Страница 73 из 76
На край стола легла объемистая пачка фунтов стерлингов. На белой перчатке офицера появилось темное пятно. Он попал рукой в варенье.
— Это задаток. Так называют по-русски? Да?
— Иес, зодатак, — вставил реплику второй офицер.
— Общее количество? — Нестер Петрович разволновался. Он чесал переносицу, вскакивал с табурета, метал смущенный взгляд на Блоху, покашливал и приглаживал ежик на голове трясущимися руками, хотя его ничем пригладить было нельзя. — Общее количество?
Вытянув из кармана записную книжку, Калюжный набросил на нос пенсне, оглядел несколько раз конторку, будто попал впервые сюда, и углубился в подсчеты.
— Сто, так… четыре да шестнадцать минус пять. Эти обе полные, девятая полная, — бормотал он, и бронзовые пятна на его щеках постепенно гасли. Он успокаивался.
Избасар сидел в углу около мешка, поджав под себя ноги, и дремал. Голова у него нет-нет и падала в неудержимой дреме на грудь.
— Ровно двенадцать тысяч пудов, — объявил, закончив подсчет, Калюжный.
— Вы можете делать своей рукой подпись под эта цифра, господин Калюжнов?
— Безусловно.
— Ошень прошу.
Офицер протянул Нестеру Петровичу блокнот и толстый карандаш.
— По рюмке коньяка, господа офицеры.
— О, Шустов, русский? С удовольствием!
— Иес.
— За ваше здоровье. Завтра мы приедем за справкой.
— Буду ждать, — неловкость Калюжного прошла. Он приободрился. — Все будет готово.
Две белых перчатки вскидываются к козырькам фуражек, одна из них вымазана вареньем. Вслед вскидывается загорелая рука сопровождавшего офицеров русского казака.
— Просим извинения за беспокойство, господа!
— Иес.
— Прощевайте.
За стенами конторки по пристанскому настилу четкие шаги. Они удаляются, звякают шпоры. Избасар поднимает голову, глаза у него все еще сонные.
Калюжный тянет руку к деньгам. Улыбки на его лице уже нет. Оно вытянулось, в глазах сухой блеск. Но взять деньги Нестеру Петровичу не удается.
Тяжелая рука Блохи падает сверху и словно тисками сжимает кисть Калюжному.
— Так не годится, друг!
— Позволь, в чем дело?
— Разделить пополам полагается.
— Это с какой же стати?
— Раскинь мозгами!
Очень легкая борьба, записная книжка Нестера Петровича падает к ногам Избасара.
Он опять дремлет. Книжки на полу уже нет. Блоха мусолит деньги толстыми пальцами: один банкнот себе, один — Калюжному, один себе, другой…
Пачка разделена. Оба молча, не глядя друг на друга, выходят из конторки. Хлопает дверь, щелкает замок. Блоха забыл даже про Избасара. Он теперь ему был не нужен. Катер с мукой отвалил от пристани.
Когда шаги Калюжного и Блохи затихли, Избасар поднял голову. В глазах у него ни капли дремы. Кусочек неба, который он видит через окно, полон звезд. Еще какое-то время Джанименов сидит неподвижно. Он боится поверить, что так удачно сложилась для него эта поездка на пристань. Какой-нибудь час назад он думал, что сведения о запасах нефти не собрать. Это невозможно. Даже не представлял, с какого боку приступить к их сбору.
Было поэтому от чего чувствовать себя сейчас на десятом небе. Теперь можно было трогаться в обратный путь. Увязав мешок, Избасар вылез в окно и пошел седлать дончака. Остановил он его у жившего возле пристани старика Асантая.
Когда Асантай закрыл за Избасаром скрипучую калитку, была уже ночь. Отдохнувший, накормленный и напоенный дончак, пофыркивая, плясал под Джанименовым. За пристанью дорога разбежалась надвое. Одна несгибаемой полосой туда, к косе, другая кинулась в сторону.
«Всего шесть верст», — обрушилось, как лавина, неодолимое желание на Избасара, и рука сама натянула повод.
— Тпру, лысый, тпру.
«Проехать и, не слезая с коня, заглянуть во двор дома, где прошло детство, юность… Там, видимо, все как было когда-то. И в доме напротив, где жила Дамеш, тоже все, как было».
