Страница 10 из 18
Семейная жизнь с Василисой, веселой, добродушной, проказливой, так по нраву пришлась стремянному, что он не смог от супруги оторваться, в свою владимирскую деревеньку ее не отправил.
Доносчики – достояние всех времен и народов. Так что государь вскоре прознал про свадьбу, хитро сощурил око:
– Как на тебя, Никита, Христос поглядит, как Пречистая Богородица позрит, коли от государя своего дела тайные содеял? Грех сие.
Зная нрав Иоанна Васильевича, не терпевшего оправданий и тем паче возражений, упал стремянный на колени, смиренно молвил:
– Согрешил, государь, прости мя!
Кругом столпились люди, ближние царю, и с замиранием сердца ждали кровавого завершения событий. Но государь только что выиграл партию в шахматы у Ивана Колычева, был в хорошем расположении духа. Его подмывало блеснуть красноречием:
– Помни, стремянный, муж и жена судьбу свою совокупляют не ради блуда греховного, а токмо для воздания должной любви Господу. – Царь нравоучительно воздел перст. – Пейте от своего источника, а к чужим студенцам не приникайте. Просто реку: друг от друга не соблудите и не желайте красоты чужой. Во всяком колодце одинакова вода и ничем не разнится. Уразумел? – Попил вина, ладонью утер уста, добавил: – Привези во дворец, похвались молодой супругой! Одарить ее по-царски желаю.
Никита Мелентьев не потерял обладания. Мужественно глядя в мутноватые зрачки царя, со вздохом вдохновенно соврал:
– В болезни ныне пребывает, красная сыпь по всему телу у ей! А за ласку низко благодарю, великий государь. Да продлит Господь твои лета!
Иоанн Васильевич махнул расшитым золотом рукавом:
– Ну, лечи ее, стремянный! Может, лекаря прислать? Не хочешь – не надо…
А тут и сам государь занедужил да новые заботы навалились на него. Казалось, оставил он в покое Никиту Мелентьева, забыл о его молодой жене.
Гость незваный
Минуло полтора года. Мелентьев все больше входил в фавор. Царь всегда за столом посылал ему куски со своего блюда, одаривал деревеньками, пожертвовал с собственного пальца старинный перстень.
Однажды теплым майским вечером, когда вся Москва успела покрыться разлопушенными клейкими листочками, когда мягко пахло резво пробежавшим к дальнему лесу в Сокольниках дождем, царь решил оказать своему любимцу честь. Разгоняя зевак плетьми, государев кортеж прискакал к обширной усадьбе Мелентьева, что на высоком берегу Неглинной, возле Рождественского монастыря.
– Встречай, стремянный, своего государя! – растянул узкий рот царь. – Чай, не ожидал такой чести?
Все засуетилось, закипело в доме. Десятки слуг сбились с ног, сталкиваясь с разбегу лбами, но подносов не роняли, и вмиг громадный дубовый стол заполнили питьем и яствами.
Как и положено по изящному этикету, появилась хозяйка с золотой чаркой вина на подносе, с низким поклоном поднесла:
– Отведай, свет-батюшка, себе на здравие!
Иоанн Васильевич едва взглянул на Василису, как задохнулся в восторге:
– Зело красота могучая, словно пламень сердце поражающа… Истинно вторая египтянка Лиалида! – Строго посмотрел на Никиту: – Ты, стремянный, небось погряз во глубине страстей? Сие вельми грешно.
Лицо Василисы заалело от царской похвалы. Мелентьев же заторопился:
– Негоже бабе стремянного пред царскими очами быть! Ступай, Василиса, к себе.
Государь ухмыльнулся:
– Суров ты, обаче! Аз реку: ныне же пришли Василису во дворец. Незачем ей тут молодость губить.
Мелентьев раздул ноздри, сжал кулаки, но смолчал, лишь покорно склонил голову. Про себя же решил: «Не отдам жену!»
Недуг
Прошло три дня. Ни Мелентьев, ни его Василиса во дворце не появились.
Государь о своем приказе помнил. Нахмурившись, произнес:
– Малюта, что стремянный Никита, жив ли? Или без передыху со своей молодой женой срамной малакией занимается? Скачи к нему, вызнай!
Через малое время, вытирая пыль с потного лица, Скуратов появился во дворце, зло ощерился:
– Стремянный сказался недужным и про свою Василису так же ответствовал.
