13 привидений

Говоря начистоту, вам лучше надеяться, что женщина или ей подобные не проснутся. Лучше, чтобы они не открывали глаз. Пусть дремлют до того момента, пока шасси самолета не коснутся земли.

Полет нормальный, помните?

«Мы совершили посадку…» и так далее.

Люди вокруг начнут аплодировать, потом включат мобильники, достанут с полок вещи, позвонят родным и поспешат в едином порыве поскорее покинуть борт.

А вы, отвлекшись на полминуты или даже всего лишь моргнув, обнаружите, что соседнее кресло опустело. Спящий человек уже куда-то пропал. Убежал, что ли, расталкивая локтями очередь? Только вмятина от его головы на спинке подсказывает, что тут вообще кто-то был.

Вы будете крутить в голове образ спящего человека, пока направляетесь к трапу. Возможно, вы вспомните о нем мимолетом, когда будете рассказывать знакомым о полете. Но через пару дней – а то и раньше – будете убеждены, что никого рядом с вами не было. Почти наверняка кресло было свободно. Даже билет на него не продавали.

Проверьте.

– Ты слышал об этой легенде? – спросил Вовка вместо приветствия. – Про спящих в самолете. Которые появляются из ниоткуда и исчезают в никуда?

Он лежал на диване, укрытый пледом до пояса, так что складывалось впечатление, будто с ногами у Вовки все в порядке, хотя я знал, что это не так.

Авиакатастрофа, случившаяся чуть больше четырех месяцев назад, внесла коррективы в Вовкину внешность. Лоб, правый висок и щеку пересекал вертикальный кривой шрам. Из лица выудили несколько осколков. Сломано четыре пальца на руках. Есть четыре перелома на ногах. Что-то жуткое с левой коленкой и с ребрами. А в глаза две недели кололи адреналин, чтобы выдавить стеклянную крошку. Так себе удовольствие.

Я остановился на пороге комнаты, ощущая нерешительность. Хотя, казалось бы, с чего? Заглядывал сюда раньше чуть ли не каждый месяц. Сколько пива было выпито с Вовкой перед телевизором и за игрой в «плойку». Сколько съедено чипсов!

Тем не менее на каком-то подсознательном уровне ощущалось, что квартира уже не такая знакомая и привычная, как раньше. Так бывает с местами, где давно не был. Особенно, если точно знаешь, что что-то изменилось.

– Проходи, чего встал? – Вовка махнул рукой. – Тебе приглашения не нужно, ты всегда гость дорогой.

Первое, что я заметил, – стол под телевизором был завален папками, старыми такими скоросшивателями. А из них торчали газетные вырезки, куски распечаток, какие-то сканы. Рядом валялись зеленые тетради и множество ручек. Пара тетрадок оказались раскрыты, они были исписаны размашистым и небрежным почерком и заклеены фотографиями: самолеты в огне, сцены авиакатастроф, пожарные машины на взлетной полосе.

Тома, Вовкина жена, рассказывала, что после авиакатастрофы у Вовки начались «заскоки». Ввела меня в курс дела.

– Их называют смотрителями, – продолжил Вовка. – В некотором роде это – призраки. Фантомы. Они есть в каждом самолете. Если задаться целью и проверить факты, то всегда можно наткнуться на такого вот человека, который дремлет от начала и до конца. Хрен его разбудишь. Ни чаю ему не надо, ни в туалет. Сидит на свободном месте, куда не продавался билет. Как он попал в самолет, куда делся? Непонятно. Но он есть.

– Смотрители, ага, – кивнул я. По телевизору шла передача об авиакатастрофах, которые удалось скрыть правительству. Судя по всему – запись. Мужчина в строгом костюме говорил о «Боинге», исчезнувшем в Якутии в середине семидесятых.

Вовка выразительно на меня посмотрел:

– Сань, ты-то можешь не притворяться, – сказал он. – Не веришь, так и скажи.

– Во что тут верить? Я пришел проведать, столько времени не виделись, а ты мне с порога про призраков в самолете. Нормально, да? Смотрители какие-то. За чем они смотрят? Чтобы кофе горячий раздавали вовремя, или чтобы дети не орали на переднем сиденье?

