Мактуб. Ядовитый любовник

– Что думаете? – игнорируя стандартный набор вопросов, киваю в сторону законченного полотна, убирая заляпанную тряпку в карман хлопковых штанов.

Явно ожидая чего-то другого, незнакомка снова проходится по мне оценивающим взглядом, не упуская ни одной детали. Примерно представляю, что она видит. Небрежно повязанная вокруг головы бандана, всклоченные волосы, местами покрытые краской, футболка с вытянутым воротом, на которой отпечаталась вся палитра цветов, с которыми я сегодня работал, босые ноги и более-менее приличные домашние брюки. Фокус внимания брюнетки постепенно переключается на картину и, процокав каблучками по ламинату, девушка останавливается возле мольберта, позволяя мне рассмотреть округлую и выступающую во всех необходимых местах задницу. Никакого намека на нижнее белье. Воображение мгновенно рисует возможные позы и комбинации… Нет, не те, в которых я трахаю эту потрясающе сочную попку, а позы – идеально подходящие для портрета, если бы она вдруг захотела, чтобы я ее написал. А все, что связано с задницей и моим ожившим в штанах членом произойдёт только после того, как высохнут краски на готовой картине.

– Она вульгарна, – слишком быстро делает вывод незнакомка, склонив голову на бок, и не сводя взгляда с «Шалуньи». Модель запечатлена в сексуальной раскрепощенной позе. Оседлав подоконник, абсолютно обнаженная блондинка, сладострастно прогнув спину, бесстыдно выставляет напоказ грудь правильной формы. Ноги опущены вниз, колени неприлично раздвинуты, голова запрокинута и развернута в сторону художника, белокурые локоны почти полностью закрывают лицо и создают подобие нимба, что не вяжется с общей провокационной концепцией портрета. Подсвеченные лучами солнца, серебристые волосы сверкают, отвлекая внимание от задорно вздёрнутых сосков и тонкой талии. Одна ладонь небрежно расположена чуть выше гладкого лобка, а кончики пальцев другой руки, изображенной на портрете блондинки, тянутся к ступне, при этом смещая бедро и закрывая промежность, что спасает работу от ухода в художественное порно. Несмотря на вызывающую откровенность, я не разделяю мнения незнакомки. Моя модель – балерина, и то, как она изогнулась, позируя мне несколько часов кряду, способна повторить далеко не каждая. Сияние в ее волосах, как символ причастности к искусству, но, разумеется, порочная составляющая побеждает, выходя на первый план и бросаясь в глаза. И именно это видит моя неизвестная гостья, глядя на холст.

– Хотя, знаете, в ней что-то есть, – добавляет брюнетка, складывая руки на груди. – Она естественная, живая, как на фотографии. Если бы я не стояла так близко, то не рассмотрела бы мазки. Наверное, подобного эффекта очень сложно добиться? Вы используете фотопечать?

– Нет, работаю только с натуры, – быстро отвечаю я, отрицательно качнув головой.

– Почему? – красивые естественной формы брови приподнимаются в удивлении. – Нет ничего зазорного, чтобы пользоваться современными технологиями.

– Кто видит человеческое лицо правильно: фотограф, зеркало или художник? Этим вопросом задавался Пикассо, – раздвигаю губы в широкой улыбке, позволяя любопытной леди попасть под мое обаяние.

– У вас наверняка нет ответа, – она выразительно скользит взглядом по стоящим вдоль стен полотнам с изображениями стройных обнажённых красавиц, искушающих своими совершенными телами; иногда шокирующих или вгоняющих в краску. Некоторые из них взывают недоумение или неприятие, но объединяет все работы один отличительный признак – лица девушек скрыты волосами либо чем-то еще, или же попросту размыты.

– Вы же не рисуете лица, – посмотрев мне в глаза, заявляет гостья.

– Я пишу, моя дорогая, – снисходительно улыбаюсь я. – Рисуют дети.

– Любите Пикассо? Разве не ему принадлежат слова: «Каждый ребенок – художник. Трудность в том, чтобы остаться художником, выйдя из детского возраста» – она явно довольна собой, судя по триумфальной улыбке, сопровождающей цитату гения.

– Разбираетесь в живописи и художниках? – нахмурившись, интересуюсь я, присматриваясь к брюнетке более внимательно. Разрывая зрительный контакт, девушка снова смотрит на картину, а я на ее красивый профиль, слегка сморщенный носик и поджатые губы, покрытые розовым перламутром.

