Страница 7 из 190
— Хорошие данные важны в любой профессии, — заметила Лена.
— Нет, писателю требуется особое покровительство небес! Кто‑то свыше должен быть к нему расположен. Писатель обязан так кодировать свои мысли, чтобы его понимали другие, но не все, а только те, которые совпадают с ним ритмом сердца, — заявила Инна. — Твое творчество чем‑то схоже с Ритиным?
— Где она и где я? У нее удивительная способность писать, не обнаруживая в произведении свое присутствие. Это говорит об ее уме и профессионализме. А я в книгах о подростках говорю от своего имени, от первого лица. Наверное, это была только первая ступень в моем творчестве. Но мне казалось, что так произведение будет выглядеть достовернее.
— Толстой тоже себя преподносил.
— Но не впрямую же, — отвергла мнение Инны Аня.
— Его романы сплошь автобиографические, они — самопиар в лучшем виде. Богатая собственная жизнь — золотоносная жила для писателя, — сказала Инна.
— Но у Толстого был огромный люфт между его собственной жизнью и провозглашаемыми идеями. А Чехов себя не выставлял, а если и говорил о себе, то как‑то иносказательно. И тогда значительность его героя возрастала. Он только выводы из своей жизни вносил в произведения. Они чувствуются и в подоплеках, и в подтексте, — опять вступила в разговор со своим мнением Аня. — То, как писатель трактует своего героя, о многом в нем самом говорит. Чехов-врач и в своих рассказах беспощадный диагност. Но он умел «закрываться», и мы не видим прямой связи с его биографией.
— В героях Чехова все равно многое от его психотипа. А как иначе? — заметила Жанна. — А еще он все письма сохранял для потомков и биографов. Вот они‑то его четко характеризуют.
— Не комкал, не выбрасывал как ты, Лена. — Инна рассмеялась. — Читая переписку, представляешь писателя совершенно другим человеком. Там он в чистом виде. В письмах об авторе можно такое накопать!
— Не в ущерб вышесказанному добавлю: чтобы глубоко заглянуть в Чехова, надо быть прекрасным психологом. Недаром о нем говорил Станиславский, его горячий поклонник: «Чехов неуловим для многих. Он неисчерпаем», — поделилась своей эрудицией Жанна.
— Не помню, кто так хорошо высказался о наших великих писателях: «Достоевский — Дон Кихот русской литературы, Чехов — ее Гамлет», — не уступила ей в познаниях Аня.
— Многие писатели были врачами. Они ставили диагнозы эпохе, обществу и отдельным людям. И среди инженеров случались талантливые провидцы, — напомнила Жанна.
Лена, поняв, что остановить беседу ей не удастся, вернулась к началу их с Инной разговора.
— Рита, по ее собственному признанию, напрямую не навязывает свое мнение, а транслирует его через своих героев, но не концентрированно, в пределах разумного, так как считает, что перебор во всем вреден. И наши с нею техники и стилистики не имеют ничего общего. Но то, что мы обе бывшие детдомовцы, дает о себе знать в наших книгах.
— Понятное дело: У вас боль проистекает из подобных источников и обостренное чувство лишенности заставляет фокусироваться на определенном типе героев, но каждая из вас по‑своему доносит до читателей память тех трудных лет и судьбы друзей. У каждой свой свободный полет души. Всегда найдутся писатели, делящиеся радостью бытия и достижениями. А некоторые, и ты в их числе, пишут о боли, потому что свои и чужие детдомовские психологические травмы держат вас в тисках всю жизнь. Потому‑то не все детские книжки — сладкие витамины. Мне вспомнилась шутка сценариста-юмориста Иннина: «Если бы Лев Толстой жил в коммунальной квартире, он стал бы Салтыковым-Щедриным». Бытие определяет сознание. Вот поэтому марксизм за сто лет изменил мир сильнее, чем христианство за две тысячи, — усмехнулась Инна.
— Вы с Ритой повествуете о том, что тревожит сердца женщин всего мира. И это далеко не мелкотемье! Орлы не ловят мух. О себе — не волнуйтесь — мужчины сами возвестят. И все же почему ты сначала взялась писать о детях? — спросила Аня.
