Полутона

Мать Хейза, к сожалению, не склеила их достаточно тщательно. Время, которое Хейз после этого проводил в моем доме, было прямо пропорционально количеству вина, которое его мать выпивала.

Старый синий автомобиль ждал на парковке четыре года, пока Хейз вырастет и сможет получить права. В бардачке Хейз хранит записку, которую оставил ему отец. В ней написано: «Хазарио, это не твоя вина. Не позволяй никому говорить иначе. Папа».

Разменный автомат проглатывает первый доллар, что я засунула, не отдавая ничего взамен. Я нажимаю большим пальцем на кнопку отмены, безрезультатно. Таращусь на автомат целую минуту, раздумывая, будет ли глупостью засунуть еще доллар. Не имея других вариантов, пытаюсь снова. Четыре четвертака выпадают на железный поддон.

Пока крутятся наши стиральные и сушильные машины, мы с Хейзом ждем на пластиковых стульях. Учебник по математике открыт у меня на коленях, но концентрация утеряна. С тех самых пор, как мама попала в больницу три недели назад, каждая минута каждого дня требовала два доллара за четыре четвертака.

– Было бы неплохо пойти сейчас поплавать, – говорит Хейз, когда наши вещи наконец высушены и уложены. – Не хочешь пробраться в «Шератон»? У меня карточка от него в машине.

– У меня нет купальника.

– Где он?

– Дома.

Он переключает рычаг передачи, разворачивается прямо на парковке прачечной и едет в сторону наших домов.

Я не была на этих улицах ни разу за последние десять дней. Гляжу, как проносятся мимо низкие крыши и газоны с высохшей травой, наблюдать за ними так же легко, как дышать. Но когда Хейз останавливается прямо у моего дома, я могу смотреть на здание лишь невидящим взглядом.

– У тебя ведь есть ключи?

Я достаю их, затем смотрю на маленький зеленый дом, который моя мама называла «чуть лучше, чем трейлер». Окна и двери наглухо заперты, словно могила. Рекламные листовки валяются на веранде, а почтовый ящик оклеен желтым скотчем.

У меня начинает саднить горло. Остатки моей жизни ждут внутри. На двух крючках в кухне по-прежнему висят наши любимые кружки. Я могу перейти улицу и зайти внутрь. Но я буду ждать знакомый голос, который раздастся из кухни: «Привет, детка».

А он не раздастся.

– Давай не пойдем плавать, – шепчу я, отворачиваясь от окна. – Я не хочу.

Взгляд Хейза смягчается. Он протягивает руку и кладет мне на плечо.

– Иди сюда.

Позволяю притянуть меня к себе. Утыкаюсь носом в его горячую шею, и он гладит меня по спине. Я приникаю к нему, его твердая осанка поддерживает меня, прячет меня от всего, что идет неправильно.

Хейз целует меня в висок.

– Хочешь, я зайду и возьму твой купальник?

– Хорошо, я не смогу это сделать.

Он берет ключи из моей руки.

– Где он?

Я сажусь прямо.

– Верхний ящик комода.

– Скоро буду.

Бассейн в «Шератоне» просто огромный, и я заскакиваю в один из туалетов, чтобы переодеться. Хейз притащил мне бикини. Конечно, что еще он мог выбрать.

– Номер 305. – Хейз машет ключом-карточкой перед скучающим парнем, который протягивает нам два полотенца.

– Так-то лучше, – говорит Хейз, бросая полотенца и карточку на лежак. Я кладу свои вещи под стоящий рядом стул и иду за ним к бассейну. Мы оба прыгаем, быстро выныриваем из воды, улыбаясь друг другу.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Это была хорошая идея. – Рядом плавает футбольный мяч марки Nerf. Я беру его, а затем смотрю по сторонам в поисках владельца. Никто, кажется, его не ищет. – Хейз, играем.

На целый час я забываю обо всем, кроме игры в воде. В моем поле зрения лишь центр бассейна, где четыре бетонных льва плюются струями воды. Меня всегда интересовало это дизайнерское решение. Львы не плюются. Когда Хейз подбирается близко к одному из них, я подталкиваю его в плечо в самый подходящий момент. Он получает по полной.

