Чёрные сердца (ЛП)

Всматриваясь в глаза Наоко, он стиснул зубы.

— Я недобро к тебе относился, брат, — сказал он. — Поистине, и не только в ситуации с Кико. Я сожалею, что вёл себя с тобой как трус. Я сожалею, что так долго ждал и не говорил о своих чувствах. Я сожалею, что мне понадобилось столько времени, чтобы сказать тебе это, даже когда это уже не имеет значения. Моё оправдание не очень-то меня оправдывает… я сам себе не признавался в этой правде. У меня были свои проблемы. У меня были свои примеры неудачных отношений… свои отказы. Раны от этих отказов оказались свежее, чем я хотел признавать или даже думать об этом.

Его губы поджались, зелёные глаза посуровели.

— Твой друг, Блэк… он знал. Он вызвал меня на разговор. Даже не раз. Он выказывал своё недовольство. Он злился на то, как я веду себя с тобой.

Наоко снова моргнул, охваченный очередной волной неверия.

Блэк?

Блэк злился на Даледжема из-за него, Ника Танаки?

— Под конец он наехал на меня, — признался Джем. — Это случилось незадолго до того, как мы все пошли на ту операцию на острове. Он обвинил меня в том, что я скрываю фиксацию на тебе. Он предупредил, чтобы я разобрался с этим, и разобрался в уважительной манере, иначе он меня отошлёт. Он сказал, что я повёл себя как засранец, соблазнив Кико. Он сказал, что я засранец, раз не поговорил с тобой. Он сказал, что вообще вышвырнет меня из команды, если я не возьму себя в руки.

Взгляд Даледжема вернулся к Наоко.

— Если тебе интересно, насколько достойно я с этим разобрался… я фактически послал его нах*й.

Выдохнув, видящий балансировал на подушечках своих босых стоп, продолжая всматриваться в лицо Наоко.

— Он разозлился ещё сильнее после того, как я порвал с Кико, — признал Даледжем, проводя пальцами по своим длинным чёрно-каштановым волосам. — Я думал, он ищет, кого бы обвинить в случившемся с тобой. Я рассказал ему, как ты вёл себя в тех пещерах, как ты относился ко мне, пока те островитяне мучили меня, и это, похоже, разозлило его ещё сильнее. Что ты защищал меня после того, что я сделал с тобой… Блэк, казалось, пришёл в ярость, потому что я «позволил» тем вампирам забрать тебя, учитывая это.

Заскрежетав зубами, Даледжем пробормотал:

— Признаюсь, я сам вёл себя не совсем здраво после твоего исчезновения. Я не очень хорошо отнёсся к Кико. Я выместил всё на ней. Я порвал с ней грубее, чем следовало — отчасти потому, что я понял, каким трусом был в отношении тебя.

Он посмотрел Наоко в глаза, и в его голосе прозвучала грубая злость.

— Я отмахивался от злости Блэка, считая, что он слишком опекает тебя… и Кико. Я думал, что он обращается с вами обоими как детьми. Я говорил себе, что он расист. Я говорил себе, что он думал, будто вы нуждаетесь в особенной защите из-за того, кто вы. Я говорил себе, что он не видел, как Брик нацелился на тебя… как вампир хотел тебя… потому что ты был человеком. Я говорил себе, что он слишком пёкся о своей жене, чтобы увидеть, что происходило у него под носом. Брик месяцами присматривался к тебе. Это началось в Луизиане, и потом стало только хуже.

Даледжем поджал губы, уставившись на огонь.

Покачав головой, он щёлкнул языком.

— По правде говоря, я виню себя. Я должен был увидеть, бл*дь. Я видел, что вампир хотел тебя. Я видел это, но не понимал, что это значит. Вместо этого я ревновал. Я говорил себе, что я не в том положении, чтобы вмешиваться… что тогда я буду обращаться с тобой, как с ребёнком. За это я мог убить себя. Я определённо мог убить Брика… и даже Блэка. Я винил Мири. Я винил Холо и Джакса. Я винил всех нас. Я винил каждого из нас, чёрт подери, за то, что мы позволили такому случиться с тобой.

Он поднял взгляд.

Его зелёные глаза изучали Наоко, словно пытаясь одним лишь физическим зрением прочесть его реакцию.