— Потому что самые крупные события в стране прошли до моего рождения: революция, гражданская и Великая Отечественная войны. День Победы я в младенчестве застала. И моя молодость пришлась на довольно спокойные годы. Нашему поколению достался не самый трудный период в жизни страны. Вот поэтому я сочла наиболее важным для себя — пытаться влиять на воспитание подрастающего поколения.
— Ты, как главный герой романа «Над пропастью во ржи» хочешь спасать детей, которые еще не испорчены этим миром, потому что в детстве тебе некому было помочь?
— Да.
— В книгах для подростков ты прекрасно и много описывала природу. Теперь, когда ты творишь для взрослых, она для тебя не актуальна? — спросила Инна.
— Сейчас я в большей мере направляю свой взгляд на человека, на его психологические проблемы.
— Язык автора, наверное, определяется природой его таланта и тем, к чему он призван свыше? — задала вопрос Жанна.
— Насчет «свыше» — не знаю. Но иногда краски сами ложатся не так, как ожидаю, более интересно. Я подхватываю эту новую манеру и использую дальше. Я будто работаю не одна, а по чьей‑то подсказке. Но такое случается только в периоды вдохновения. В творчестве есть много чего мистического.
Своих читателей я беру правдой, у меня всё от первой до последней строчки — из жизни. Мне важен замысел, но без эмоционального оформления он притухает или совсем гаснет, вот я и вкладываю в него свою душу.
— А я читаю душою, сердцем, кожей, позвоночником! Во время чтения я плачу, смеюсь и чувствую, что душа моя еще жива! — радостно высказалась Инна.
— Я пишу по причине глубокой подлинной внутренней потребности и так, как сердце того просит. Но вот откуда она?..
— Говорят, делай то, что нравится, и будешь счастлив, — сказала Жанна.
— А Рита помимо таланта владеет серьезными знаниями в области теории литературы. Она много работает со словом.
— Ну как же! За каждым словом — целый лингвистический мир, — понимающе кивнула Инна.
— Рита, пожалуй, несравнимо превосходит меня в построении фразы. Но не в донесении смысла. Она не любит писать истинно реалистично, в ее рассказах много фантасмагории. Я бы сказала так: ее проза реальна, но не совсем реалистична. И это при том, что сама она не витает в облаках, твердо стоит на ногах. Ее повествование управляется не фантасмагорией, а ролью героев. Рита говорит, что роман по природе своей — выдумка, и что сочиненные ею люди, всегда интересней тех, которых она видит вокруг себя. Она исходит из своих умозрительных представлений, на самом деле не побывав ни в одной из описанных ситуаций. Наверное, это тоже ее плюс, тем более, что этим методом, она, как бы попала в струю современных литературных течений.
— А твое изображение действительности гораздо реальнее самой действительности, — пошутила Инна. — Помнится, твое мышление даже в рисунках не могло посягать на абстрактное искусство, когда мы в шестидесятых по собственной инициативе расписывали строительными масляными красками стены и крыши домиков в спортивном студенческом лагере. Свой домик ты погрузила в пучину морскую, населила акулами, дельфинами и прочей живностью, а я изощрялась в изображении немыслимых абракадабр, предшественников граффити.
— Лена, вы приятельствуете с Ритой, хотя говорите на разных языках? Вы обе видите внутренний абсурд каждой ситуации, но Рита уходит в проблему «кто?», а тебе важнее «как?» и «почему»? В поддавки не играешь. Когда тебя что‑то мучает, ты просто здорово переносишь это на бумагу. В твоих книгах конкретное писательское «свидетельство жизни». Ты — камертон реальности. Правда жизни, концепция боли и переживаний, чтобы найти отзвук в сердцах читателей — это хорошо, потому что события они твоими глазами будут видеть. Я с детства замечала, что в книжках часто всё не так, как в жизни на самом деле, многое приукрашено, особенно, когда описывалась сельская жизнь. И это мне не нравилось. Даже у Гайдара. Он погружал нас в будто бы счастливое советское сталинское детство. А ведь правда дает человеку свободу. Наверное, многое у него было скрыто между строк? — спросила Аня.