Эльфийский Камень Сна

— Ты не понимаешь, — промолвила она. — Я всегда слышу твой голос.

— И никогда не приходишь.

— Время… оно иначе течет для меня. Сейчас я смогла прийти и оставила все… О, поверь мне, мой добрый друг — приходишь ты или уходишь, ты никогда не идешь по Элду в одиночестве.

— Многие годы я мечтал хоть о слове, — простосердечно признался он, нахмурив брови. — Хотя бы о слове, если нельзя просить о большем, — он нежно поворошил детские волосы, опустив голову, и вновь открыто взглянул на нее. — Но теперь мне не о чем просить. Это — все, о чем я мог мечтать.

— Ты звал меня иначе на этот раз. И я почувствовала это. Ах, Киран, как я бежала, как бежала. Мне всего не передать тебе, нет, не сейчас. И не думай, что твой приход безразличен мне.

— Значит, им грозила опасность.

— Они справились с ней гораздо лучше, чем многие другие. В них много от их отца, — она увидела, как снова в нем вспыхнул страх, и прикоснулась к его руке. — Глупая русалка — они опаснее всего для детей. Держи их подальше от леса. И сам… о, мой друг, не надо больше ходить в лес. Лучше я сама приду к тебе. Жизнь его стала темнее, чем прежде, и многое в нем изменилось.

Он всегда был прозорливее многих. И боль уступила место страху.

— Что изменилось?

— Не место здесь говорить об этом. Чу, Бранвин зовет.

— Бранвин, — и тысяча забот нахлынула на него, углубив морщины на лице. Он обнял детей и попытался встать, но Арафель была проворнее и положила руку на его плечо.

— Позволь мне взять девочку, — промолвила она, — и пойдем со мной.

Он передал ей дочь, и Арафель взяла ее в свои объятия, укрыв плащом, он же взял сына и встал.

Это был легкий полег меж тенями, мгновенное перемещение. За дымкой тумана возникли стены Кер Велла и выступили из сумрака на дневной свет.

— Вот они и дома, — промолвила Арафель, а дети уже начали тереть глаза руками, словно просыпаясь от обычного сна. Она поставила Мев на ноги, поддерживая ее, и посмотрела ей в лицо.

— Все в порядке?

Мев моргнула и сонно кивнула. И Келли проснулся и обнял отца за шею, когда Мев, увидев сразу и отца, и свой дом, кинулась к нему с распростертыми объятиями.

— Они знают, что я — Чертополох, — промолвила Арафель, начав растворяться в ночи своего мира. — И это к лучшему.

— Возвращайся, — крикнул ей вслед Киран.

Она помедлила, играя в солнечном свете.

— Возвращайся скорей.

— В Кер Велл? Хорошо, если ты хочешь. Я приду сегодня… Да, я приду. Пора. Жди меня на восходе луны.

Дети не успели моргнуть, как она исчезла, и они тут же затараторили о водных лошадях и речных русалках, о лесных тропах и чудесных избавлениях. И Арафель слышала их — ну что ж.

Удаляясь своими путями.

— А потом она велела ей уйти обратно, в реку, и мы испугались, вспомнив, что ты говорил нам о незнакомцах, — рассказывала Мев отцу. Слова застряли у нее в горле, когда она вспомнила о том, какой ей был предложен выбор, ибо он слишком глубоко запал ей в душу, был слишком черен и слишком велик для ее маленького сердца, чтобы говорить об этом кому-либо, а менее всего тем, кого она любила. Но так или иначе, она добралась до конца своего рассказа, упомянув и имя существа; и Келли поведал то же самое. Но она стала другой; она уже никогда не сможет быть такой, как была, узнав, что такое выбор; и Келли уже никогда не будет прежним; и она поняла это, глядя на своего отца, и испугалась, но душой знала, что поступает верно. Она выросла, совсем не так, как того ждала, но об этом нужно было молчать.

И Киран, не будучи слепым, увидел, как тайны свили свои гнезда в его детях.

— Вы были с Ши, — промолвил он и почувствовал прилив отчаянной ревности к тем, кого любил больше всего на свете. — И ваши рассказы не для простых ушей. Есть такие, кого вы можете напугать ими, понимаете? Будьте мудры и молчите об этом, — и он взял их за руки и повел к воротам Кер Велла.

И со стен затрубил рог, будя эхо в холмах. Потерянные были найдены, и все ушедшие на розыск могли вернуться из лесу домой. И вслед за эхом послышались звуки других рогов из леса и с берегов реки — услышавшие охотники передавали сигнал дальше.

