Эльфийский Камень Сна

— Фиатас, — произнесла дама таким голосом, от которого мурашки побежали у детей по коже. О, как он был нежен, но от него вскипели воды, и из реки высунулась золотистая головка, и глаза, темные, как вода, устало блеснули над рекой.

И так они поняли, что перед ними две Ши, одна из которых стояла на берегу, здесь и не здесь, светозарная и лучистая иным, нежели дневной, светом.

— Выходи, — сказала Ши.

— Нет, — губы существа покачивались над водой, и теперь оно выглядело испуганным. — Нет, о нет-нет-нет.

— Сюда. Сейчас же. Мне назвать твое имя? Я научу этих детей произносить его, и они будут вызывать тебя, когда им захочется.

— Нет, — всхлипнуло существо. И выскользнув на берег, оно упало кипой водорослей, пучком старой тины, которая булькала и подрагивала.

— Чтобы ты помнила, чей это лес и кто ты такая, — добавила Ши. — Хотите узнать ее имя? — внезапно спросила она у детей, и лес померк в глазах Мев от ее взгляда, а у Келли сердце начало так стучать, что казалось земля содрогнется. — Нет, — задумчиво молвила Ши. — Вы призовете ее раз и захотите снова, и вам понравится, что она рядом и делает все за вас, чем дальше, тем больше, пока не увидите, что вас боятся. Разве этому должно быть?

— Нет, — ответила Мев. Она вспомнила речную лошадь и ее всевластие и вдруг вздрогнула от мысли, что мать и отец стали бы крошечными в ее глазах, а сама она великой и всемогущей. Нет, мир был предназначен для иного. И она не хотела другого.

И Келли сказал: «Нет», подумав, что стало бы, если бы они с Мев сделались всемогущими и одинокими, и исчезли бы игры, и укоренился бы страх вокруг и между ними.

— Ее зовут Кили, — сказала Ши.

— Ах! — взвыло существо, — о нет, о нет, о, сжальтесь! — и оно взглянуло на детей, протягивая к ним худенькие белые руки со сложенными ладонями, словно она держала в них жемчуга. — О, сжальтесь, сжальтесь, только не покидать реку — нет. Я одарю вас, о, какими дарами одарю!

И Мев захотелось жемчугов. Это было доброе желание и совсем бескорыстное, ибо она подумала, как они будут смотреться на шее матери, и как та удивится такому подарку. Конечно, их надо будет отдать. Но высокая Ши в сером плаще смотрела на нее так пристально и странно, что листья замерли во всем лесу. И она поняла, что та от нее чего-то ожидает, какого-то поступка, какого Мев еще никогда не совершала, а может, и не совершит, что-то мудрое и в то же время простое, как понимание.

— Оставь их себе, — сказала Мев.

— Уйди в реку и не выходи, — добавил Келли.

Существо бросило на них безумный взгляд, склонилось и поплыло прочь.

— О, благородные, — донесся ее вой ниже по течению, — добрые дети, о, добрые… — звук перешел в неразборчивое бульканье, и река потекла дальше своим чередом.

— Мое прозвище — Чертополох, — важно сказала Ши, словно забыв о фиатас, как о случайном ветерке. — Возможно, вам можно доверить и истинное мое имя, я думаю, вы достойны, несмотря на ваш возраст. Но я — не пустяк и не мелкая тварь, как эта, с которой в конце концов вы поступили мудро, хоть и не сразу.

— Теперь нам пора домой, — сказала Мев со всей серьезностью.

— Я отведу вас.

— Мы можем и сами дойти, — возразил Келли.

— Тогда я провожу вас и прослежу, чтобы вы добрались благополучно.

— Нельзя.

— Но я — друг вашего отца, — серьезно сказала Ши.

— Значит, он к тебе приходит?

— Возможно, и ко мне.

— А я думал… — начал Келли, и голос у него оборвался.

— Т-с-с! Не называй имен на берегу реки, — сказала Ши. — Кили подслушивает. Пойдем. Пойдем отсюда. В реке водятся твари и пострашнее эквиски.

Она протянула им руки, и Мев мрачно задумалась, и Келли в нерешительности посмотрел на их высокую спасительницу.

— Теперь вам страшно, — сказала Ши. — Это хорошо. Но вы боитесь не того, кого надо, и это дурно. Тогда идите, как хотите.

— Пойдем, — позвал Келли Мев и взял сестру за руку. И они полезли вверх по берегу от Ши, продираясь сквозь заросли меж серых валунов. Здесь рос и папоротник, но его заглушили колючие кусты, чьи шипы царапали их, вцепляясь в волосы и одежду.

