Страница 30 из 47
В динамике раздался голос помощника инспектора манежа:
– Гостюнина, приготовься к выходу!
Люся прижалась подбородком к коленям и, словно наяву, увидела, как много лет назад прыгала на одной ноге вокруг плачущей мамы.
«Она поступила правильно, все сделала во имя моего будущего. Напрасно многие, в их числе тетя Ира, осуждают ее, жалеют меня. Во время переходного возраста я вела себя, как звереныш, огрызалась даже на ласку, лишь потом поняла, что мама поступила верно, здраво, во имя моего счастья, будущего, что папе трудно жить под одной крышей с чуждым цирку человеком, рано или поздно он ушел бы от нее, так пусть уйдет она… Много лет спустя, когда училась в цирковом училище и мама навестила, хотелось спросить, отчего не выходит вторично замуж, но промолчала. Мы долго говорили, с трудом простились, мама попросила поздравить папу с награждением на Всемирном фестивале цирков медалью, пожелала ему крепкого здоровья. И я обратила внимание на мамины глаза – прежде они были иными, мама никудышняя артистка, не могла сыграть безразличие к папе, все годы продолжала любить его, радоваться его успехам. Если папа гастролирует на Волге, берет отпуск за свой счет, ездит в нужный город, покупает билет на галерку и смотрит папину работу…»
В дверь постучали.
– Иду! – Люся сбросила халат.
«Кто и зачем пустил сплетню, что мама бросила семью из-за мотогонщика? Несусветная ложь больно ударила папу, он надолго ушел в себя, стал нелюдимым, и Али тоже поверил лжи, будто любезничаю, соблазняю чужих мужчин! В чем-то виновата я сама: зачем, спрашивается, улыбалась этому полковнику, тем самым разожгла у Али ревность? Все считают его настоящим Отелло, несдержанным, несносным, и никто не догадывается, что он лучше других…»
Люся вышла в коридор, где униформисты таскали тумбы для второго отделения «Белые медведи». Где-то лаяли собачки, ржали кони, одного из арабских скакунов вел под уздцы Али. Увидев жену, пожелал ни пуха.
– К черту! – Люся почувствовала возвращение необходимого спокойствия, настроя на работу, желания удивить если не весь мир, по крайней мере, публику в цирке. Забылась безобразная сцена ревности Али, появилась уверенность в себе, собственных силах.
«Напрасно обижалась на Али, прекрасно знаю о его взрывном характере, не стоило давать даже малейшего повода к ревности…»
Вспомнила, как отправляла маме телеграмму о смерти отца. Стояла поздняя осень, на город осел туман, погода была нелетной, но мама на перекладных успела к похоронам. Встала возле гроба, обняла дочь, и та уткнулась в материнскую подмышку, как делала в детстве, когда в школе обижали мальчишки, разбивала коленку. После поминального ужина мать изъявила желание увидеть выступление дочери. В цирке были два выходных и пришлось выступить в пустом зале для единственного зрителя. Как ни было тяжело, переоделась, вышла в манеж, поднялась на трапецию и продемонстрировала все, чему научилась в училище и, главное, чему обучил отец. На прощание услышала: «Могу спокойно уехать, вижу, что стала настоящей артисткой…»
За форгангом Малышев завершал свое антре, срывая шквал аплодисментов.
– Доброе утро, – сказала за спиной Будушевская.
Люся сжалась, ожидая со страхом, что тетя Ирина обрушит поток нравоучений, станет ругать Али, но Ирина Казимировна заговорила о мастерстве Виталия Сергеевича, о необходимости поддерживать форму, соблюдать строгую диету, намечающихся зарубежных гастролях, повышении ставок.
– Не забывай улыбаться при любых обстоятельствах, даже когда растянешь мышцу, заболит сухожилие – публике нельзя узнавать, что получила травму.
Желая сменить тему, заговорила о статической акробатике, которую придется работать в тридцать лет, посоветовала подумать о партнерной акробатике.
Люся послушно со всем соглашалась, радовалась, что не ругают, и сообщила новость:
– Слышала, что Тамаров со своими ребятами в Туле сдал комиссии пару чемпионских трюков, которые до него никто не работал.
– Это какой Тамаров? – уточнила Будушевская, продолжая в щель на форганге наблюдать за выступлением клоуна. – Уж не сын ли Риты и Глеба, двойное сальто на ходулях?
– Он самый! – скороговоркой, опасаясь, что не успеет досказать, заторопилась Люся: – Можно вечером зайти к вам? Али получил сушеный инжир – пальчики оближешь, и отличное вино.
