Сын императрицы

Девушка-долганка

Видимо, отец заметил переглядывание девушки, повернулся и посмотрел внимательно на молодца, все глядевшего на его дочь, потом что-то сказал толмачу. Тот перевел своими словами:

— Лексей, это вождь из племени долганов. Он спрашивает — что ты хочешь от его дочери?

— Скажи ему, Тихон, что я возьму эту девушку себе. Какую плату ему нужно? — прямо высказался юноша.

Толмач перевел, долган стал ему выговаривать громко, показал на другую девушку в этой группе и замер, дожидаясь ответа переводчика:

— Дочь он не отдает, ей еще рано с мужчиной. Если хочешь девушку, бери вот ту, за нее много не просит — вот этот отрез льна.

— Нет, мне нужна эта, другую не надо. Дам за нее много — предложи мою саблю, я ее сейчас принесу.

После оживленных переговоров с долганом толмач высказал: — Принеси, вождь хочет посмотреть.

Цену по местным меркам Лексей назвал царскую — за саблю, даже плохонькую, можно было взять целое стадо оленей. Но он уже завелся — ему обязательно нужна эта девушка, какую бы цену за нее не пришлось бы отдать. В конце всех переговоров пришли к согласию — девушку ему отдают, но не насовсем, а на время — до следующего лета. Еще отец передаст приданное на этот же срок — чум со всем нужным имуществом, нарты с ездовыми оленями и еще десяток для пропитания любимой дочери. В торге помог матрос-толмач, Лексей же готов был взять зазнобу без ничего. Вот так молодой человек обзавелся женой и хозяйством, можно сказать — напрокат.

Все то время, пока шли переговоры и торг, Томпуол — так вождь называл свою дочь, — стояла молча, опустив голову, только щеки покраснели, выдавая ее чувства. Как повелось у большинства северных народов, девушку не спрашивали — хочет ли она выйти замуж и за кого, — за нее решали родители. Разве что в ее возрасте — лишь недавно исполнилось шестнадцать, — обычно не отдавали в чужую семью, считалось, что слишком юная жена не может родить крепкого ребенка, способного выжить в суровую зиму. Так и не подняла голову, пока отец не велел сесть в нарты и не отправился в стойбище за приданным.

Не прошло и недели с того дня, как вождь долганов вернулся со всем оговоренным добром — по-видимому, очень торопился, коль за столь малый срок успел обернуться через полземли. Быстро, за пару часов, его люди поставили чум, внесли туда всякий скарб — шкуры, циновки, меховую одежду, посуду, светильники, — затем подвесили под сводом котел и разожгли очаг. В завершении состоялся обмен — Лексей передал вождю саблю в ножнах, тот — свою дочь, все это время неотлучно стоявшую рядом с отцом. А после вся кавалькада умчалась, оставив у чума одни сани и оленей на привязи — Томпуол же смотрела вслед до последнего, пока не скрылись из виду последние нарты, лишь потом обернулась к мужу и робко посмотрела на него.

Лексей понимал и отчасти сочувствовал юной жене — она боялась его, лишь послушание отцу, а теперь мужу удерживало ее от слез. Стояла, замерев, пока он не повел за руку в чум, сам снял с нее дорожную шубу-сокуй с капюшоном, кухлянку, после, усадив на постеленные шкуры, — обувь-торбасу. Говорил при том ласковые слова — пусть она не понимала, но должна была почувствовать по тону желание добра. И, как ему показалось, немного оттаяла — несмело улыбнулась, когда он протянул кусок хлеба и копченного мяса, принялась есть. Потом, наверное, вспомнила о своих обязанностях хозяйки — сказало что-то, соскочила и принялась хлопотать. Разобрала сложенные в тюки вещи, достала из кожаных мешочков припасы и стала варить в котле. По-видимому, за привычным делом уже не думала о страхе — на лице не осталось и тени той боязни, что видел вначале.