— По-моему, мы неправильно идем, — заметила Мев, спустя немного времени. — Я думаю, нам надо свернуть левее.

Келли послушался ее, и какое-то время идти было легче, но это была не тропа, и вскоре они остановились, оглядываясь, держась за руки и отчаянно желая вновь оказаться дома.

— Надо идти, — сказал Келли.

— Но куда? — спросила Мев — Боюсь, я завела нас в неизвестное место. Тропы нигде не видно поблизости.

— Я покажу вам, — послышался голос, а за ним возникла Чертополох в самой гуще колючих зарослей, где ни один человек не мог бы пройти.

— Это она или лишь кто-то похожий на нее? — засомневался Келли. — Мев, не верь ей.

— Еще того умнее, — сказала Чертополох и, выйдя из зарослей, вновь протянула им руки, уже уверенней и более настойчиво. — Но этот путь ведет к Ан Бегу, и сомневаюсь, чтобы вы хотели туда попасть. Я говорю — пойдем, Келли и Мев, пошли сейчас же.

И их потянуло к ней, почти так же сильно, как к водяной лошади, и сначала Келли, а затем и Мев пошли, хотя и мучимые сомнениями, которые в совокупности рождали недоверие.

— Ну что ж, меня зовут, — сказала Ши. — Я слышу голос вашего отца. Если он окликнет меня в третий раз, мне придется оставить вас, и это уже будет опасно. Лес проснулся, и ему грозит опасность не меньшая, чем вам. Идемте, я сказала, идемте сейчас же!

И Мев пошла. Слова об угрозе, нависшей над отцом, победили ее сомнения; и Келли, хоть и не сразу, бросился бегом их догонять.

— Ах! — в испуге вскрикнула Мев, ибо Ши накрыла их своим серым плащом, и солнце скрылось из вида. И сильные руки обхватили их, затопив благоуханием цветов и травы, и туманная дымка закрыла им взор, все сгущаясь и становясь темнее. Мев начало клонить в сон, и она знала, что ей должно быть страшно, но страх почему-то не приходил. И Келли знал это и пытался противиться сну, по крайней мере, так думал, но сон окутал его — он услышал, как Ши прошептала его имя.

Укутанные в дымку, они спали, сами не желая того. Так и принесла их Арафель и нежно уложила на папоротник.

— Они невредимы, — сказала она их отцу. И сердце ее сжалось от боли при виде того, как годы обошлись с этим человеком. Но больнее всего было ей видеть его испуг и то, как он побежал и упал на колени рядом с детьми, как он поднял их спящих на руки, и обнял, прижав к себе, словно к нему вновь вернулась оторванная часть сердца. Арафель, скрестив ноги, опустилась на землю, чтобы не смотреть на него сверху вниз, и задумчиво оглядела их всех троих, пока Киран приходил в себя.

— Они спят, — заверила она его, ибо он мог превратно истолковать этот сон. — Так проще было их принести сюда.

— Арафель, — промолвил он, прижимая к сердцу своих детей, две золотые головки, спрятавшиеся под его русой бородой. Слезы струились по его лицу. Годы проложили глубокие морщины у него под глазами. Он налился тяжелой мужской силой, и все же его руки держали свою ношу так нежно, что он не мог помять бы и цветок.

Так быстро летели годы. Всякий раз, как она видела его, что-то в нем менялось, и, казалось, жизнь все больше и больше подчиняет его себе.

— Они так выросли, — кивнула она в сторону детей.

— Да. Они растут, — боль исказила его лицо — давно удерживаемое страдание, которое он привык терпеть. — Я так надеялся… я думал о тебе… вся моя надежда была лишь на тебя… я уповал, что они с тобой.

— Со мной, — Арафель приложила руку к камню на своей груди. Взгляд Кирана зиял, как рана. — Нет. Ты ошибаешься, человек.

— Я знал, что ты не причинишь им вреда. Нет, никогда.

— Или увлеку их в чащу. Или без твоего ведома уведу их в Элд.

— Так где же они были тогда? Заблудились? Всего лишь заблудились?

— О, человек, человек.

— Я боялся, вдруг я уже так погряз в миру, что ты не расслышишь мой голос, — сказал он.

Слез уже не было у него на глазах, но боль разливалась повсюду. В нем ощущалось одновременно гордыня и смирение, и это печалило ее еще больше, чем слезы.