Страница 70 из 80
— Хорошо, — выдавила я. — Это можно устроить.
«Позже я буду сильно-сильно просить прощения, пап, но я делаю это, чтобы ты остался жив».
Я знаю, что хотел бы сказать Эдвард. Он меня предупреждал. Он говорил, что счастье и жизнь закончатся, когда я узнаю правду. Так оно и случилось. Можно как угодно оправдывать Договор, но я не приму его. И единственная причина, по которой я не бегу и не бунтую — моя беспомощность. Я ненавидела себя за эту беспомощность, но пока не знала, что делать. И еще я понимала, что после сегодняшнего разговора отец не станет никогда искать общения со мной. Не потому что разозлится или обидится, а потому что будет разбит. И даже если я потом сильно-сильно извинюсь, стена между нами не исчезнет, лишь станет тоньше или ляжет на его сердце шрамом, который никогда не изгладится. К сожалению, это единственный способ заставить моего отца действительно отпустить меня в ночь одну. Он ведь сильный… Он очень сильный, и решимость его пробить нелегко. Точнее, почти невозможно для любого, к кому он безразличен. А я его единственная дочь.
— Скажи, что ты жалеешь об узнанной правде, — тихо сказал Эдвард в тишине, которая нарушалась только нежным скольжением шин по гладкому асфальту.
— И что будет тогда?
— Я попытаюсь вернуть тебя…
— Даже мне ясно, что это невозможно.
— Я могу инсценировать твою смерть. Скажи, что жалеешь, — он говорил с усилием. Я взглянула на Эдварда, понимая, какими трудами ему удалось заставить себя предложить мне это.
— Я не жалею.
— Это неправда.
— Я не хотела счастливой жизни. Никогда не хотела зависеть от эмоционального понятия «счастье». Я хотела осмысленной жизни, даже если она будет тяжелой. И я получила ее. Так что ни жалеть, ни сокрушаться я не собираюсь.
— Хорошо. Я больше не стану делать таких предложений.
— Ладно, — ответила я.
— Что ж ты за человек такой? — пробормотал он вполголоса, словно не обращаясь ни к кому конкретно.
— Плохой, — спокойно ответила я.
— Зря ты так думаешь.
— Нет. Я говорю так не из чувства вины, у меня его нет. Не будь тебя, что было бы в моей жизни? — я подняла глаза к потолку. — Давай подумаем. Я не особенно склонна ловить счастье за хвост и не фанатка ощущать жизнь по полной программе. Я не люблю детей. У меня очень высокие стандарты относительно лиц противоположного пола, так что с моей разборчивостью я останусь старой девой. Я бываю резкой на язык. Я высокомерна и часто недооцениваю и не люблю людей. Я не люблю эту страну и считаю, что она построена путем захватничества и грабежа. И если у древних людей это было в порядке вещей, потому что речь шла о дикарях, то захватничество малых народов более развитыми странами можно назвать только низостью, и никак иначе. И речь не только о нашей стране. Теперь представь, что ждет меня в конце, — я говорила совершенно спокойно. — Меня ждет смерть. Обыкновенная смерть, после которой мир хладнокровно через меня перешагнет и будет прав. Это факт — мы с этим миром друг друга недолюбливаем. Я не люблю эту жизнь, и говорю об этом совершенно спокойно.
— Только всё равно не ясно, почему ты плохой человек.
Я раздраженно вздохнула и нахмурилась:
— Эдвард, это смешно… Всё ты понял. Я не люблю жизнь.
— Потому что любишь смерть.
— Ну, да, — хладнокровно ответила я. — Похоже на то.
— Точнее, ты любишь вечность. И не абстрактную, а вполне реальную.
Лес по краям дороги шумел, гибко изгибался стволами деревьев, ветер бросал в лобовое стекло капли дождя. Я поняла, что наконец нахожусь в эпицентре сумерек мира. Постоянно в состоянии между жизнью и смертью — это ощущалось куда ярче, чем в повседневной жизни.
«Мне нужно причинить боль отцу, — подумала я, — потому что того требует истина, которой я живу? Но так просто не может быть… Тут кроется какая-то страшная ошибка».
