Игра в «Потрошителя»

— Поздравляю, Миллер, ты испортил выступление Уитни Хьюстон, — заметил Педро Аларкон уже в лофте, помогая другу раздеться; перед этим он дал Аттиле пописать и напоил пса.

— У меня голова сейчас разорвется, — пробормотал Миллер.

— Так тебе и надо. Пойду сварю кофе.

Он сидел на краю кровати, закрыв руками лицо, и Аттила тыкался мордой ему в колено. Напрасно Миллер пытался восстановить события этой ночи, угнетаемый бесконечным стыдом, с головой, полной песка, разбитыми губами, опухшими кулаками и веками. Ребра так болели, что было трудно дышать. Это был единственный срыв: три года и месяц он держался, не пил спиртного и не употреблял наркотики, разве только косячок марихуаны время от времени. Бросил по-мужски, без помощи психиатра, на которую, как ветеран, имел право, с одними только антидепрессантами; если на войне он был способен вынести больше тягот и боли, чем простые смертные, поскольку был для этого тренирован, как спасовать перед каким-то стаканом пива? Он не понимал, что с ним случилось, в какой момент он сделал первый глоток и начал скользить в бездну.

— Я должен позвонить Индиане. Дай телефон, — попросил он Аларкона.

— Сейчас четверть шестого утра, воскресенье. Не время для звонка. Выпей это и отдохни, а я погуляю с Аттилой, — ответил Аларкон.

Райан Миллер с трудом проглотил крепкий черный кофе и пару таблеток аспирина и тут же побежал в сортир блевать; тем временем его друг напрасно пытался надеть на Аттилу намордник и поводок. Пес не желал оставлять Миллера в беде и скулил перед дверью туалета: поставив торчком единственное ухо и тревожно вращая единственным глазом, он ждал команды от товарища по несчастью. Миллер на несколько минут подставил голову под душ, под ледяную воду, потом появился из ванной в шортах, весь мокрый, прыгая на одной ноге, и разрешил псу выйти погулять с Аларконом. И тут же рухнул на кровать.

На улице мобильник Аларкона загудел медными трубами: первые воинственные аккорды государственного гимна Уругвая. С трудом удерживая пса на поводке, он выудил телефончик из кармана и услышал голос Индианы: она спрашивала, как там Райан. Она видела ночью, как два могучих офицера полиции волокли его в патрульную машину, в то время как другие два офицера с помощью гориллы-сторожа, стоявшего в дверях, пытались навести порядок в клубе: клиенты, впавшие в раж, подвыпившие, все еще молотили друг друга под крики звезд сцены, так и не снявших перья. Дэнни д’Анджело, спрятавшись за стойкой, наблюдал за катастрофой с нейлоновым чулком на голове, держа в одной руке парик Уитни Хьюстон, а другой размазывая по щекам слезы пополам с потекшей тушью. Больше Индиана ничего не знала. В своем лаконичном стиле Аларкон ее просветил. «Сейчас приеду. Ты сможешь заплатить за такси?» — спросила она.

Через тридцать пять минут Индиана появилась в лофте в ботинках из змеиной кожи, накинув плащ на черное платье, в котором щеголяла ночью, и с подбитым глазом. Поцеловав уругвайца и пса, она подошла к ложу любви, где Миллер храпел, укрытый пледом, который Педро набросил на него. Индиана трясла его, пока он не высунул голову из-под подушки и не приподнялся, пытаясь сфокусировать взгляд.

— Что у тебя с глазом? — спросил он Индиану.

— Пыталась удержать тебя и попала под горячую руку.

— Я ударил тебя? — ужаснулся Миллер, окончательно проснувшись.

— Это случайность, ничего страшного.

— Как я мог так низко пасть, Инди!

— Все мы иногда падаем, но потом поднимаемся. Одевайся, Райан.

— Не могу пошевелиться.

— Вот так отважный спецназ! Вставай! Пойдешь со мной.

— Куда?

— Увидишь.

Воскресенье, 19 февраля

«Привет, меня зовут Райан, я алкоголик и трезв уже шесть часов». Так он представился, беря пример с тех, кто выступал до него в этом зале без окон, и горячие аплодисменты заглушили его слова. Несколько минут назад Педро Аларкон подвез его и Индиану к зданию, увенчанному башней, на углу улиц Тейлор и Эллис, в самом сердце квартала Тендерлойн.

