не до утопления — с четырех-то килограммов, но психологический эффект был достигнут. Англичане занялись тралением и в 1854–1855 гг. вытралили до 70 мин Нобеля. В опасении вот этих самых мин к Петербургу они не пошли. Что, собственно, и требовалось. Английский биограф адмирала Дондаса даже считает одним из двух главных дел, которыми занимался его герой на Балтике в 1855 г., "вылавливанье малых мин, погруженных в большом количестве в северном проходе к Кронштадту". Вторым делом была тесная блокада Финского залива.
Теперь о минах Якоби. Подрыв их должен был производиться с берега гальваническим способом по проводу, то есть, специально обученный человек замыкал рубильник при виде вражеского корабля в нужном месте. Содержали эти мины по 14 кг пороху, так что, если бы какой-то английский либо французский пароход на них наехал — эффект был бы много сильнее, чем у мин Нобеля. К сожалению, проверить это не удалось, так как по причине проводов ставили эти мины не дальше трехсот сажен от берега, а англо-французы так близко не подходили, опасаясь русских пушек. Но вот если бы…
Совершенно ясно, что обоим инвенторам было еще очень далеко до великого советского подрывника Ильи Старинова[17], скажем. Но, как и почти всякие изобретатели, они считали свои устройства пределом человеческой мысли, слышать не хотели об их усовершенствовании и предпочитали тратить время на интриги друг против друга. Главным ресурсом для Тарле и других сторонников превосходства эксплозивной махины Якоби являются, как можно судить, сохранившиеся в архивах доносы на Нобеля того самого адмирала Литке. Что и понятно, Мориц Якоби к тому моменту уже успел принять российское подданство в отличие от Иммануила Нобеля, шведского происхождения адмиралов в тот период на русской службе не было, а фон Литке вообще славен доносами на всех, как бы теперь сказали, "лиц ненемецкой национальности".
Не будем, правда, обобщать. Уже имени Тотлебена, кажется, достаточно, чтобы немецкий вклад в общероссийскую копилку славы был достаточно заметен. А Беллинсгаузен, Крузенштерн, полярник Врангель, завоеватель Средней Азии Кауфман, барон Шиллинг, Борис Раушенбах, и ведь тот же Якоби без дураков на ровном месте создал гальванопластику! Да мало ли… Как раз в это время выливание под сурдинку помоев на немцев для оправдания собственного безделья становится любимым занятием части населения. Вот что писал на эту тему известный деятель культуры николаевской эпохи, цензор и писатель Никитенко:
Вражда к немцам сделалась у нас болезнью многих. Конечно, хорошо, и следует стоять за своих — но чем стоять? Делом, способностями, трудами и добросовестностью, а не одним криком, что мы, дескать, русские! Немцы первенствуют у нас во многих специальных случаях оттого, что они трудолюбивее, а главное — дружно стремятся к достижению общей цели. В этом залог их успеха. А мы, во-первых, стараемся делать все как-нибудь, по-"казенному", чтобы начальство было нами довольно и дало нам награду. Во-вторых, где трое или четверо собрались наших во имя какой-нибудь идеи или для общего дела, там непременно ожидайте, что на другой или на третий день они перессорятся да нагадят друг другу и разбредутся. Одно спасение во вмешательстве начальства…
Будем считать, что страсть к стуку была личным хобби известного адмирала, в тот период главного начальника Кронштадтского порта. Видимо, эти доносы и помешали позднейшим исследователям заметить тот прозаический факт, что существование и установку у берега замечательных мин Якоби союзники так и не заметили, а с плохими минами Нобеля сталкивались — и это сильно умерило их отвагу при действиях против Кронштадта и Свеаборга, а мысль о походе к Петербургу заставило и вовсе забросить. Добавим только, чтобы продемонстрировать эрудицию, что в 1854-55 годах для защиты Кронштадта и Санкт-Петербурга от англо-французского флота в Финском заливе было выставлено 1391 морских мин Нобеля и 474 мины Якоби. Кроме них, в ходе Крымской войны использовались подводные фугасы и других типов. Так, у Свеаборга ставились еще и мины системы штабс-капитана В. Г. Сергеева, у Ревеля — капитана Д. К. Зацепина, у Динамюнде — капитана Н. П. Патрика, на Дунае и Буге — донные мины конструкции поручика М. М. Борескова. Всего было выставлено более 3 тыс. морских мин.
Вот, значит, в этой реальности генерал-адмирал Константин Николаевич, хороший, но уж очень доверчивый паренек, в отсутствии уехавшего на юг, на Балканский фронт, папы, послушал то, что ему пел Литке, и Нобелю был дан расчет уже на святки 1854 года. В результате подрыва мины у борта "Мерлина" не было, показательные взрывы мин Якоби достигли обратного результата, так как англичане поняли, что этих мин надо опасаться уж у самого-самого берега. Это позволило британским винтовым линкорам совершить в начале августа 1855, пользуясь штилем и неподвижностью николаевских парусников, набег к востоку от Котлина, через "мертвую", непростреливаемую из Кронштадта и с материка, зону Северного прохода, обстрелять взморье Васильевского и Каменного островов и сжечь зажигательными бомбами Петергофский дворец. Никакого реального воздействия на военную обстановку это, конечно, вызвать не смогло — но паника в городе и при дворе от осознания проходимости кронштадского барьера была жуткой. Вот поэтому-то гвардия, уже приготовленная для отправки на Балканы на помощь армии Хрулева и участия в битве за Проливы, так и осталась в Ингрии — стеречь четыре тысячи британских морпехов. Такова оказалась реальная цена советов адмирала Литке и очередного проявления энтузиастического славяно-остзейского патриотизма.
14
http://militera.lib.ru/h/tarle3/01.html
15
http://www.natel.ru/article02.html
16
http://militera.lib.ru/h/tarle3/13.html
17
http://lib.ru/MEMUARY/STARINOW/