Женщины выбежали им навстречу из ворот, и впереди всех бежала Бранвин, которая стояла на стене, всматриваясь в ту часть Элда, который запал ей в душу с давних времен. Она бежала им навстречу — и косы ее растрепались, юбки полоскались по ветру, скользящие ноги едва касались камней. Она схватила в объятия своих пропавших детей и заглянула в их лица, и посмотрела на Кирана, и разрыдалась.

— Они были с ней, — гневно промолвила Бранвин. — Я так и знала, я так и знала…

— Нет. Они не были с ней, — ответил Киран. — Но она отыскала их.

И лицо Бранвин покрылось смертельной бледностью, и она застыла в смятении. Она взяла в руки лицо Мев, а потом Келли, и заглянула им в глаза, стоя на грязных камнях на коленях, и, наконец, в отчаянии перевела взгляд на Кирана, ибо ответом ей было лишь молчание. Подбежала Мурна, утирая нос и глаза и моля о прощении.

— Это вы должны просить прощения у Мурны, — строго сказал Киран своим детям. — Вы убежали от нее, как я слышал.

Мев мрачно присела в реверансе, с трудом шевелясь в объятиях своей матери, и Келли прошептал:

— Прости, Мурна.

Киран оглядел собравшихся и почувствовал, что все молчат, кроме детей.

— Спасибо, — промолвил он. — Все вернулось на место. Потерянное нашлось, — он положил руку на плечо сына, а Бранвин взяла Мев на руки, и они вошли в ворота замка, которым Киран владел как господин последние десять лет.

II. Кер Велл

Бранвин рыдала в верхнем зале Кер Велла, прижав руки к лицу и свернувшись в комок в кресле перед очагом. К ее чести рыдала она в одиночестве — дети были в своей комнате с Мурной, а муж со своими людьми у ворот, ибо это были слезы ярости, беспомощности и многолетнего страха.

Она ненавидела Элд. И эта ненависть была рождена не гневом, хотя и пропитана им, ибо она ощущала себя обманутой. Когда-то ребенком она его любила всей душой и потому-то стремилась уберечь от него детей, движимая больше чем инстинктом. Лес и она были врагами, но потаенными, не явными, ибо все, что она любила, было связано с Элдом: ее муж, ее дом и, наконец, ее дети. Она видела, как пляшет свет и мелькают зеленые листья на всем, к чему она прикасалась, и этот свет был лишен плоти: она не могла укрыться от него или схватить в руку, и любые шторы и ставни были бессильны против него. Он проникал сквозь трещины, и ветер, долетавший из лесов, дышал колдовством, куда как более могущественным, чем ее смертная жизнь.

Что-то коснулось ее детей, какая-то часть Элда удерживала их сегодня, и она сжимала кулаки и вспоминала себя — словно летела в воздухе над девочкой, скакавшей на упитанном кердейльском пони, и девочка эта была ею, и летевшая сверху тоже была она, только взрослая, и она пыталась предупредить девочку: «вернись, вернись, не доверяй им».

И здесь видение всегда обрывалось, ибо пони испуганно отскакивал в сторону. И тем ужаснее оно было, что каждый веселый шаг вприпрыжку казался сверху чудовищно зловещим, и каждое трепетание листьев таило в себе угрозу, о которой дитя и не догадывалось.

«Вернись, вернись, вернись».

Странно, но она не могла вспомнить Арафель. Умом она знала, что та существовала на свете, являя собой власть, обитавшую в самом сердце леса. Сколько раз она говорила с ней с глазу на глаз. Но лицо и голос стерлись из памяти, оставив лишь воспоминание о воспоминании, о чем-то, перевернувшем ее жизнь и оставившем шрам после себя, заставляя ее усомниться в том, а было ли это на самом деле. Она никогда не признавалась в этом своему мужу, никогда не говорила об этом, ибо она знала, что для него все было иначе, и что Элд слишком глубоко вгрызся в его сердце, чтобы он мог его когда-нибудь забыть. Она ненавидела Элд и заключала его в свои объятия, зачиная от него, от Кирана, отца ее детей, ощущая в нем зеленую тишину и мысли, которые она не могла разделить с ним, и томление, против которого она использовала все свое смертное колдовство — «останься, о, останься, не думай о ней, не слушай ветра, не вспоминай ничего».