Страница 5 из 6
Мои надежды на отдых рухнули под кипой больничных листов, козырными тузами лёгшими на столе у начальства. Самое страшное; на выходные в доме не осталось ни одного ведущего специалиста, а это, по законам войны, означает осадное положение и подъём по боевой тревоге. Итог был плачевный. Под напором сказок, обещаний и лести пришлось согласиться на компромисс: я выхожу на работу, но обслуживаю только своё отделение. Остальные два руководство закрывает собственными телами.
Но столь печально начавшийся день был полон сюрпризов. И самый первый преподнёс налоговый инспектор.
– А Вы что здесь делаете?
Близорукие, незащищённые очками глаза, смотрели скорее растерянно, чем враждебно.
– Разве у Вас сегодня не выходной?
– Оказалось, что нет.
– Да, я слышал краем уха. Ваши замечательные коллеги предпочли провести время в кругу семьи. Да ещё в такую дивную погоду. А Вы что, не умеете произносить волшебное слово «Нет»? Странно. Вы показались мне женщиной с характером.
Едва сдерживая раздражение под напором его провокаций, попыталась ответить как можно спокойнее:
– Я умею не только произносить «Нет», но идти, если надо, на разумные компромиссы.
– А Вы уверены, что в данном случае это было разумно?
– А Вы хотели бы, если у вас случится сердечный приступ, пролежать в этой комнате до понедельника без врача и без помощи?
– Если бы сразу умер, то хорошо, а вот понедельника полуживым дожидаться… слишком долго.
– Вот поэтому я пошла на компромисс.
– А Ваше начальство отправилось на прогулку или по магазинам?
– Моё начальство трудится этажом выше, и на третьем этаже тоже.
– Браво! У Вас и в самом деле есть характер. Да не тратьте на меня столько времени. За два дна без мытья не заплесневею. Заставлю в понедельник Ваших отдохнувших коллег вымыть меня под душем.
Я молча взяла в руки электробритву…
– Успокойтесь. Вложите аппарат мне в руки и нажмите на кнопку. Попытаюсь побриться сам. Двумя руками. Ещё пару недель назад удавалось.
Приладив электробритву между судорожно сцепившимися вокруг неё пальцами, с сомнением и жалостью следила за неуклюже дрыгающимися движениями.
– Нечего за мной наблюдать. Картина не из приятных. Идите и работайте дальше. Вернётесь минут через пятнадцать… или когда сможете и вывезете меня в коридор. До столовой доберусь как-нибудь сам.
Закончив дела в соседней комнате, вернулась к скверно выбритому Шиллеру, вывезла его из комнаты и, оставив посередине коридора, помчалась дальше. Но, добежав до угла, не в силах сдержать любопытство, оглянулась.
О чудо! Одна из обиженных им третьего дня дам, кокетливо чирикая, толкала коляску в направлении столовой. Извечная сила инстинкта практичных женщин – подбирать на дороге всё, что может сгодиться в хозяйстве. А тут не то, чтобы ржавый гвоздь, а одинокий мужчина, в собственном «лимузине»! Бодро перебирает ногами, щебечет и напрочь забыла, как позавчера обозвала его козлом.
Мы все смертельно боимся потери памяти, не задумываясь о привилегиях, связанных с этой потерей. А ведь это единственное надёжное средство против злопамятства. Долгосрочная память бережно охраняет ставшие антиквариатом картины прошлого, тогда как «протекающее» кратковременное хранилище спускает каждодневные мелочные обиды в канализацию небытия.
C этих несостоявшихся выходных начались наши особые отношения с господином Шиллером. Он никогда не интересовался моим прошлым, но подробно расспрашивал о «здесь и сейчас». В данный момент в его голове крутились только три темы: восприятие собственного увядания, утрата таинства «будущего» и доживание без надежды ещё раз испытать что-нибудь «впервые». Что-нибудь, кроме смерти.
О себе прошлом говорил как скупец, презирающий безмозглого игрока, просадившего в казино случайно свалившееся на голову наследство.
– Право родиться есть случайно выпавшая удача. Жизнь даётся нам напрокат, и мы с самого начала знаем, что когда-нибудь её придётся возвращать обратно. Вы боитесь смерти?
– Работая здесь, я её постепенно постигаю. В ней нет ничего страшного. Чаще всего это освобождение от уставшего от жизни тела.
