Страница 1 из 6
Мы думаем, это конец жизни, а это всего лишь новая сцена, на которой жизнь продолжается.
Поэт, Королева и госпожа Мопс
Каждая комната имеет своё лицо, потому что живёт в ней не просто человек, а свойственный ему одному мир, его настоящее, перемешанное с далёким прошлым. Мне до сих пор трудно смириться с круговращением приходов и уходов. Каждый новый пациент – это рождение и смерть. Знакомство, сближение, взаимопонимание… Я медленно привыкаю к людям, но постепенно их лица, голоса, привычки, радости и страдания становятся частью моей жизни. А потом они уходят, оставляя после себя пустоту, которую со временем заполняют другие. Но и новые, пройдя со мной небольшой отрезок пути, становятся прошлым. «Моя работа – это история встреч и расставаний», размышляла я, прибирая опустевшую позавчера комнату.
Новая пациентка приехала в сопровождении полноватого, преувеличенно вежливого, пожилого мужчины. Крупная, статная, с породистым лицом и обворожительной улыбкой, обнажавшей изрядно поредевшие, но всё ещё натуральные зубы. Спутник проводил её в комнату, заботливо усадил на стул и протянул мне сумку с вещами:
– Вас не затруднит развесить это в шкаф? Я в женской одежде не разбираюсь. Собрал тут кое-что поприличней.
Женщина, по-королевски выпрямившись на стуле, снисходительно разглядывала свежеокрашенные стены, тюлевые занавески и горшки с геранью, пышно цветущей на соседском балконе. Седые, давно не мытые и не стриженные волосы новой пациентки липкими прядями свисали на желтовато-серые щёки. Руки терпеливо покоились на коленях, в то время как ногти, подобно сторожевым псам, готовым в любую секунду вступиться за повелительницу, угрожающе топорщили свои почерневшие от грязи, острые обломки. Так выглядели в старых фильмах спившиеся актёры, прежде игравшие на провинциальной сцене королевских особ. Именно поэтому я в первый же день мысленно произвела вновь прибывшую в Королевы.
Меня так и подмывало спросить: «Ваше величество, в каком подземелье и за какие грехи прятали Вас столько десятилетий?» Но разве принято задавать подобные вопросы тем, кому посчастливилось вернуться из изгнания?
Спутник, неловко потоптавшись на месте, начал прощаться:
– Ну, Гертруда, я пойду потихонечку. Если что надо, звони. Заеду дня через два снова.
– А я? Мне тоже пора?
– Ты останешься здесь. Ведь мы обо всём договорились.
Вопреки моим ожиданием, Гертруда, не вдаваясь в дискуссии, подарила мужчине снисходительную улыбку и милостивым наклоном головы позволила удалиться.
Я потянула за молнию дорожной сумки, и она, неохотно распахнув пасть, дохнула на меня плесенью, пылью и тленом. Неужели это и есть то лучшее, что удалось сохранить в изгнании? Переложив «сокровища» в полиэтиленовый мешок, тут же отправила их в стирку, и пригласила Гертруду к обеду.
Как примут её наши дамы? Ухоженные, с завитыми, подкрашенными кудельками, обвешанные разноцветной бижутерией, искусно подобранной к цвету блузок и джемперов, они чинно восседали за накрытым столом в ожидании салатов и дымящихся омлетов.
Я представила им Королеву, предложив ей занять место, освободившееся всего неделю назад. Критические взгляды, презрительное перешёптывание и передёргивание капризных носов говорило само за себя: новенькая проиграла партию в первом же раунде.
Ох уж эти дамы! Они давно забыли свой первый день. Каждая была такой же запущенной, растерянной, с отчаянием, сочившимся из перепуганных глаз. Многим приходится до сих пор бороться за место под солнцем, подчиняясь местному табелю о рангах и этикету.
Да, это общество ничем не отличается от любого другого, состоящего из привилегированных патрициев, народа, обязанного всегда говорить только «да», и бунтарей, держащихся отдельной кучкой и живущих по своим собственным правилам.