Этот домик вечерами манил к себе крайним окошком. Отец Дамеш, конечно, живет по-прежнему там. Можно переброситься с ним парой фраз, опросить будто невзначай. «Кто знает, возможно, никогда больше не придется побывать в Ракушах…».
И Избасар послал дончака на дорогу, что ринулась с пригорка в сторону.
Уже после, когда миновал единственное на всем этом куске побережья топкое место, притаившееся среди закисших камышей, где, пробираясь по узкой части, дончак увязал по щиколотку, он вспомнил про бородатого казака и обеспокоенно оглянулся. Но тут же успокоил себя: «Не узнал он меня. Иначе бы на пристань явился».
Все же, развязав на ходу мешок, Избасар переложил наган за пояс.
Дорога, а точнее конная тропа, узким ущельем рассекла камышовые дебри. Под копытами иноходца то похрустывал песок, то чавкала вода.
Может, полвека назад, а может, больше здесь было море. Когда-то оно поднималось до самого Гурьева, но солнце выпило его постепенно. Под жгучими ветрами in пустыни сжался, усох древний Каспий. Обмелели и его поильцы — реки. Там, где еще полвека назад шумели волны, теперь шумят вдоль берегов непроглядные камыши, тянутся вперемежку с песчаными косами седые солончаки и вязкие топи, которые здесь называют соры.
Встреча
Стелется убаюкивающей иноходью дончак. Край неба у горизонта набухает желтизной. Воздух такой звонкий, когда каждый шорох, как выстрел. Избасар возвращается из Ракушинского поселка. Он таки побывал у дома, где жил с матерью, поглядел через низкий плетень во двор. Там даже колода осталась с прежних времен. А вот напротив торчала лишь печная труба и закопченные стены из самана. Дом Дамеш сгорел дотла, и, видимо, недавно.
Грызет на ходу удила иноходец, а Избасара бросает в сон. Опять двое суток не смыкал он глаз. «Может, прилечь ненадолго?» — мечтает Джанименов, с трудом поднимая веки. Тропинку ему загораживают возы с сеном, да так явственно, что даже в нос ударяет запах скошенной, успевшей завянуть сочной травы. Возы исчезают, вместо них появляется большое стадо верблюдов.
«Откуда они?» — Верблюды тоже исчезают, и снова бежит между камышей конная тропа, и снова тяжелеют веки.
Когда рядом выросли два всадника, подумалось: «Тоже мерещится». Поэтому и замешкался Джанименов, упустил момент. А те, услышав топот коня, уже ждали, укрывшись за камышами, и налетели сразу с двух сторон. Свистнул аркан, обвился, захлестнул руки.
Эх, если бы двумя секундами раньше опомниться, сбросить с плеч дрему. Одной секундой хотя бы раньше.
— Вяжи крепче..
— Врешь, сволота, не вырвешься.
— Вяжи, говорю.
— Ты пинаться, гад? Я те…
— Легче, Быков, он мне живой нужен.
— Здоровый бугай, заарканенный, а не дается. Ну-кось! Двину вот под дыхало, узнаешь!
Но Избасар изловчился и первым ударил ногой бородача, тот отлетел в сторону. Но конец аркана в руках у офицера. Он дернул его, и Избасар плашмя растянулся на тропе.
Бородач поднял его за шиворот, поставил на ноги. Рядом с бородачом рыжий офицер — старый знакомый. У него торжествующие глаза и тонкая змейка усов над впалым ртом.
— Тэк-с, скотина. Встретились? Далеко забрался, сволочь! Зачем пожаловал к нам? — и офицер по-своему, по-исаевски ткнул в подбородок Избасара.
Избасар молчал и старался встать вполоборота к рыжей скотине, освободить руки. Под гимнастеркой наган. «Эх, ухватить бы его только».
— Я тебе развяжу, сука, язык. Откуда лошадь взял? Что на пристани делал?
— Обыскать, ваше благородие?
— Обыскивай.
— Наган, ваше благородие, и нож.
— Обыскивай еще.
— Теперь, кажись, все.
— Проверь, как связан.
— Это, ваше благородие, с ручательством. Ни в жисть не развяжется.
— Смотри! Теперь лети на косу. Этот косоглазый, видимо, не один прибыл.
— Их на лодке вроде…
— Слушай и не мели языком, когда говорят старшие, — перебил Быкова офицер. — Напрямик скачи, не через согру. Найдешь Самойленко, передашь, — пусть все лодки проверит, всех чужих и подозрительных забирает сразу.