– Ты! – смеется он, брызгая на меня.

– Просто лев плюнул.

Он отвечает тем, что ныряет под воду и хватает меня за пятки, так что я теряю равновесие.

Он выныривает, кружа меня в своих объятиях. Стряхивает воду с волос, точно пес, пока я не засмеюсь.

– На кого теперь плюет лев? Хм?

– Нет! – Я визжу, когда он заталкивает меня сначала под одного, потом под другого льва.

Затем он целует меня в губы, и это серьезный поцелуй. Он прижимает меня к своей груди, а его руки обхватывают меня сзади. Я чувствую себя пойманной, и мне это не нравится.

Потрясенная, я отстраняюсь осторожно, как только могу.

– Не хочу, чтобы на нас таращились, – говорю, оправдываясь.

Он выдыхает.

– Мне все равно.

Мы сидим на шезлонгах, обсыхаем, когда Хейз прочищает горло.

– Я хочу спросить кое-что.

– Хм? – Мое внимание по-прежнему приковано к учебнику по математике.

Хейз кладет руку мне на колено.

– Рейчел, посмотри на меня.

Я смотрю в его задумчивые глаза.

– Что?

Он многозначительно сжимает мою коленку.

– Когда тебе исполнится восемнадцать, я хочу, чтобы ты приехала и осталась у меня.

Моргаю.

– Осталась… где?

– Со мной. Пока не придет время ехать в школу.

Я пытаюсь это представить. Хейз живет в крошечном доме с пьющей матерью. Где они вообще меня разместят? На диване, на котором целыми днями сидит его мать?

Взгляд Хейза пронзительный, а его большой палец барабанит по моему колену.

Нет – в его планах вовсе не ночлег на диване.

– Хейз, не уверена, что готова к этому.

– Ты можешь делать что хочешь, – шепчет он.

Теперь эта мысль меня пугает.

– Всего пара недель до того, как ты уедешь в Нью-Гэмпшир. – Он перемещается со своего шезлонга на край моего. – Пожалуйста. – Берет мою руку и сжимает в своих.

Секунду мы просто смотрим друг на друга. Ничего в моей жизни не будет, как прежде. Однако Хейз все еще здесь, держит меня за руку.

– Я подумаю, – шепчу я. И честно это сделаю.

И на несколько ударов сердца я застреваю в свете внимания, которое он на мне сфокусировал. Вокруг его глаз собираются морщинки, будто он вот-вот улыбнется.

Но вместо этого он наклоняется и снова меня целует.

Когда я забираюсь в свою продавленную кровать в доме «Парсонс» субботним вечером, мне сложно уснуть. Мои мысли словно поезда на аттракционе «Астро Орбитер» в «Волшебном Королевстве» «Дисней Уорлда» – скачут слишком быстро, не позволяя мне расслабиться. Мама, Фредерик, Хейз и мой маленький зеленый дом ходят хороводом, заставляя размышлять о них.

А завтра экзамен по математике.

На другом конце комнаты Эви начинает храпеть, поэтому я вытаскиваю старые наушники из-под подушки и запихиваю в уши. Включая случайный выбор трека, включаю плей-лист.

Я всегда любила момент предвкушения перед тем, как песня начинает играть, – то мгновение тишины, полное ожиданий. Есть какая-то сверхинтимность в том, когда ты запускаешь песню прямо к себе в голову. Иногда я даже слышу, как вокалист набирает воздух перед первой нотой. Эффект, словно находишься с ним в одной комнате.

С закрытыми глазами я жду. И когда слышится первый аккорд через эти прекрасные беспроводные штуки прямо в моих ушах, я даже не удивлена, что это одна из песен Фредерика. Я заслушала эту песню до дыр еще в пятом классе. Вступление «Дикого города» для меня естественно как воздух.

Затем звучит его голос, грустный и низкий:

Музыка всегда была моей единственной связующей нитью с ним. И в этом он никогда меня не подводил. Я нажимаю Play – и отец появляется каждый раз.

А теперь? Не знаю, что будет. Лишь то, что, если Фредерик не приедет за мной завтра после школы, этот припев никогда не будет звучать по-прежнему.