— Я прошу прощения, — сказал видящий. — Я сожалею о стольких вещах, что даже не знаю, как выразить это тебе, Ник.

Его подбородок напрягся, взгляд все ещё не отрывался от Ника.

— Прости, что тебя оставили на том бл*дском дереве, — прямо сказал он. — Прости, что мы вообще подпустили к тебе Брика. Прости, что я не заставил Блэка увидеть, что Брик нацелился на тебя. Прости, что я убедил себя, что это лишь ревность, моя паранойя, неуместное собственничество. Прости, что не поднял из-за этого знатную шумиху, чтобы Блэку даже в голову не пришло посылать того мудака-вампира в джунгли на поиски тебя. Тогда бы, как минимум, Блэк приказал бы каждому члену команды искать тебя, быть настороже… не оставлять тебя с Бриком или его вампирами ни при каких обстоятельствах.

Даледжем умолк и стиснул зубы.

Когда он заговорил в следующий раз, его голос понизился до рычания, а взгляд теперь сосредоточился на огне в костровой яме.

— …Прости, что я не вытащил нас всех из этого бл*дского бардака на острове до того, как нас взяли в плен. И самое главное, прости, что я не сказал тебе о своих чувствах. Я говорил себе немало лжи, Ник. Я назвал тебя хорошим лжецом…

Он издал невесёлый смешок.

— Ты и есть хороший лжец, Ник. Но теперь я думаю, что я и сам не хуже. Я определённо научился лучше лгать себе. Но эти недели, похоже, изматывают и меня тоже.

Видящий умолк, всё ещё сидя на корточках перед ним и балансируя на подушечках стоп.

Наоко уставился на него.

Он наблюдал, как видящий смотрит в костёр, на потрескивающее пламя.

Он понятия не имел, что за выражение царило на его лице.

Он понятия не имел, как на всё это реагировать. Он мог лишь смотреть на видящего, но перестал хватать ртом воздух. Он перестал задыхаться. Всё его тело замерло совершенно неподвижно.

Его сердце болело.

Не его грудь… его сердце.

Он уже много дней называл это болью в «груди», словно он не знал, почему ему больно, или что это за боль. Но он знал. Он знал, и боль была адской.

Он хотел поговорить со своей матерью.

Он ощутил внезапное, возможно-патологическое, определённо странное-при-таких-обстоятельствах желание поговорить со своей матерью.

Должно быть, она беспокоится о нем.

После обращения он звонил ей довольно регулярно.

Он даже не знал, почему звонил, но это граничило с компульсивным поведением, зудящим местом, которое надо почесать каждые несколько дней, иначе он становился взбудораженным, даже хорошо питаясь… даже когда он получал столько секса, крови и стимуляции, сколько он хотел.

Он ощущал порыв позвонить ей, приободрить, и он делал это, и та жгущая боль в грудь успокаивалась к тому времени, когда он клал трубку телефона.

Эта боль успокаивалась даже тогда, когда он ещё говорил по телефону и слушал её голос.

Эта боль превращалась в урчание, как у насытившегося животного.

Может, он держался за последнюю частицу своей человечности.

А может, наоборот, он в какой-то извращённой косвенной манере показывал себе, что ему здесь больше не место, что он вынужден притворяться человеком, что его человечность ушла, что ему уже не нужно об этом беспокоиться. Может, он показывал себе, что его душа мертва, что у него больше нет матери… что он больше и не заслуживал её.

Может, он просто показывал себе, что ему не нужно вредить ей.

Ему не нужно вредить никому из них, несмотря на то, что с ним случилось.

Его семье необязательно знать.

Он мог скрывать это от них.

Опять-таки, может быть, просто может быть, что превращение в бессмертного заставило его подумать о том, как мало времени ему осталось провести с ней; как много лет, десятилетий, веков он проживёт без неё. От этой мысли его сердце заболело ещё сильнее.

Боль сделалась ослепляющей, но он не пошевелился.

Он не отворачивался от лица видящего, от этих бледных нефритовых глаз с фиолетовыми ободками вокруг каждой радужки.

Почему Даледжем говорит ему всё это?

Почему он рассказал ему про Блэка?

Какая-то часть его разума задавалась вопросом, не дурачит ли его Даледжем.