Страница 24 из 27
Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
- Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
- Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
- Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонный ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне, да ещё в спальне.
- Вот и вся моя история, - Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. - А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
- И что же это? – мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
- Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
- Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой холодной постели, - вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
- В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
- Не стоит зарекаться…
- Довольно! – дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. – Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но… что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания, уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав, при следующей встрече, неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
- Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, - с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, - знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
Штольман обиделся:
- К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
«Дура, не смей его жалеть, - ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, - разве не понятно, что он именно этого и добивается?!»
Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
- Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
Штольман хотел сказать, что цена его прощения – поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
- Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.
Мудрец-поэт сказал: «Любовь от тех бежит, кто гонится за нею, а к тем, кто прочь спешит, кидается на шею». Не потребовав ничего в качестве платы за прощение, Платон Платонович получил гораздо больше, чем самый сладостный поцелуй: он заслужил благодарность своей дамы. И восхищение, разумеется. Немного, самую капельку, но ведь даже великий мировой океан начинался с единой капли.
========== Дело № 2.9 ==========
При звоне дверного колокольчика стоящий за прилавком приказчик встрепенулся, словно почуявший добычу сеттер, а при виде привлекательной пары расцвёл лучезарной, с ноткой подобострастности улыбкой и низко поклонился:
- Чем могу служить?
Платон Платонович эффектно обвёл рукой магазин:
- Выбирай, дорогая.
В чёрных глазах барышни сверкнул чуть приметный огонёк насмешки и глубинной тоски по несбыточному, резанувшей сердце Штольмана. Платон, как и его братья, с младых ногтей учился держать под контролем свои мысли и чувства, получалось, конечно, хуже, чем у того же Карла или Якова, которого даже домашние дразнили Сухариком, но не в этом суть, главное, что особой сентиментальностью никто из Штольманов не отличался. А сейчас Платону Платоновичу физически больно было от той тоски, что мелькнула в глазах Аглаи, сразу захотелось подхватить даму на руки, собой заслонить от всех бед и напастей. Штольман представил себе смущение приказчика, ставшего невольным свидетелем опасно балансирующей на грани приличий сцены, гнев, а то и ярость Аглаи и, смущённо хмыкнув, повторил:
- Выбирай, родная.
- Mersi, mon amore, - прощебетала Аглая Николаевна и порхнула к прилавку, словно семнадцатилетняя девчонка, не ведающая никаких печалей и уверенная, что солнце восходит лишь по её желанию.
- Любезнейший, нам нужны самые красивые фужеры!
Улыбка приказчика стала столь сладкой, что у Штольмана даже в горле пересохло и запершило.
- Уверяю Вас, сударыня, у нас Вы найдёте всё, что только пожелаете, бокалы и фужеры на любой вкус и по любому поводу! – приказчик только что сиропом не капал и не мироточил от умиления и благости.
- Нам нужны на свадьбу, - голос Платона прозвучал неожиданно строго и резко, приказчик испуганно вздрогнул, а Аглая удивлённо приподняла бровь, безмолвно интересуясь, какой именно слепень и в какое место ужалил её жениха.
Штольман откашлялся, взял невесту за руку с видимым удовольствием целуя нежные пальчики: