Страница 31 из 47
Приговор врача Карим-заде встретил спокойно, принимал лекарства, проводил процедуры, что касается номера, то потребовал от директора оставить его, обещал, что партнеры не подведут, отработают без руководителя.
Оставшись в одиночестве, остановился взглядом на отживших свой век, давно требующих замены столике и кресле.
«Все дряхло, как и я, но продолжают служить людям, не желают уходить в утиль…»
Прекрасно знал, что рано или поздно явится неизбежная старость, с нею всякие возрастные болезни, придется бросить работу, которой посвятил всю жизнь.
«Зрители не догадываются, что я давно на пенсии, а партнеры и другие в цирке, что хронически болен, лекарства не помогают…» Что будет делать, оказавшись за порогом цирка, старался не думать.
«Ничего не умею, кроме хождения по канату и свободной проволоке, жонгляжа, акробатики на горизонтальном или наклонном тросе, эквилибристики… Дед был хлебопашцем, отец разводил породистых коней, я же могу лишь радовать публику…»
В цирк попал босоногим мальчишкой – на базаре танцевал на канате с другими бродячими канатоходцами, и продолжал бы колесить по Кавказу до старости, если бы не московские артисты, прибывшие с шефским концертом на пограничную заставу: узнав, что Илиас круглый сирота, забрали с собой, устроили в интернат при цирковом училище.
«Неверно, что ничего, кроме работы на канате, не умею! Могу передавать опыт молодым, готовить смену… Ветераны утверждают, что покидать манеж надо за день до того, как ноги, руки станут непослушными…»
За дверью послышался шквал аплодисментов, следом хохот: непревзойденный мастер гротеска, буффонады Малышев играл очередной скетч – лез к Люсе Гостюниной по веревочной лесенке, срывался, дрыгал ногами. Еще пара минут – и униформисты установят стойки и между ними проволочный канат, оркестр грянет «Шехеразаду», из-за форганга выбегут Алла с Борисом. И зрители не узнают, что нет главного, на ком держится номер, кто придумал все трюки, подготовил молодых партнеров и остался в гардеробной на диване, с непроходящей в пояснице болью. Пусть публика восторгается ловкостью Аллы и Бориса и не догадывается, что любое неверное движение приводит к падению, переломам, вывихам, растяжению связок. На то он и цирк, чтобы быть праздником сегодня и ежедневно, как пишут в афишах. Пусть на утренних представлениях дети, на вечерних взрослые получают заряд бодрости, радости, становятся непосредственными в проявлении эмоций, видят красоту тела, подчиненного воле артиста – сегодня и ежедневно…
– Можно к вам?
Илиас Мамедович обернулся и увидел на пороге девочку в коротком платьице.
– Заболели? Может, надо что-либо принести, кого-нибудь позвать? – незваная гостья сделала книксен: – Здравствуйте!
«Грация что надо, истинно артистичная, – отметил Карим-заде. – Чья такая?»
Девочка догадалась, какой вопрос возник у приболевшего.
– Забыли меня? А я вас вспомнила, и как Илиской дразнили за то, что не выговаривала букву «р», и как в Сочи учили плавать.
Илиас Мамедович забыл о боли, привстал:
– Ты Карпова, Ира Карпова! Совсем стала большой! Садись – в ногах правды нет. Сколько стукнуло?
– Скоро восемь, – Ира присела в кресло. – Мы уехали из Тулы первыми, вначале в Псков, затем в Германию.
– Уже вошла в номер родителей?
– Я верхняя. Прислали для укрепления вашей программы. В дороге ела на ночь, а тут не буду – нельзя выходить в манеж с полным желудком, надо следить за весом.
Карим-заде кивнул и подумал, что нет ничего удивительного, что девочка с пяти лет выступает с родителями – такова участь всех в цирке детей, в дошкольные годы выходить в манеж и покидать его лишь после сильной травмы или ухода на раннюю пенсию.
– Нравится работать?
– Ага, плохо только школы менять и подружек. Лишь привыкну к классу, учителям, как надо опять переезжать.
А еще приходится учить то, что выучила раньше, или, наоборот, догонять ушедших по программе…
Иринка привыкла к постоянной смене городов, сбору вещей, распаковке на новом месте, поселению в гостиницах или на съемной квартире, привыканию в новой школе к учителям, одноклассникам.
– Здесь школа далеко от цирка? В Иркутске ехала на трамвае три остановки, мама боялась отпускать одну и провожала, встречала…
– Когда приехали?
– Ночью. Папа с мамой отсыпаются, а я не выдержала и прибежала сюда и встретила вас, знакомого.
«Ну и ну! – подумал Илиас Мамедович. – Удивительно быстро бежит время: вчера пускала пузыри, я таскал на руках, возил в коляске, а ныне равноправная в номере родителей».
Ириша покосилась на укрытые пледом ноги хозяина гардеробной:
– Я тоже в прошлом месяце ходила с температурой, а раньше упала на репетиции. Жуть, как было больно, даже плакать захотелось.
– Артисту нельзя плакать, – сказал Карим-заде.
Ира кивнула:
– Знаю. Мама перепугалась, что сломала руку или ногу, потащили к доктору, а тот успокоил, сказал, что ничего страшного. Вы не бойтесь, выздоровеете.
– Я не боюсь, – улыбнулся Илиас Мамедович и напрягся, прислушался: в динамике зазвучала «Шехеразада».
– Ваши вышли? – поняла девочка. – Можно посмотрю?
– Иди.
Ириша выскользнула в коридор.
Оркестр играл восточную мелодию, ее заглушали аплодисменты. Словно наяву, Илиас Мамедович увидел, как по канату с зонтиком идет Алла, Борис жонглирует булавами.
Не было сомнений, что хорошо отрепетированный номер идет гладко, без зацепок.
«Не сыпят», – подумал старый артист, откинулся на подушку и вспомнил, что сальто-мортале в переводе с итальянского значит «смертельный прыжок».
Али Бек
Новость перед началом утреннего представления принесла Алла. Не успев отдышаться, затараторила, как заводная:
– Прибыл какой-то важный гость! Одет исключительно в импортное. Из-за него задержали утренник. Сейчас усаживается в директорской ложе, пьет «Ессентуки»!
– Кто такой? – хмуро спросил Али Бек.
– Очередная комиссия из главка? – предположил инспектор манежа.
– А вот и не угадали! – ответила Алла. – Была бы обычная комиссия, директор не ходил на цыпочках, заглядывая в рот. По всему, антрепренер, приехал отбирать номера для зарубежных гастролей!
Али Бек мрачно изрек:
– Отбирают в Москве.
– Спорю на что хотите, но это покупатель! – не сдавалась девушка. – Явился, не предупредив, чтобы мы не волновались в манеже, не пытались прыгнуть выше головы, хочет увидеть, как работаем обычно, не желая понравиться, вылезть из кожи.
– Зачем говоришь неправду? – обиделся Али. – Мы не халтурим на утренниках, не сокращаем номера, детям показываем все трюки. Для артиста все равно, кто в зале – маленькие или большие.
Алла продолжала тараторить:
– Посмотрит два отделения и закупит понравившиеся номера, так сказать, экстракласса, что поможет в Европе делать хорошие сборы. На Западе всегда все делается тайно – опасаются конкурентов.
Желания поспорить ни у Али, ни у Малышева не было. Артисты восприняли информацию спокойно, не зная, верить или нет молодой артистке. Дождавшись последнего звонка, когда цирк заполнили зрители, Али и клоун приникли к форгангу, стали смотреть на директорскую ложу, где появились директор, администратор и незнакомец. Малышев вспомнил, как директор минувшим вечером жаловался, что надо самому ехать на мясокомбинат, который срывает поставку костей для аттракциона белых медведей, за невыполнение договора хочет подать на комбинат в суд.
«Одет гость с иголочки. Лицо непроницаемо, – отметил Малышев. – Сидит, точно проглотил палку. Таких ничем не удивить, не рассмешить. Отчего пришел не вечером? Не желает терять день, спешит вернуться в столицу?»
То же самое подумал и Али Бек, надеясь, что его выступление, как и выступление жены, понравится зарубежному гостю.
Разговоры о некоем зарубежном концерне, собирающемся пригласить на лето в Швейцарию очередную советскую цирковую труппу, ходили давно, обрастали подробностями, было только неизвестно, когда ждать важных покупателей. И вот слух подтвердился, ему не верил лишь Али Бек.