Хроники особого отдела

– В четыре утра, если точно. Очень она в этот раз была ненасытная. Я едва уполз от неё. Думал, что всё, проклятая баба меня заездит, но, слава Богу, её дурацкие часы начали звонить, и она меня отпустила.

Услышав приближающие шаги, я понеслась по коридору в сторону ресе́пшена. Там Танюша в идиотском кокошнике, высунув от непосильных умственных усилий язык, раскладывала пасьянс.

– Простите, Таня. Можно мне спросить, а какие часы были в кабинете Татьяны Витольдовны.

– О! Ненавистные!! – меня повергло в изумление столь сильное выражение эмоций. Татьяна, сжав кулаки, потрясла ими. – Они били, каждые четыре часа. Мерзко так. Бом-ха-ха. Бом-ха-ха. Хорошо, что эти гадкие ворюги их сломали.

Надо было немедленно отвлечь её, а то скоро здесь будет капитан.

– Они мешали Вам спать?

– Нет! Я живу во флигеле. Эх! Жаль, что баллов по ЕГЭ не хватило туда, куда я хотела. Вот тётка и уговорила поработать до следующего года у неё. Я и раньше подрабатывала на каникулах в профилактории.

– А что за болезнь там случилась? Нет мы слышали, но в сомнении.

– А все в сомнении. Это же надо, дизентерия! Представляете? Зимой! Раньше бы пронесло, у неё все были в кулаке, но в этот раз там жена какой-то шишки заболела. Вот она и пригласила всех сюда. Она раньше только каких-то особенных гостей сюда приглашала. Кто попало, сюда не попадал.

– Это мы кто попало? А это ничего, что путёвка стоит сорок тысяч?

– Ха, чтобы жить здесь гости по шестьдесят, семьдесят тысяч отдавали.

Я оглянулась, капитана всё ещё не было.

– А как сломали часы в кабинете?

– О! Это – умора! У них отломали и утащили маятник.

– Он что, золотой был?

– Нет! Но он был прикольный. В центре маятника было зеркало. Но оно было какое-то кривое. Тётка вообще западала по старым зеркалам. А, по-моему, лучше хорошее новое, чем такое, в котором ничего не отражается нормально. Я вот думаю, что может тётка не хотела на себя смотреть? Хотя она хвалилась, что эти зеркала кто-то подарил Екатерине Второй. Да та их не любила, а после революции они пропали. А отец тётки их купил во время блокады Ленинграда, – Татьяна пригорюнилась. – Грабители какие-то тупые, почему-то второе зеркало не украли. Тётка говорила, что по одному такое зеркало держать в доме опасно.

– А полиция спрашивала про зеркала?

– Нет, их волновали только пропавшие драгоценности и деньги из сейфа и какой-то артефакт.

– Артефакт?

Татьяна понизила голос?

– Да! Я сама слышала, как этот с жёлтыми глазищами кому-то говорил по телефону, что группа нужна, так как у них безвыходное положение и к тому же пропал ценный артефакт.

Я услышала чьи-то шаги в холле и немедленно сменила тему:

– А в лесу есть дорожки?

– Да вы что?! Ведь вторые сутки валит снег. Вы там по пояс утонете, даже на тропинке, а если сойдёте с неё, можете и в овраг провалиться.

– А нет ли у вас валенок? Я бы с удовольствием в них погуляла.

– Валенки есть только у Пахомыча, но они как лыжи для Вас будут. Он носит сорок седьмой размер.

– Жаль, я уже обалдела от сидения в доме. Надо хоть вокруг вашего дома обойти.

Я походила по дому. Пусто. В крыле, где были процедуры, кто-то пыхтел и потел. Заглянула в наш номер, ребят ещё не было. Тогда я нарядилась в лыжный костюм Гусёны. Удивляясь, как так получается, мы с ней одного роста и размера, а она выглядит хрупкой и изящной, а я – как пловчиха. Натянула высокие сапоги на шнуровке. Я их купила для себя, но Гусёна отняла, сказав, что мне пора научиться ходить на каблуках.

Во дворе я чуть не завизжала от восторга. Снег всё ещё шёл, но снежинки, слепившись по двое, кружились в странном хороводе, не столько падая, сколько порхая над землёй. Небо жемчужно-серого цвета подчёркивало зыбкую красоту этого балета. Проваливаясь по колено, я добрела до калитки за домом и вышла за забор.

