Серебряные глаза

– Привет! – прошептала она так тихо, чтобы не услышали приятели.

Перед ней стояли три зверя-аниматроника: медведь, кролик и курица, все ростом со взрослого человека, а может, чуть повыше. Их тела состояли из сегментов, как у деревянных человечков на шарнирах, которых используют на уроках рисования: каждая конечность состояла из отдельных, похожих на прямоугольные бруски деталей, крепящихся на шарнирах. Аниматроники принадлежали пиццерии, а может, это пиццерия им принадлежала, и в былые времена все знали их по именам. Кролик Бонни. У него был ярко-синий мех, квадратная морда застыла в неизменной улыбке, глаза с розовыми радужками полуприкрыты веками, что придавало ему выражение бесконечной усталости. Уши кролика стояли торчком, но их верхние сегменты были слегка опущены, большие ноги расставлены на ширине плеч, для пущей устойчивости. В синих лапах Бонни держал красную гитару – казалось, его пальцы вот-вот начнут перебирать отсутствующие струны; на шее кролика алел галстук-бабочка – под цвет гитары.

Более грузная курица Чика казалась чем-то встревоженной; над ее фиолетовыми глазами выгибались густые черные брови, клюв приоткрыт, демонстрируя зубы; в лапах она держала поднос с маленьким кексом. Сам кекс выглядел немного пугающе: с его розовой глазури таращились два глаза, а из-под глазури выглядывали острые зубы; кекс был украшен единственной свечкой.

– Я всегда ждал, что кекс вот-вот спрыгнет с тарелки. – Карлтон тихо хохотнул и подошел к Чарли. – А они выше, чем я помню, – добавил он шепотом.

– Это потому, что в детстве ты никогда не подходил к ним так близко. – Чарли расслабилась, улыбнулась и подошла еще ближе.

– Ты вечно прятался под столами, – фыркнула позади них Джессика, не спеша приближаться.

На шее Чики красовался детский слюнявчик с надписью «Давайте есть!»: желтые буквы, обведенные фиолетовым контуром, и все это на фоне разноцветных конфетти. На макушке у Чики торчал хохолок из перьев.

Между Бонни и Чикой стоял сам медведь Фредди Фазбер, тезка пиццерии. Он выглядел самым благодушным из всех аниматроников, и имел вид существа, пребывающего в полной гармонии с окружающим миром. Крепко сбитый, покрытый коричневым мехом, он улыбался зрителям, держа в одной лапе микрофон; Фредди щеголял черным галстуком-бабочкой, а на голове носил цилиндр. Если и было в его облике что-то странное и неуместное, так это ярко-голубые глаза: у настоящих медведей таких не бывает. Рот у Фредди был приоткрыт, а глаза слегка прикрыты, словно он застыл, исполняя песню.

Карлтон подошел совсем близко, так что его колени коснулись края сцены.

– Привет, Фредди, – прошептал он. – Давно не виделись.

Потом протянул руку, ухватил зажатый в лапе медведя микрофон, и подергал, проверяя, можно ли его вытащить.

– Не надо! – выпалила Чарли и посмотрела в стеклянные глаза Фредди, словно проверяя, не заметил ли медведь посягательства на его собственность.

Карлтон быстро отдернул руку, словно обжегшись.

– Извини.

– Идемте, – предложил Джон с веселой улыбкой. – Неужто вам не хочется все здесь осмотреть?

Ребята разбрелись по залу; они заглядывали в углы и пробовали открыть двери, действуя так осторожно, будто пиццерия того и гляди развалится от легкого прикосновения. Джон подошел к карусели, а Карлтон направился к игровым автоматам и исчез в темноте.

– Помнится, раньше здесь было намного светлее, к тому же довольно шумно. – Карлтон улыбнулся с видом человека, вернувшегося домой, и провел ладонью по старым шарообразным рукояткам джойстиков и пластиковым кнопкам. – Интересно, сохранились ли здесь мои рекорды, – пробормотал он себе под нос.