— Что это за место? — спросил Миллер, когда Индиана за руку поволокла его к двери.

— Церковь Глайд Мемориал. Ты прожил столько лет в этом городе и не знаешь ее?

— Я — агностик. Не знаю, Индиана, зачем мы сюда приехали.

— Посмотри на башню: видишь, на ней нет креста? Сесил Уильямс, афроамериканский пастор, десятилетия был душой Глайд, но теперь удалился от дел. В семидесятые годы его направили сюда, в умирающую методистскую церковь, и этот человек превратил ее в духовный центр Сан-Франциско. Он велел снять крест, потому что это символ смерти, а его община восславляет жизнь. Мы затем и пришли сюда, Райан: восславить твою жизнь.

Она объяснила, что Глайд — это местная достопримечательность, церковь привлекает туристов благодаря непревзойденному хору и политике раскрытых объятий; там привечают всех, вне зависимости от веры, национальности или сексуальной ориентации, — христиан любой конфессии, мусульман и иудеев; наркоманов и нищих; миллионеров из Силиконовой долины и королев косячка; кинозвезд и разгуливающих на свободе преступников, не отвергая никого; Индиана добавила, что при церкви действуют сотни программ, направленных на то, чтобы помочь, приютить, одеть, выучить, защитить и реабилитировать самых бедных людей, потерявших всякую надежду. Индиане и Миллеру пришлось-таки потолкаться: на паперти стояла длинная очередь за бесплатным завтраком. Миллер узнал, что Индиана несколько раз в неделю приходит помогать на раздаче с семи до девяти — единственные часы, когда она свободна, — и что церковь круглый год трижды в день кормит тысячи нуждающихся. Для этого требуется шестьдесят пять тысяч часов работы добровольцев. «Я вкладываю какую-то сотню, но добровольцев столько, что нужно становиться в очередь», — сказала она.

В такой ранний час люди не собрались еще в великом множестве на воскресную службу. Индиана знала, куда идет, и привела Миллера прямо в небольшой внутренний зал, куда пришла первая в это утро группа Анонимных алкоголиков. Человек шесть скопилось у бокового стола, где стояли термосы с кофе и тарелки с печеньем; минут за десять должны были подтянуться остальные. Потом они расселись на пластиковых стульях, образовав круг, всего пятнадцать человек, всех национальностей, возрастов, цветов кожи, в своем большинстве мужчины, почти все изнуренные, изношенные пагубным пристрастием, один со следами недавней драки, как Миллер. Индиана, здоровая и жизнерадостная, казалось, забрела сюда по ошибке. Миллер ожидал какого-нибудь урока или собеседования, но вместо этого тощий человечек, близорукий, в толстых очках, открыл собрание. «Привет, я Бенни Эфрон, алкоголик. Вижу новые лица. Добро пожаловать, друзья», — представился он, и остальные в порядке очереди последовали его примеру.

Подбадриваемые замечаниями или вопросами Эфрона, несколько человек рассказали о себе: как они начали пить, как потеряли работу, семью, друзей, здоровье и как пытаются вернуться к нормальной жизни в Обществе анонимных алкоголиков. Один мужчина с гордостью показал жетон с цифрой 18: восемнадцать месяцев трезвости, и все зааплодировали. Одна из четырех женщин, бывших в группе, растрепанная, дурнопахнущая, со скверными зубами и бегающим взглядом, призналась, что совсем потеряла надежду, потому что раз за разом снова тянется к спиртному, и ей аплодировали тоже — за то, что она сделала над собой усилие и пришла в этот день. Эфрон сказал женщине, что она на правильном пути; она сделала первый шаг, признав, что не в силах больше распоряжаться своей жизнью, и добавил, что надежда возродится, если отдать себя во власть высшей силы. «В Бога я не верю», — вызывающе произнесла женщина. «Я тоже, но я доверяюсь высшей силе любви, которую сам могу дать и которую получаю», — сказал этот тощий очкарик. «Меня никто не любит и никогда не любил!» — выкрикнула женщина и, покачиваясь, вскочила с места, готовая убежать, но Индиана встала у нее на пути и крепко прижала к себе. Женщина вырывалась, старалась освободиться, но через несколько секунд обмякла, рыдая, в объятиях молодой красавицы, по-матерински крепких. Так они стояли, тесно прильнув друг к другу, целую вечность, как показалось возмущенному Миллеру, а потом женщина успокоилась, и обе уселись на свои места.