Иоанн Васильевич как раз начал шахматную партию с Иваном Колычевым. Обдумывая хитрый ход, он кротко вздохнул:
– Зело грустно сие слушать, аз, грешный, молиться буду за здравие их, недужных! А покамест, Малюта, пошли лекаря моего Бомелиуса, пусть попользует…
В кибитке потрясся немец на Рождественку. Вернулся когда, загнусавил с поклоном:
– К женщине меня не допустили, а у самого хозяина, как у нас говорят в Пруссии, опасное воспаление хитрости. – Угодливо хихикнул.
Перекрестился Иоанн Васильевич, вздохнул:
– От сего недуга есть верный способ врачевания. – Многозначительно посмотрел на Скуратова: – Малюта, приготовь снадобье! Сейчас обыграю сердечного друга моего боярина Колычева и поедем навестить болезного. – Взял в руки фигуру, переставил на доске и с самым счастливым видом воскликнул: – Мат тебе, сокольничий!
…Кавалькада вскоре выехала из Спасских ворот Кремля. Против церкви Спаса на Бору Иоанн Васильевич остановился, снял тяжелую, обшитую драгоценными палами шапку, троекратно перекрестился, с притворным вздохом молвил:
– Помоги, Господи, облегчить страдания нашего раба Мелентьева!
Всадники двинулись на Рождественку.
Царь, наездник бывалый, красиво гляделся в седле.
Смертная чарка
– Ну, где тут хворый? – вопрошал государь, входя в хоромы стремянного. – В опочивальне? На вид такой здоровый мужчина, а вот надо же, свалился!
Стремянный, увидав, что над головой его сгущаются тучи, и впрямь занемог. В затылке что-то гудело, словно в большой набат били, а правая рука стала неметь.
Услыхав хлопанье дверей, шум под окнами, суетливую беготню челяди, Никита с трудом оторвался от подушки, хотел кликнуть слугу, чтобы одевал, как дверь опочивальни раскрылась. На пороге, в окружении своих головорезов, стоял ехидно улыбающийся государь.
Волчьим взглядом впился в Никиту, а голос прозвучал елейно, маслено:
– И что с тобой, свет-Никитушка? И впрямь тебя в крюк согнуло. А я, грешный, думал, что ты хитришь, от государя своего прячешься. Прости меня, неразумного. Малютушка, друже мой, зри: стремянный наш посинел, будто на льду посидел. – Помолчал, повздыхал. Со слезой в голосе добавил: – Лихорадка не матка: треплет, не жалеет. А ты, Никитушка, исправно ли молишься Сыну Божию?
– Молюсь, государь! – лязгнул зубами Никита.
– Молись со слезами, с покаянием, припадай к Богу с верою. Милостив Бог есть, иже праведников любит и грешных милует, к стопам Его прибегающих.
Царь вдруг повалился на колени перед иконостасом, стукнул лбом в пол так, что гул пошел, стал молиться.
Никита натянул на себя кафтан.
Появилась и Василиса. Она терпеливо дожидалась окончания молитв государя, привалившись плечом на дверь и держа в руках поднос с чаркой вина и хлебцом.
Наконец Иоанн Васильевич бодро поднялся на ноги, выпил вино, смачно, неприлично долгим поцелуем присосался ко рту Василисы.
– Ты, стремянный, верой и правдой служил мне. Теперь и я тебе облегчение пришел сделать. Говоришь, лихорадка у тебя? – Иоанн Васильевич ласково улыбнулся Никите.
– Нет, государь, мне уже стало лучше!
Иоанн Васильевич обрадовался:
– А сейчас и совсем от недугов избавишься. Принес я тебе верное снадобье. Лечит от всех болезней на свете: от лихорадки, от горячки, от рожи, от уязвления змеи, от воспаления хитрости. – Поманил Скуратова: – Эй, Малюта, налей, для друга не жалей!
Мелентьев сжал губы, невольно отшатнулся: он увидал коварное и полное жестокости лицо Скуратова. Понял: смерть пришла! Собрался с силами, твердо сказал:
– Суди тебя Господь, Иоанн Васильевич! Я противиться не смею. Но помни: коли обидишь Василису, с того света приду к тебе, взыщу.
Царь хрипло рассмеялся:
– Напрасно!
Скуратов протянул чарку. Мелентьев перекрестился, повернувшись к образу Матери Божьей, выдохнул и залпом выпил.