Прошел не один день, пока Томпуол привыкала к мужу, его заботе и доброте. Помогал ей в чуме, топил печь, носил воду из проруби, даже научился ухаживать за оленями. Выстроил для них загон, кормил зерном и ветками кустарников, иногда, когда спадал мороз, выезжал на упряжке из лагеря вместе с женой — она помогала запрячь в нарты и сама управляла ими. Не скрывала радости от быстрой езды, громко кричала, подгоняя животных, так могли ездить часами, останавливаясь временами для отдыха — своего и оленей. Постепенно раскрывалась перед мужем, уже не стеснялась при нем своих еще детских забав — игралась в снежки, строила снежные фигуры, бегала шаловливо между деревьями и ловко забиралась на них, а потом прыгала ему в руки, а он ловил и оба смеялись.

Нарты с оленьей упряжкой

Так между ними складывалось нечто подобное дружбе, о большем Лексей пока не помышлял — главным для него было доверие той, кого полюбил. Даже спали вместе без намека на близость — она прижималась к нему и засыпала, а он терпел муки вожделения, но не покушался на ее невинность. Лишь когда посчитал, что не напугает Тому — так он называл жену, а она отзывалась, — понемногу перешел к ласкам. То легонько приобнимет и погладит, то поцелует в ушки или глазки, а она принимала как игру и отвечала. Долго ли, коротко, но однажды между ними случилась близость — жена отозвалась на его поцелуи в самых сокровенных местах и потянулась к нему. Брал ее осторожно, стараясь не причинять лишнюю боль, а потом утешал, когда она все же расплакалась. А на следующее утро сама пожелала — по-видимому, в ней пробудилась женская природа, — и еще несколько раз на дню. Вот так, без насилия и обиды, у них сложилось найти единение душ и тел.

В самой середине зимы едва не попали в беду — в тундре их застала пурга, когда они отъехали от лагеря на десяток верст. Не сразу заметили надвигающееся ненастье, только когда стало быстро темнеть, а ветер задул с большой силой. Повернули упряжку обратно, но вскоре потеряли свой след и ехали практически наугад, доверившись чутью животных. Только много не проехали — олени встали, как будто не знали, куда бежать. Шли минуты, они уже стали беспокоиться, а седоки боялись вмешаться, сделать только хуже. Томпуол вслух молилась своим богам о спасении, Лексей же мог надеяться только на удачу и в то, что она не покинет его. В какой-то момент олень в центре упряжки что-то почуял, повернул голову влево, после потянул в ту сторону всю упряжку. Прошел час, второй в снежной мгле, уже должны дойти до лагеря, но никого впереди не было, так и двигались неизвестно куда.

Олени оправдали надежду седоков — вывели к какому-то стойбищу. Пурга не унималась, виделось лишь на несколько шагов и неожиданно прямо перед ними из темноты возникло спасительное жилище. Уже замершие после многих часов на морозе, Лексей с женой сошли с саней и направились к чуму — позаботиться об оленях уже не было сил. Обошли вокруг, с подветренной стороны увидели вход, закрытый оленьей шкурой. Постучал ладонью по ней, стряхивая снег и давая хозяевам знать о себе, после отодвинул с краю, пропустил Томпуол и протиснулся следом за ней. В чуме перед очагом стояла женщина средних лет и что-то варила, а в глубине сидели на шкурах мужчина и пятеро детей — от малыша лет трех до подростка.

Похоже, что семья готовилась к ужину, от запаха бульона у Лексея свело в животе — не только замерз, но и проголодался! Хозяева от мала до велика с любопытством уставились на вошедших, по-видимому, ожидая объяснений. Слово у гостей, как повелось, взял мужчина, Томпуол же отодвинулась в сторонку, скромно склонив голову:

— Дорообо, дьиэни бас билээччилэр (здоровья хозяевам дома)!

Лексей за минувшие два месяца немного научился от жены местному языку — понимал хоть через слово, но общий смысл улавливал, говорил же хуже, лишь простые предложения и то коверкая. Поэтому, высказав приветствие, кивнул жене, поручив ей самой изъясняться с хозяевами. Долго они вопросами не мучили, муж предложил гостям снять верхнюю одежду и присаживаться, сам же вышел распрягать оленей и ставить их в загон.