Чёрные высокие вязы нервно подёргивали ветвями, и их стволы матово поблёскивали. На некоторых ветках сидели снегири, раздувшиеся от холода и похожие на мандарины. Сосны иногда стряхивали снег с зелёных лап, и тогда начиналась маленькая метель. Я брела от сосны к сосне, и ловила ртом снежинки. Обнаружив, что я, почти не проваливаюсь, поняла, что бреду по тропинке. Когда я нашла цепочку беличьих следов, то пошла вдоль них, в надежде увидеть этих белок. У невысокой пушистой сосенки я села на корточки и затаилась, надеясь, что белки перестанут пугаться и придут. Мне показалось, что я слышу чьё-то дыхание. Я замерла, решив, что мне повезло, и это лисица, и… погрузилась в темноту.

Очнулась на руках капитана, который бороздил снег в сторону дома и ругался сквозь зубы. Ругательства были странными, некоторые я узнала, но другие были на чужом и неизвестном мне языке. Я обняла его за шею, но только для того, чтобы не упасть, голова кружилась, и тихо спросила:

– А что случилось-то?

– А то, что не надо лезть, куда попало!

Опять! Опять он меня унижает! Я забарахталась, чтобы встать, и он немедленно меня вставил в сугроб, в котором я застряла.

– Удобно?

– Я не какая-то белка, чтобы не проваливаться!

Его глаза сверкнули.

– Да-а! Как же я забыл, что ты боевая белка?

О! Меня повысили, до этого я была мышью.

– Ты зачем лезешь? Я тебя нашёл под сосенкой, уже и снегом засыпанной.

– А кто меня?

– Не знаю. Больше следов я не видел. Кто-то шёл за тобой след в след.

– Неужели, а это что? – я ткнула, в след, которым кто-то оставил параллельно нашим. – Смотрите. Это валенки Пахомыча.

– Пахомыч спит, – буркнул он, – настороженно оглядываясь и прислушиваясь.

– Конрад, Татьяна с ресе́пшена сказала, что Пахомыч отдаёт валенки любому на прокат.

– Надо же! Взяла и всё рассказала мне. Так ты проспоришь мне, боевой кролик.

Ух ты! Он опять повысил мой статус. Раз я кролик, то пора оскалить резцы (а больше у кроликов ничего нет).

– Конрад, Вы особенно не выпендривайтесь. Я всё равно общёлкаю Вас.

– А разве я против? Дерзай, но если ты хоть раз куда-нибудь потащишься одна, то я свяжу тебя, как шелковичного червя, и запру в твоём номере.

– Но теперь-то мы можем пройти по этому следу. Мы же вдвоём! Не бойтесь, капитан, в случае чего я отвлеку огонь на себя.

Он сверкнул жёлтыми глазами, протянул мне руку и выдернул из сугроба. Мы двинулись по следу, и вскоре обнаружили след снегохода.

– А звука я не слышал, – прошептал он. – Что за нелепость? Ничего не слышно. Может из-за того, что здесь то ямы, то овраги?

– Э-эх! Видимо разрыв во времени много больше, чем мы представляем. Мы просто опоздали.

Он фыркнул, но ничего не сказал. Мы двинулись дальше, но снег был таким рыхлым, что мы брели, провалившись по пояс. Неожиданно Конрад поднял руку, я скользнула за сосну, а он шагнул к другой и едва удержался – сосна росла на обрыве. Я подошла ближе и обнаружила на дне глубокого оврага перевёрнутый и измятый снегоход. Решив проявить яркость мышления, я ляпнула:

– Да-а! Кто-то куда-то не доехал, но он жив. Трупа-то нет.

– Не накаркай, – Капитан угрюмо оскалился.

Меня это расстроило, ну почему он мне всё время хамит? Хорошо, чтобы он в снег провалился, а я бы вытащила его и так небрежно сказала: «Не надо меня благодарить! Со всяким может случиться». Сзади раздалось хмыканье капитана. Эх! Опять надо мной смеётся, видно я похожа на снежную бабу. Толкнуть что ли его, чтобы и он весь извалялся?

В это время зима решила, что достаточно побаловала нас. Подул сильный ветер, ощутимый даже в лесу. Теперь не снежинки, а мелкие крупинки снега зло, как осенние мухи, кусали лицо.

Конрад поднял лицо к небу.

– Это чтобы жизнь мёдом не казалась? Вы там что, оборзели?

Мне понравилось его обращение к небесам, я так тоже иногда делаю. Я пожала его руку, а он, вцепившись в неё, потащил меня за собой. Как он нашёл дорогу просто удивительно. Перед калиткой он взял меня за плечи и повернул к себе лицом.

– Не забыла, что вас трое? Вот и ходите вместе.