========== Сумерки. Часть вторая - последствия выбора ==========
В окнах нашего дома горел свет в гостиной. Чарли не спал и ждал меня. Наверняка нервничал. Увидев эти прямоугольники уютного желтого цвета, я неожиданно поняла, что нет страшнее преступления, чем причинение боли человеку, который эмоционально связан с тобой крепкой пуповиной.
Я вспомнила, как обрадовался отец, когда я сказала, что приехала в Форкс по своему желанию. Это было его моральной победой, это было осознание того, что он кому-то действительно нужен.
Мы с отцом никогда не говорили по душам. Это и представить себе было сложно. «По душам» — значит просто честно. О том, кто я. О том, чего я хочу. О том, как я отношусь к семье. С мамой говорить по душам невозможно, хотя сама она уверена, что мы с ней лучшие подруги. С папой это хотя бы гипотетически реально, потому что он умеет держать удар и отвечать на него. Он умеет принимать информацию ровно так, как она ему преподнесена. Это единственная черта в нём, которая всегда делала наше общение более-менее комфортным.
Эдвард остановился недалеко от дома, сделалось тихо-тихо. В целой мгле остались лишь прямоугольники света. Какое-то время Каллен внимательно прислушивался. Наконец, он покачал головой:
— Сюда он пока не явился. Впрочем, это было бы очень глупо с его стороны. Подозреваю, что Виктория и новообращенная смогли его удержать.
— Я думала, он сильный…
— Очень, — подтвердил Эдвард. — Но еще есть сила новообращенных — это совсем другое дело.
— Понятно, — я всё еще смотрела на окна своего дома, — мне пора.
— Ты справишься? — спокойно уточнил он.
— Конечно, — ответила я негромко и, не глядя уже на Эдварда, не оборачиваясь, вышла из машины.
Мы живем в реальности, которая вечно предъявляет нам счет за то, о чём мы даже не просили. Она требует от нас силы, выносливости, но самое отвратительное, что она требует любви. Будь успешным, будь счастливым — кричит она, убивая детей. Будь собой — кричит она, избивая парня, который решил начать пользоваться косметикой. Ты неудачник! — кричит она насмешливо, показывая на тебя пальцем и благословляя террористов, которые держат ее в ежовых рукавицах.
Мы не просили эту жизнь. И ничем ей не обязаны. Я не собиралась жертвовать ради истины. Истина существует независимо от меня или от кого-то еще. Не истине нужны вечные жертвы, а реальности, которую мы построили.
Я медленно подошла к входной двери, посмотрела на нее. Темный прямоугольник из дерева, обшитый металлом. Красивая дверь с резным глазком и почти старинной металлической ручкой. Интересно, я сюда еще приеду? Взявшись за ручку, я открыла дверь и неторопливо вошла в прихожую. Потом посмотрела на отца, который немедленно встал с дивана в гостиной. Вид у Чарли был, скорее, вопросительный и слегка встревоженный, чем сердитый.
— Что-то ты припозднилась. И… Что у тебя с рукой?
— Упала и порезалась о длинную траву, — ответила я без выражения.
Не снимая куртки, я пошла в свою комнату, чеканно ставя шаг за шагом. Чарли изумленно пошел со мной:
— Белла, что случилось? У тебя странный вид…
— Странный? — спокойно спросила я.
— Ну… словно произошла катастрофа или ты узнала, что мы все умрем.
— Такое лицо у меня всегда, — произнесла я. — На самом деле, оно всегда такое, пап. Я должна кое-что тебе сказать. Мне нужно уехать обратно в Аризону.
— Правда? А что случилось? По матери соскучилась? Я думал дождаться хотя бы конца учёбы…
— Я уезжаю сейчас, — негромко вымолвила я.
— Ну, разумеется. После того, как ты всё мне объяснишь, — вымолвил Чарли своим густым голосом, который становился металлическим, когда он был чем-то недоволен.
Я обернулась к нему, открыла дверь в комнату, вошла туда и покачала головой:
— Пап, я намерена учиться в Куантико. Меня туда возьмут.
— С какой это радости тебя туда возьмут и причём здесь то, что ты уезжаешь прямо сейчас? — холодно спросил он.
— Потому что я уже сдала предварительные экзамены.
— Ты ничего не сказала мне.