Ушли, чтобы остаться

Неожиданно, точно споткнувшись, Олег остановился, взял девушку за плечи. У Сорокиной душа ушла в пятки: никто из парней ни разу не обращался с ней подобным образом, будь на месте ветеринара другой, сбросила бы чужие руки, отчитала, наградила пощечиной. Галка не могла пошевелиться.

– Послушай! – с жаром заговорил Олег. – Не надоело крутиться в ресторане? На Севере работа должна быть соответственно северной, полярной. Бросай ресторан, переходи в «Красный чум» киномехаником – сама говорила, что пленку перематывала, видела, как фильмы демонстрируют, чуть подучишься и станешь кино ненцам крутить!

Не отпуская Галку, захлебываясь словами, Олег рассказал, что «Красный чум» обслуживает кочующих со стадами оленеводов, проводит профилактический медосмотр, при необходимости оказывает помощь людям, но, к счастью, кочующие по тундре не болеют.

– Сколько можно работать среди жующих и пьющих? В селе спросят, кем была на Севере, чему научилась, не ответишь же, что носила тарелки с едой да бутылки. Овладеешь профессией киномеханика, и тебя с распростертыми руками на материке возьмет любой кинотеатр, клуб, Дом культуры!

Галка не умела решать с бухты-барахты, все хорошенько обдумывала, взвешивала «за» и «против». Представила, как предъявит в Осиповке удостоверение киномеханика и председатель с секретаршей, бухгалтером запляшут от радости, что объявился собственный специалист по демонстрации фильмов.

– Согласна! – выдохнула девушка.

Глава третья

Прежде Сорокина видела тундру издали, с окраины Нарьян-Мара, но немало наслушалась о жизни оленеводов, которые во время посещений города никогда не жаловались на трудности, пургу, кровожадных волков, то и дело нападающих на стада.

Настоящую тундру увидела в первый же час поездки, когда сидела за спиной я с о в е я, что значило «хозяин упряжки», на запряженных парой оленей нартах. Следом с киноаппаратурой, походной аптечкой, батареями, газетами, письмами ехал Олег, научившийся вести нарты, управлять оленями.

Сначала Малоземельная тундра показалась скучной, однообразной, серой, где не на чем остановить взгляд, лишь изредка попадались ручьи, холмики, болотца. Но к вечеру Галка стала замечать, что тундра разная, надо лишь хорошенько приглядеться: болотистые низины сменяли ручьи, с растущими по берегу стелющимися по земле ягодами, островками я г е л я – основной пищей оленей.

Галка не просила остановить нарты, чтобы размять затекшие ноги, спину, снять намокший совик – капюшон, м а л и ц у, терпеливо переносила тряскую езду, слушала, как покрикивает погонщик, скрипит под полозьями нестаявший снег, наблюдая, как резво несутся олени, поведя закуржевевшими крупами.

– Усь, пр! – Тыку Явтысий покрикивал на оленей, подстегивал длинным шестом – х о р е е м. Сколько ездовому лет, определить было невозможно – то ли тридцать, то ли все шестьдесят: гладкое, без единой морщины лицо, жесткие, выбивающиеся из-под капюшона черные как смоль волосы. Позже Галка узнала, что Тыку шестьдесят с гаком, служил под Мурманском в морской пехоте, тогда же освоил грамоту и песни, которые нельзя исполнять при женщинах.

Погонщик не оборачивался на сидящую за спиной девушку, молча вел оленей, на вопросы отвечал односложно.

Вокруг, насколько хватало глаз, было пусто и бело. Не верилось, что где-то остались большие и малые города, села, толпы людей, машины. К третьему часу езды Галка стала подремывать, последнее, о чем подумала, было солнце, которое, по рассказам Олега, поздней осенью погаснет, точнее, уйдет за горизонт, уступит место долгой ночи, начнется «время замерзшего моря», за ним «время отела», «месяц падающих рогов», «месяц, когда птицы собираются в стаи».

– Маяк, однако.

Галка встрепенулась.

– Маяк, говорю, – Тыку указал на холме олений череп. – Добрый человек оставил, для тех, кто заблудится, увидит и поймет, где север, где юг, куда дальше идти.