Я осекся. Вовка смотрел на меня так, что сразу стало ясно – он меня не понимает, не хочет понимать. Он искренне верил в то, о чем сейчас говорил. Об этом Тома тоже рассказывала. Авиакатастрофа сломала что-то в его сознании. Травмы, знаете ли, не всегда бывают физическими.

Мы с Вовкой много лет работали в одной строительной компании. Не то чтобы были близкими друзьями поначалу – пересекались иногда в курилке, болтали о фильмах и автомобилях, о чем-то несущественном, рабочем. Вряд ли я бы выделил его из полусотни других сотрудников.

Однако пару лет назад на корпоративной вечеринке выяснилось, что Вовкина жена Тома – моя одноклассница. Забавное стечение обстоятельств, если учитывать, что мы оба из Мурманска, а оказались в Питере.

Тому я хорошо помнил, как и она меня. В школе мы тусовались в одной компании, а в старших классах даже слегка флиртовали, как и положено шестнадцатилетним подросткам. Ничем особым наш флирт тогда не закончился – разве что я прекрасно помнил, как танцевал с ней на выпускном вечере. Тома меня очаровала, в нарядном платье она выглядела шикарно и не по годам сексуально. Пока мы танцевали, я прокручивал в голове варианты действий, которые должны были увенчаться грандиозным финалом: мы с Томой один на один, целуемся, гладим друг друга, я кладу ладонь ей на грудь, а потом… а потом нас закружило водоворотом выпускного; танцы, море алкоголя, спрятанного от учителей, ночная прогулка к берегу Баренцева моря, сжигание корабликов «на удачу», слезы счастья или грусти по прошедшей школьной молодости, и наутро я проснулся с мыслью о похмелье и ни о каком свидании с Томой больше не вспоминал.

На корпоративе же строительной фирмы наша встреча быстро превратилась в калейдоскоп воспоминаний. Мы перемыли косточки старым учителям, бывшим одноклассникам, проследили каждый свою судьбу (я отучился в техникуме, отслужил, потом перешел на контракт, а затем уволился к чертям и вот теперь прозябал на должности корректировщика стеллажей; она получила высшее образование, что-то, связанное с маркетингом, долго болталась по мелким фирмам, набираясь опыта, потом нашла постоянное место и крутится там, ищет себя, хоть и не так настойчиво, как раньше).

Вечер прошел быстро, вечера нам не хватило, мы договорились встретиться еще, поболтать.

Я стал наведываться в гости, познакомился с Вовкой поближе. Выяснилось, что у нас с ним много общих тем для разговоров, помимо работы, автомобилей и фильмов. Он увлекался играми, разбирался в вине и уже несколько лет учился на разработчика приложений. У него была мечта стать программистом и уехать в Амстердам.

Будучи интровертом, он почти никого не впускал в свой круг общения. Комфортно ему было только в Интернете, как это часто случается в современном обществе. «Офлайн» Вовку зачастую тяготил. Если у Томы оказалось множество подруг, то Вовка смотрелся одиноким волком. Я долгое время подозревал, что стал единственным его знакомым, кому разрешено сидеть на диване, пить пиво и звонить в любое время дня и ночи. Мы оба записались на курсы английского, хотя я часто пропускал занятия, а Вовка вгрызался в язык, будто голодный пес, и постоянно подтрунивал надо мной из-за моей лени и нерасторопности.

Я же оказался первым на работе, кто узнал о страшной авиакатастрофе, в которой из ста тридцати пассажиров выжил только Вовка. Самолет, садившийся в аэропорту Ростова, зацепил крылом какую-то антенну и рухнул на взлетную полосу.

Почти сразу же мне позвонила Тома, а уже через полчаса я заехал за ней, и мы рванули в аэропорт. Мы прилетели в Ростов из Питера и топтали коридоры больницы, стараясь выпытать информацию хоть у кого-нибудь. Потом нас провели в реанимацию, врач монотонно бубнил что-то себе под нос. Обрывки фраз: «надежда есть», «состояние тяжелое», «будьте готовы к…».

Тома беззвучно плакала, вцепившись мне в плечо.

Я улетел обратно в Питер через неделю, когда Вовка впервые открыл глаза. А увидел его только сейчас, спустя четыре месяца. С тех пор как будто прошла вечность. Со слов Томы – все очень сильно изменилось. Очень.