Страница 5 из 13
Кошка лишь слегка прищурилась, а светловолосый, загорелый мужчина, словно услышав Ингу, обернулся. Ее память пролистнула глянцевые журналы, на фотографиях которых встречались такие вот ладные, длинноногие парни с нагловатыми взглядами. Этот не стеснялся распевать во все горло, пуская мыльные пузыри каким-то невиданным устройством, из которого они выползали огромными и не лопались на выходе, а важно плыли над лужайкой, то сливаясь, то отталкиваясь. Повизгивая от восторга, тоненькая, русоволосая девушка прыгала рядом, ловя прозрачные шары ладонями. Все пространство между их домами уже заполнилось радужными пузырями…
На этот раз Инга не успела отпрянуть от окна, на секунду замешкалась, удивленная этим зрелищем, и сосед заметил ее.
– Привет! – бесцеремонно крикнул он. – У вас есть дети? Гоните их сюда, пусть повеселятся!
– Вы ко мне обращаетесь? – холодно уточнила она.
Его улыбка была веселой – уголками вверх. И открытой – все зубы напоказ. Стесняться нечего. Влажные волосы забавно торчат надо лбом, серые глаза смеются. Над кем он пытается насмеяться?!
– К вам, к вам! – откликнулся он.
Его жена вскинула тонкие ручки:
– Рома, ты как лягушка сказал: ква-ква!
Он дунул на пузырь, который ткнулся ей в нос:
– Вот тебе!
И снова оглянулся на Ингино окно. Почему-то она до сих пор не отошла, не прервала этого фамильярного общения. Хотя кто он такой, этот Рома, чтобы говорить ей «привет»?!
– Идите сюда! – больше не спрашивая о детях, позвал он. – Что вы все взаперти сидите? Как принцесса в башне…
– Благодарю, – отозвалась Инга тем же тоном. – Но такие развлечения не по мне.
– Откуда вы знаете?
Она опешила:
– Что вы имеете в виду?
– Вы ведь еще не пробовали пускать пузыри! Вдруг вам понравится?
– Я пускала… В детстве, – ей почудилось, будто она защищается, и это показалось диким. Как он вообще смеет лезть к ней с подобными вопросами?!
Попытавшись усадить радужный шар на кончик пальца, странная девушка внизу протяжно восхитилась:
– Они такие красивые… Рома опять подарил мне чудо.
«Подарил чудо? – растерянно повторила Инга про себя. – Он это умеет? Действительно умеет?»
– Это Лидочка, – сказал он. И ничего не добавил, точно такая детская форма имени должна была все объяснить Инге.
Воспользовавшись тем, что Роман повернулся к жене, она отступила от окна, и, сплетя пальцы, отстраненно отметила, что раньше ее руки всегда были теплыми. Теперь из них ушла жизнь.
****
Нужно было учить руки заниматься чем-то другим, новым, но извечно женским – мыть посуду, например. Ведь за эти месяцы стремительно истощилось все, что Инга откладывала, пока она гастролировала. Полгода назад гигантская часть ушла на апартаменты на Крестовском, где ей давно мечталось поселиться, на новую мебель, потом разбитую машину пришлось восстанавливать, оплачивать врачей, которые ничем не помогли… И когда Инга хватилась, то выяснилось, что на счету ее почти ничего не осталось – так, чтоб только с голоду не умереть еще несколько месяцев. Но услуги домработницы, к которой они привыкли, Дерингам стали не по карману.
Старая Клавдия Васильевна, работавшая у них уже лет десять, сокрушалась не меньше:
– Да как же вы без меня-то будете? Я бы, ребятушки, и бесплатно вам помогала, да мне ж надо подсобить внуку – обучение-то платное. Теперь все так дорого, уму непостижимо!
Эта бытовая неприятность легла на сердце Инги Деринг очередным увесистым камнем. Превратиться в домохозяйку? Научиться варить борщ? Стирать мужу носки? Это теперь ее творческие планы? И ведь даже аплодисменты не прозвучат, если она испечет пироги…
– Я не буду их печь! – Инга задыхалась в маленькой дачной кухне. – Соня, ты можешь представить меня у плиты? Это же абсурд! Неужели он ждет этого от меня?