– Гостюнина, живо! – приказали за спиной, но Люся не шелохнулась, ожидая ответа Будушевской.
– Приходите, но только без вина – знаете, поди, что я ничего не пью, – согласилась актриса.
Люся чмокнула Будушевскую в щеку и бросилась в распахнувшийся форганг, в коридор выстроившихся униформистов. Грациозно раскланялась, подбежала к веревочной, ведущей под купол к трапеции лесенке. Перебирала ногами и думала:
«Скорее бы приезжала мама, не виделись со дня моей свадьбы. И тетя Ира будет рада встретиться – старые подруги всплакнут, как когда-то в гардеробной, когда я играла с куклой, а мама с горечью призналась, что вынуждена покинуть мужа, оставить с ним меня…»
Карим-заде
Он приказал себе встать, но стоило спустить с дивана на пол ноги, как острая боль пронзила тело.
– Лежите! – перепугалась Алла. – Врач прописал полный покой, иначе отправит в больницу! С радикулитом, тем более застарелым, хроническим не шутят! – девушка поправила на руководителе номера плед.
– Я должен идти! – уже вслух повторил Илиас Ма-медович, но на помощь Алле пришел третий в их группе, Борис:
– Отработаем без вас. Для детей на утреннике сойдут сокращенные трюки.
– Не говори так! – рассердился Карим-заде. – Для настоящего артиста безразлично, кто перед ним – дети или взрослые, и на утренних представлениях обязан работать в полную силу!
– Вы не так поняли, – залепетала Алла, погрозив партнеру кулачком – дескать, лучше бы молчал, чем пороть глупость.
– Я хотел… – неловко стал оправдываться Борис, который отличался молчаливостью, порой было трудно выжать из него пару слов.
«Мне не сделать и шага, тем более не отработать все трюки, в том числе танец с блюдом на голове», – пришел к грустному выводу Карим-заде и обратился к Алле:
– Поработайте двое. Во время сидения на проволоке сильнее раскачивайся, будто на качелях. А Борис пусть подольше держит тебя на плечах – хронометраж должен сохраниться. Слушайте оркестр. Не спешите: знаете, когда надо спешить? Верно – при ловле блох…
Алла закивала, а Борис заскучал – разговор начал утомлять, для Бориса было легче трижды за день выходить в манеж, нежели слушать всякие советы, пусть даже из уст руководителя.
Алла не переставала удивляться спокойствию, безразличию партнера чуть ли не ко всему:
«Нет у Борьки нервов, с него все как с гуся вода! Вот была бы потеха, если поженились: он – молчун, а я болтушка – еще та пара, хорошо, что не спорола глупость, когда засмотрелась на его бицепсы, рост, белозубую улыбку».
Карим-заде лежал не шевелясь, смотрел на молодых партнеров и продолжал нравоучение:
– Работайте, как работали со мной, забудьте, что я отсутствую. Станете сыпать трюки… – Илиас Мамедович не договорил, – перебила Алла:
– Не беспокойтесь, не будем сыпать! Все пройдет о’кей. Стыдно за нас не будет.
– Станете сыпаться, – руководитель номера строго нахмурил сросшиеся на переносице брови, – тотчас повторить трюк.
– Знаем, – Алла надула губы. Борис продолжал с ничего не выражающим взглядом смотреть куда-то в пространство, когда же Илиас Мамедович отвернулся от учеников, первым вышел в коридор.
Травму – не первую в жизни – Карим-заде получил на очередной репетиции, когда повторял сальто-мортале. Скомандовал «ап!», перевернулся через голову и не коснулся каната – ноги онемели. Свалился на ковер, не сразу почувствовав сильную, резкую боль.
«Хорошо, что работаем в нескольких метрах от манежа, иначе не собрал бы костей…»
С помощью подоспевших партнеров поднялся, самостоятельно дошагал до гардеробной и упал на диван, до крови закусив губу. Выругался, не опасаясь, что его услышат – ругательство было на азербайджанском языке. Когда врач прописал постельный режим и предупредил, что если посмеет встать, то отправит в больницу, первыми опечалились Алла с Борисом. Девушка решила, что на время излечения руководителя их номер выбросят из программы – прощай выработка и переработка выступлений и, значит, повышение зарплаты, изволь получать гроши за вынужденный простой. Борис опечалился, что без любимой работы заскучает, захочет взбодриться водкой, что чревато серьезными последствиями – выговором, даже изгнанием из циркового мира.