Оформляя обязательные бумаги, я с наслаждением представляла завтрашний реванш: намытая до блеска, причёсанная, завитая, наряженная в туалеты из «золотого запаса», Королева торжественно займёт полагающееся ей место не только за обеденным столом, но и в жёсткой иерархии местного «высшего света».
Утром, преисполненная энтузиазмом и добрыми намерениями, переступаю порог гертрудиной опочивальни:
– С добрым утром! Как спалось на новом месте?
Скрестив под одеялом длинные, тощие ноги, она величественно возлежит на спине и приветливо улыбается:
Спасибо. Хорошо.
Радуюсь первому успеху. Кажется, контакт установлен. Можно двигаться дальше.
– Вот и замечательно. Пора вставать.
– А зачем?
– Я помогу Вам помыться, одеться и провожу к завтраку. Кофе и свежие булочки уже стоят на столе. Согласны?
– Согласна.
– Тогда вставайте.
– Да, конечно. Но не сейчас.
– А когда?
– Минут через двадцать.
Посмотрев на часы, покидаю комнату. Придётся менять и без того напряжённый график и возвращаться сюда минут через двадцать. Полчаса спустя опять стучусь в закрытую дверь:
– Пора вставать и идти к завтраку.
– Конечно… но не сейчас. Минут через двадцать.
В этот день я посещала покои Её Величества раз десять, каждый раз получая в награду чарующую улыбку и предложение вернуться через двадцать минут. Реванш не состоялся ни завтра, ни послезавтра. Целую неделю, соревнуясь в вежливости, граничащей с подхалимажем, мы по-очереди пытались выманить Гертруду с пропахшего немытым телом и неминуемыми человеческими экскрементами ложа, получая в ответ дежурное, всем до оскомины надоевшее согласие: «Конечно… но не сейчас… Минут через двадцать».
Казалось, Королева, когда-то смирившаяся с заточением, целенаправленно превращала новую комнату в ставшую родной и близкой тюремную камеру.
Неделю спустя, потеряв терпение, я решительно набрала телефонный номер, написанный на клочке бумаги спутником Королевы. Через два часа он уже сидел в моём кабинете и рассказывал захватывающую историю её жизни.
Принцесса на горошине.
Гертруда была единственной дочерью потомственного аристократа, дослужившегося при новом правительстве до генеральского чина. Девушке предстояло блистать в высшем обществе. В арсенале её боевого оружия значились не только величественная красота, но и блестяще воспитание: принцесса почти профессионально играла на рояле, пела и свободно говорила на трёх иностранных языках. Претендентов на руку, сердце и титул гордой красавицы было предостаточно, но… то ли она ждала своего принца, то ли отец не спешил с новым родством. Гертруда уже «засиживалась» в девицах.
Она успела отпраздновать четверть века, когда началась война со всеми вытекающими из неё последствиями: Нюрнбергский процесс, конфискация имущества, бесчестие и.… нехватка мужчин.
Но похоже, в последний момент судьба сжалилась над опальной принцессой и ниспослала ей жениха – пережившего русский плен немолодого майора. Когда-то она даже не посмотрела бы в его сторону: длинный, тощий крестьянин с грубыми чертами лица и дурными манерами. Единственным аргументом в его пользу был уцелевший за годы войны клочок земли и не утраченные крестьянские навыки, обещавшие спасти от неминуемого голода молодую жену и её овдовевшую мать. Так началась вторая глава жизни Гертруды, затянувшаяся почти на двадцать пять лет.
Барышня – крестьянка.
Отставной майор, сохранивший со времён войны прекрасно поставленный, командирский голос, занялся муштровкой жены и тёщи. Тонким пальцам принцессы, перебиравшим когда-то покрытые слоновой костью чёрно-белые клавиши концертного рояля, предстояло во второй главе перебирать тугие соски коров и коз, выжимая из них упругие струи тёплого, пряно пахнущего молока. Муж не тратил время на ненужные объяснения. Короткие, чёткие команды: «Пойти и сделать! Без возражений!» на многие годы стали неотвратимой реальностью неудавшейся аристократической жизни.