– Здесь невозможно дышать. Как вы работаете? – втянув воздух тонкими ноздрями, жалуется гостья. Распространенный вопрос. На самом деле, я давно привык к запаху краски и растворителя. Невозмутимо пожав плечами, направляюсь к окну, на подоконнике которого и позировала мне Шалунья, распахиваю его, постоянно ощущая на себе изучающий взгляд карамельных глаз. А когда снова поворачиваюсь, брюнетка переводит его на смятую постель, расположенную в небольшой нише и остатки вчерашнего пиршества на прикроватной тумбочке, включающие в себя не только пустые бутылки, бокалы, но и специальные трубочки и дощечки для кокаиновых дорожек.

Когда наши с незваной гостьей взгляды встречаются, то я ощущаю резкий градус охлаждения, исходящий от нее. Мне плевать. Я не собираюсь оправдываться.

– Наверное, пришло время представиться, – деловито начинает она, протягивая мне руку. – Сальма Рами, я репортёр из Нью-Йоркского отделения Art Newspaper. Интервью было назначено на три часа.

Черт, журналист. Этого только не хватало. Пытаюсь припомнить звонил ли мне кто-то насчет интервью. Нет, точно нет, я бы не забыл. Скорее всего, мисс Рами договаривалась с Маркусом, а тот не соизволил мне сообщить. И главное, не выставишь ее теперь.

– Как вы вошли, мисс Рами? – прищурившись, спрашиваю я.

– Дверь была не заперта. Я несколько раз звонила, но музыка гремела так, что прохожие на улице глохли. Соседи случайно на вас не жалуются?

– Что? – сдернув перекрученную бандану с волос, и запуская пальцы в отросшую за последние полгода шевелюру, рассеяно спрашиваю я.

– Соседи не жалуются?

– Нет, я их не видел.

– Как это? – открыв рот, изумлённо выдыхает Сальма Рами.

– Комплекс новый. Не все квартиры еще распроданы, – поясняю отстранённым голосом, мучительно размышляя над тем, куда же посадить очаровательную журналистку. Стулья завалены закупленными накануне коробками с масляными красками и инвентарем. Пополнил запасы впрок, так сказать. После выставки заказы посыплются один за другим. Творческий беспорядок для квартиры-студии и по совместительству мастерской – повседневная норма. Но куда же, черт возьми, мне ее посадить? Не на постель же со следами вчерашнего грехопадения балерины с солнечным нимбом ее сажать? Жутко представить, что мисс Рами напишет потом обо мне в своей газетной колонке. Чёрт, я же неоднократно говорил Маркусу, что не хочу никакой шумихи и никакой прессы.

– Вы здесь живёте, мистер Престон? – похоже, интервью уже пишется. Киваю, раздраженно стиснув зубы. Скинув со стула пакеты и коробки, стелю сверху портьерную ткань, сдернутую с одной из картин, и, поставив его в центр комнаты, предлагаю мисс Рами присесть. Сам отхожу к окну, облокачиваясь на пресловутый подоконник, увековеченный в портрете Шалуньи.

– Я так понимаю, что предложения кофе или чая не будет? – с сарказмом спрашивает Сальма, опускаясь на стул, положив сумку на колени, и закидывая ногу на ногу.

– Это обязательная часть интервью? – в тон ей парирую я, скользнув взглядом в ложбинку между грудями. Уверенный C или даже D или просто много пушапа? Заметив, куда я так настойчиво пялюсь, мисс Рами застёгивает нижнюю пуговку. Интересно, что охладило ее первоначальный интерес? Смятая кровать или дощечки для кокса?

– Нет. Просто спросила, – натянуто улыбается Сальма. – Так понимаю, вежливость это не про вас.

– У меня нет кофе. Я покупаю его на вынос в кофейне за углом. Но могу предложить виски.

– Спасибо, но воздержусь, – отрицательно качнув головой, она открывает сумочку и извлекает оттуда диктофон и небольшой полароид. – Я сделаю несколько кадров? Может, хотите переодеться? – окинув меня критичным взглядом, интересуется журналистка.

– Никаких фото, – резко отвечаю я.

– Мое время ограничено, но я готова подождать, если вам нужно привести себя в порядок.