Слева от сцены начинался небольшой коридорчик. Чарли молча пошла по нему, отчасти надеясь, что никто не заметит, куда она направилась; впрочем, остальные действительно так увлеклись осмотром пиццерии, что ни на что больше не обращали внимания. В конце короткого коридора находился офис ее отца; когда-то это было самое любимое место Чарли во всем ресторанчике. Конечно, ей нравилось играть с друзьями в главном зале, но она просто обожала смотреть, как отец занимается бумажной работой. У закрытой двери она помедлила, сжав дверную ручку; на нее нахлынули воспоминания. Большую часть конторки занимали рабочий стол, шкафы с документами и коробочки, набитые непригодившимися деталями. В одном углу стоял шкаф поменьше, выкрашенный в лососевый цвет, хотя Чарли всегда утверждала, что это самый настоящий розовый. Этот шкафчик принадлежал Чарли. В нижнем ящике лежали игрушки и карандаши, а в верхнем она хранила «свои документы» – ей нравилось, как это звучит. В основном это были книжки-раскраски и альбомы для рисования, но время от времени девочка усаживалась за отцовский стол и, зажав в пальчиках карандаш, пыталась копировать то, что записывал отец. Чарли подергала ручку, но дверь оказалась заперта. «Так будет лучше», – подумала она. Рабочий кабинет – это личное пространство, и в глубине души Чарли не хотела открывать его сегодня ночью.

Девушка вернулась в главный зал и увидела, что Джон с задумчивым видом рассматривает карусель. Юноша поглядел на нее с любопытством, но не стал спрашивать, куда она уходила.

– Когда-то я обожала эту штуку. – Чарли тепло улыбнулась и тоже подошла к карусели, хотя теперь разрисованные лошадки казались ей странными и безжизненными.

Джон поморщился, как будто угадав мысли девушки, и сказал:

– Не то. – Юноша провел ладонью по гладкой шее пони – так обычно чешут за ухом настоящих животных. – Все не то, – повторил он, убирая руку и глядя куда-то за спину Чарли. Девушка обернулась и, проследив за его взглядом, увидела, что Джессика и Карлтон бродят между игровыми автоматами.

Неподвижные, неосвещенные автоматы с погашенными экранами напоминали огромные надгробия.

– Никогда не любила играть в эти игры, – с улыбкой сказала Джессика. – Персонажи в них двигались слишком быстро, пока я успевала сообразить, что надо делать, меня уже убивали, и приходилось уступать очередь следующему желающему поиграть. – Она подвигала джойстик, и тот недовольно скрипнул.

– И все равно мы мухлевали, – проговорил Карлтон и подмигнул.

– Когда ты в последний раз играл на этих штуках? – Джессика вглядывалась в один из экранов, пытаясь рассмотреть, какое изображение отпечаталось на нем за долгие годы использования. Карлтон не ответил: он увлеченно раскачивал автомат для игры в пинбол, пытаясь заставить шар катиться в лузу.

– Эх, время от времени я захожу в одну пиццерию. – Он осторожно поставил стол на все четыре ножки, посмотрел на Джессику и добавил: – Но там все не так, как «У Фредди».

Джон снова бродил по залу, щелкая по висевшим над столами звездам и серпантину. Ухватив со стола красный праздничный колпак, юноша натянул прикрепленную к картонному краю резинку и нахлобучил колпак на голову; приклеенные к колпаку красные и белые кисточки свисали по обеим сторонам его лица.

– О, давайте осмотрим кухню! – предложил он и вприпрыжку помчался к двери. Чарли последовала за ним.

В детстве ее друзьям не разрешали заходить в кухню, а вот она проводила там много времени, так много, что повара выгоняли ее, называя по имени, которое услышали от ее отца: «Шарлотта». Как-то раз Джон подслушал, как кто-то назвал ее так, и принялся при каждом удобном случае дразнить ее этим именем. Ему почти всегда удавалось вывести девочку из себя. Не то чтобы Чарли не любила свое полное имя, но для всего мира она была «Чарли». Только отец называл ее «Шарлотта», и это было что-то вроде их общего секрета, в который они больше никого не посвящали. В день, когда она навсегда покидала Харрикейн, они с Джоном прощались, и мальчик слегка замешкался.

– Пока, Чарли, – сказал он наконец. В открытках, письмах и телефонных разговорах он больше ни разу не назвал ее «Шарлоттой». Она не спрашивала почему, а сам он ни разу об этом не заговорил.

В кухне по-прежнему находилось огромное количество кастрюль и сковородок, но Чарли не проявила к ним особого интереса, полностью погрузившись в воспоминания. Поглядев по сторонам, она направилась обратно в зал, и Джон последовал за ней. В то же время Джессика и Карлтон вышли из закутка с игровыми автоматами, и, натыкаясь друг на друга в темноте, присоединились к друзьям.