Кошка наблюдала за ней с диванчика, точно ожидая других слов. Потом теряла интерес, начинала нахально вылизываться, вытягивая то одну длинную лапу, то другую.
– Вот, кто плевать хотел на все наши желания, – бормотала Инга, уставившись на кошку. – Только она сама – и никто более…
Ей хотелось выбежать из дома. Не выйти с мужем под ручку, чтобы неспешно прогуляться среди сосен, а пронестись ветром, сдирая плечи о шершавые стволы, цепляя репей длинной юбкой, насмерть затаптывая муравейники. В ней закипала разрушительная сила, которую необходимо было обратить на что-то живое, чтобы не погибнуть самой. Хоть ветку сломать, хоть оборвать белые перья ромашек! Не ради гаданья, будущее и так ясно до того, что глаза режет…
Но Инга не выпускала себя за порог. В сотый раз подошла к двери, даже переобулась, глянула в зеркало: «На голове не сеновал?» И отступила. Опять показалось: выйти – значит признать свое возвращение к жизни. Обрадовать Михаила, который только этого и ждет, чтобы успокоиться и уже без угрызений совести вернуться к своей работе. И так уже все чаще закрывается в своем дачном кабинете на втором этаже – дверь напротив ее комнаты. Еще лет пять назад Инга сама подарила мужу цифровое пианино и компьютер, которые легче было перевозить с собой на дачу. Правда, здесь стоял старый инструмент, на котором Миша играл еще в детстве, но его давно нужно было ремонтировать, а, значит, везти настройщика из Питера. Инге оказалось легче заказать доставку современного пианино «Yamaha»… Дома Деринг предпочитал работать по старинке, за фортепиано, хотя был и кабинетный рояль – для нее. Инге всегда нравилась эта старомодность мужа, а в последнее время стала раздражать. Как и все в нем…
– Между нами все держалось на музыке. Я лишилась ее, и лишилась всего, – прошептала она, снова снимая летние тапочки, на которые почему-то любила укладываться кошка. Инга льстила себе, что Соне приятно вбирать ее остаточное тепло… Но о чем можно сказать с уверенностью, если имеешь дело с кошкой?
Домашние танкетки на высокой платформе были удобны, но она надевала их только на даче, где позволяла себе слегка расслабиться, как говорится, расстегнуть верхнюю пуговицу – если б была мужчиной. Поднялась к себе, оглядела комнату, из которой медленно уходило утреннее солнце. Хотелось удержать его, еще немного пообманываться его беспричинной радостью, а для этого нужно было всего лишь перейти в комнату мужа или спуститься в кухню, окно которой выходило на другую сторону. Но кухню Инга ненавидела.
Сама не заметила, как снова оказалась у окна. А сосед, будто ждал: в тот же миг резко повернул голову, и ей пришлось укрыться за занавесом, окрашенным золотой пыльцой.
– Что он вечно торчит во дворе?!
Они там что-то сооружали с его странной женой, которая вела себя, как восьмилетняя девочка – то прыгала от радости, то хлопала в ладоши. На это было страшновато смотреть… Но Инга не могла отвести взгляд. Все ненормальное, не из ряда, всегда притягивало ее. Будь Михаил заурядным красавцем, каких в консерватории встречалось немало, и среди преподавателей тоже, скорее всего, Инга оставила бы его первой жене. Но ее зацепила его вызывающая некрасивость, и его талант тогда показался ей столь же уникальным.
А этот, под окном, как раз был красавцем… По крайней мере, с расстояния в тридцать метров. Бывают такие неприятные сюрпризы зрения, которые в дальнейшем заставляют держаться от людей поодаль. Приблизишься – и, казалось бы, чуть-чуть сместятся черты, но их слияние будет уже другим, не столь совершенным. И чудная прелесть утрачена. Так близорукие люди, стесняющиеся очков, впервые вставив контактные линзы, испытывают потрясение и разочарование. Все это время мир, оказывается, был совсем другим…
Инга слегка прищурилась, хотя глаза еще не ослабели, не обманывали. Всмотрелась в того, что так раздражающе радовался жизни, подхватывая смех своей жены, похожей на голубоглазого лемура – такой же изумленный взгляд совершенно круглых глаз. И она также ласково жалась к тому, кто был с ней рядом, в младенческом неведении следуя Библии: прилепись к мужу своему.