В этот момент Шиллер, крепко держась руками за борт раковины, привстал на ноги, давая возможность натянуть на него брюки.
– Елена, попытайтесь понять меня. Я тоже не боюсь исчезновения пришедшего в негодность тела. Дело не в нём. Мне жаль построенного мною внутреннего мира. Ведь внешнего мира, как такового, не существует. Вернее, не существует его объективной картины. Существуют миллиарды разных миров, преломившихся в призме восприятия каждого отдельного человека, и каждый из этих миров уникален. Как нет двух одинаковых людей, так нет двух одинаковых миров, и все они как бы заключены в стеклянные шары…
Я случайно взглянула в закреплённое над раковиной зеркало, и наши отражения встретились глазами. Шиллер тряхнул седой, спутанной гривой и усмехнулся… как-то странно… не по- доброму.
– Что-то не так?
– Простите, но мне в голову пришла нехорошая шутка. Хотя по-своему забавная.
– Так озвучьте её. Лучше услышать, чем самой домысливать.
– Только не обижайтесь. У Вас глаза очень красивые. Вот я и подумал… раньше, когда был молодым и здоровым, сам раздевал красивых женщин… и не только глазами, а теперь они на меня штаны натягивают.
Пошути так кто-то другой, наверняка испытала бы противную неловкость. Но Шиллер… скорее не я, а он смутился… и не на шутку.
– Господин Шиллер, спасибо за комплимент. В последнее время в моих глазах видят скорее усталость, чем красоту. Спасибо.
– Не обращайте внимания на злоязычников. Они просто завидуют. Да… так что я хотел сказать… Ах да, я размышлял о мирах. Знаете, эти шарообразные миры, типа детской рождественской игрушки. Потрясёшь, и посыплется снег, заиграет музыка и закружится в танце маленькая балерина – пережитые нами радости, печали, успехи, фантазии, сбывшиеся и не сбывшиеся надежды.
Увлёкшись, Шиллер, отцепил от раковины правую руку, пытаясь описать ею замкнутый круг. Едва действующие ноги подкосились, и вся тяжесть не чужого мира, но чужого тела легла на моё вовремя согнутое колено.
– Простите. Я вас не покалечил? Что будем делать?
– Попытайтесь ещё раз подтянуться на раковине. Заменю свою ногу Вашим креслом.
Уже сидя в кресле, он поднял на меня растерянные глаза.
– Вот видите, разве можно сожалеть об этой развалине. Но я не верю ни в бессмертие души, ни в реинкарнацию, поэтому и грущу по исчезающему вместе со мной моему миру.
И секунду помолчав, добавил:
– Говорят, когда человек умирает, по нём звонит колокол. А я думаю, это со звоном рассыпаются по полу осколки его стеклянного шара.
Я бережно катила Шиллера по коридору, а перед глазами взлетали десятки волшебных шаров. Одни, спеша по своим делам, даже не замечали случайно оказавшихся у них на пути, другие, едва соприкоснувшись полированными боками, скользили дальше, а третьи сталкивались и начинали взаимодействовать. В каждом зажигались искры, звучала музыка и кружились балерины, только, преломлённые индивидуальным восприятием, они были совершенно разными. И никто не знал, что происходит в чужом шаре.
Шиллер прав, только в одном ошибся: бьются к смерти не стёкла, а зеркала, а значит вылиты шары не из простого стекла, а из зеркального. Сколько ни заглядывай в чужой мир, не увидишь ничего, кроме собственного отражения. Так разбился когда-то шар моего отца, одиноко умершего в районной больнице, а я так и не успела рассмотреть в нём ничего, кроме своего обиженного лица.
Но пора возвращаться к Королеве, столь неожиданно заинтересовавшей налогового инспектора. Она, не взглянув ни на госпожу Мопс, ни на ломтики сального картофеля, не спеша покинула поле боя и величественно поплыла навстречу Поэту. А Хильда, окинув растерявшихся вассалов самодовольным взглядом, изобразила на лице праздник победы над сбежавшим врагом.
Не дождавшись конца застолья, победительница запросилась в туалет. Сегодня мне не хотелось оставаться с ней наедине и выслушивать хвастливые речи о методах воспитания отстающих. Но… Вопреки ожиданиям, круглые, чёрные глаза Хильды источали вселенскую скорбь.