Нарты обогнули холм, понеслись по известной я с о – в е ю дороге, попадая полозьями в ржавые лужи чуть оттаявшего снега, минуя полярные березки, пахнущие клопами кусты багульника, бледно-розовые между камней маки, ползучую иву, лилово-красную камнеломку. Заметно похолодало, пришлось Сорокиной поджать, убрать под подол малицы сшитые шерстью наружу т о б о к и.

Первую остановку сделали ближе к вечеру. Олени стали ворошить мордами снег в поисках ягеля, Тыку проверил крепость полозьев, Галка с Олегом попили горячего чая из термоса, съели по нескольку пирожков с рыбой. Тыку отказался перекусить, сказал, что не голоден.

Подкрепившись, Олег обрадовал, что на пути стойбище Тапседа:

– Я проведу медосмотр, ты порадуешь сеансом, прочтешь в газетах пару статей – проведешь политинформацию. Кстати, какую везем картину?

Галка призналась, что не знает – начало у фильма отсутствует, спросить в кинофикации не удосужилась: в паспорте на фильм указана лишь продолжительность демонстрации. Чтобы бригадир не отчитал за получение бракованной пленки, поинтересовалась:

– Ты давно в тундре?

– Завтра пойдут сто тридцатые сутки, – признался Олег.

– Неужели считаешь каждый прожитый тут день?

Олег не успел ответить – Тыку попросил, пока отдыхают олени, наломать впрок для приготовления обеда плавник.

– Однако много плавника. В других местах совсем нет.

Тыку не договорил, сощурил и без того узкие глаза, всмотрелся в спускающиеся с холма нарты. Подъехав к «Красному чуму», ездовой заговорил, мешая ненецкие слова с русскими, так быстро, что Тыку попросил:

– Не спеши – некого догонять, – послушал сородича и перевел: – Главный в стаде хорх приболел. Ничего не ест, лишь пьет. Скучным стал. Помощь нужна.

Пришлось в маршруте сделать исправление, свернуть к стойбищу со стадом в триста с лишним голов.

Уже не две, а тройка нарт покатила дальше. Впереди, указывая путь, ехал оленевод, то и дело ударяя упряжку, впрочем, серо-коричневые с ветвистыми рогами, покрытые пушистой шерстью олени без хорея знали куда бежать.

Олени то и дело увязали в болотцах, выдирали с чавканьем копыта, не испугались вспорхнувшей перед первыми нартами стайки белых куропаток с черными пятнышками на крыльях.

Галка удивилась: отчего погонщик не стреляет дичь? Тыку словно подслушал мысли девушки:

– Однако куропаток бьют только женщины, мужчины стреляют волков: сначала убивают волчицу, чтоб волк ее не оставил, вторую пулю ему.

Стойбище появилось довольно скоро. на холме, где было сухо, стояли несколько конусообразных чумов – сшитые шкуры держали длинные, собранные в центре шесты.

Стоило «Красному чуму» подняться на холм, как с радостными криками, пританцовывая, навстречу побежали дети, за ними, уже не спеша, две женщины в малицах, то-боках.

– Убрали больного из стада? – спросил Олег.

– Какого больного? – не поняли мальчишки, девочка добавила:

– Нет больных, все здоровы.

Олег с удивлением посмотрел на ненца, который привел в стойбище, и тот, ничуть не смущаясь, признался, что про больного обманул:

– Узнал, что «Красный чум» едет, боялся, что мимо проедет, решил позвать.

– И без вранья к вам бы завернули, – угрюмо ответил Олег.

– Не ругайтесь шибко, – попросил оленевод. – Давно никто не заезжал, вы первые за весну и лето.

Олегу с Галкой ничего не осталось, как сделать непредвиденную остановку. В чуме развесили экран, установили аппаратуру, подключили к движку, и начался сеанс для четырех детишек, трех оленеводов и двух работниц чума – один мужчина остался сторожить стадо, следить, чтобы олени не разбежались.

Пользуясь случаем, перед демонстрацией фильма Олег провел осмотр стада, в первую очередь оленят, которые, в отличие от самок-в а ж е н о к и хорха, были почти ручными, так как после появления на свет жили с людьми в чуме.

Оленевод, который сумел заманить в стойбище, собрался повиниться, но Олег перебил: