Любовь моя

«Засыпают! — возликовала в душе Лена, и блаженно улыбаясь, начала погружаться в теплую дрему.

*

Лена слышит, как Аня с Жанной громко шепчутся.

— …Меня пугают массовые мусульманские моления. Как стадо послушных овец или как при военном коммунизме…

— Где твоя веротерпимость?

— К моим знакомым часто приходят в гости родственники со стороны зятя, но ведут себя в их доме как хозяева, заставляя всех выслушивать их молитвы перед обедом. Они помешаны на американском христианстве.

— Религия тут не причем. Я предполагаю в них элементарную невоспитанность.

— Мне так не кажется. Они намеренно нагло себя ведут, как миссионеры навязывают свою религию. У них нет ни малейшего сомнения в своей правоте. Это уже попахивает фанатизмом. Я «крайних» боюсь. Вера, если она в избытке, может ожесточить людей, сделать их несгибаемыми, неумолимыми. Загнать бы джина религиозного экстремизма назад в бутылку. Я недавно краем уха услышала по телеку, будто мусульмане возобновляют обряд обрезания у женщин. Правда, сейчас иногда с экрана такое несут… У мужчин это нормальная гигиеническая процедура, а что можно отрезать у женщины?

— Малые и большие половые губы.

— Варвары!! Не могу поверить в это издевательство. Зачем губить природную красоту? — изумилась Аня.

— Наверное, чтобы уменьшить женскую сексуальность.

— Мужчины там все импотенты и дикие ревнивцы?

Поэтому заставляют своих жен кутаться с ног до головы? Мужики слабаки, а женщины обязаны страдать? Вот всегда так. И это в двадцать первом веке! Инны на них не хватает. Она бы порядок навела, — пошутила Аня. — Слава Богу, наши мужчины без подобных заскоков. Может, всё это неправда, выдумки непорядочных людей?

— Похоже на то.

— И не стыдно вам? — прошептала Лена.

— Так ведь по телевизору… — как пойманная на глупости школьница, засмущалась Аня.

— А мозги для чего?

— Моя подруга замужем за иранцем, они вместе в Ленинградском университете учились. У них прекрасная семья, построенная на любви и уважении. Так вот она утверждает, что женщины там чувствуют себя более защищенными, чем у нас в России. Они мало участвуют в общественной жизни страны, но в семье их роль определяющая, потому что устои института семьи очень крепкие, — сообщила Инна.

— Думаю, во многом эти устои, как и у нас, зависят от личных качеств каждого мужчины, — не поверила Аня. — Повезло твоей подруге.

— А что ты, Жанна, сообщишь нам о религиозной сущности русского народа? — задала вопрос Инна.

— Причем здесь русский — не русский. Бог — един, Он вне места, вне времени и пространства. Он не отвечает за отклонения в психике своей паствы, — нервно отмахнулась та.

— И это всё, что ты можешь сказать? Почему Он не хочет навести порядок на планете?

— Это дело людей. Бог дал им свободу.

— Вот собрать бы все религии за одним столом… —

вздохнула Аня.

— Это твоя личная утопия? Бесхитростная ты, перфекционистка. Может, и хорошо, что все они разные? Воссоединение всех в едином церковном порыве… тоже может быть очень опасным. Кто‑то должен быть «за», кто‑то — «против».

— Все мы находимся в сложном напряженном диалоге… Ты тоже пыталась коснуться неба и искала справедливости в крайностях, — упрекнула Аня Инну.

— Ты права. Хотелось бы разделить в человеке плохое и хорошее, и плохое уничтожить. Но это невозможно. Единство противоположностей. Противоречия — двигатель… Философы правы.

— Я слышала, что религиозность — врожденное чувство, — сказала Жанна. — Меня неосознанно влечет к богословию как в прекрасную неизведанную даль. Может, это стремление — результат существования во мне давней нестертой памяти предков?

— Величайшая глупость. В подсознании кроется только страх смерти. А верят люди в Бога, потому что грешны в той или иной степени, вот и боятся ада, возмездия, и на всякий случай к попам ходят, заранее прощение вымаливают. Разве можно таких людей назвать умными? — не выдержала Инна. — Если даже существует врожденное религиозное чувство, то зачем его возрождать и укреплять, если оно не побеждает врожденного эгоизма?

— Человек смертен, а человечество бессмертно. И это должно служить ему утешением. Но когда он перед вечностью… Сколько людей, столько разных пониманий, — вздохнула Аня.

— Бояться жить активно, чтобы не нагрешить и не попасть в ад? Не влюбляться, не ошибаться, не достигать вершин?.. Жить как овощ и ждать своего ухода в рай? Это, вы меня извините… — презрительно фыркнула Инна. — Человек имеет право осмеливаться на многое.

— Но и вытворять не пойми что… — начала было возражать Жанна.

— Зачем не пойми что, если есть умная голова и право выбора? — резко прервала ее Инна.

Аня заговорила тихо и проникновенно:

— Меня священник Илларион, в миру Алфеев, очень заинтересовал. Прямо скажу: нравится он мне. Я испытываю к нему доверие и могу сказать о нем словами Марины Цветаевой: «Но всё в себя вмещает человек, который любит мир и верит в Бога». Я внимательно слушаю по телевизору его выступления. Блестящие. Умный, я бы сказала талантливый, интеллигентный. Воспитывался в тепличных условиях, но рано проявил зрелость и мудрость. Счел служение церкви выше служения музе, хотя духовная музыка как молитва постоянно звучит в его голове и душе.

— Поп из нашей церкви утверждал, что духовную музыку нельзя написать, не будучи воцерковленным. А Лена с детства ее в себе слышала, хотя была некрещенной, — влезла со своим замечанием Инна.

— Я думаю, священник Илларион далеко пойдет, — с глубоким уважением сказала Аня.

— Если милиция не остановит, — брякнула Инна.

— Не к месту, — сухо заметила Лена, и лицо ее на мгновение исказила гримаса раздражения. — Наверное, для масштаба такой личности выражать себя только через музыку недостаточно. Она, очевидно, устраивает его как хобби.

— То был указующий перст Божий, — сказала Жанна.

— Не могу не заметить: служение религии, как и служение государству, иногда оказывается делом весьма неблагодарным, — сказала Инна. (На кого она намекает: на Сталина, Столыпина или вообще?..)

— Вот я и думаю: неужели он верит? — Это Аня усомнилась.

— Неужели не верит? — съехидничала Инна.

— Может, им еще что‑то руководит? Допустим, соображения удачной карьеры. Он почувствовал призвание к ней, осознал свои способности, — предположила Аня.

— Одно другому не противоречит. Я запомнила его фразу о том, что Бог выстраивал его жизнь так, что других вариантов не было; и что Бог не отступает от своих намерений, добивается их осуществления, — вспомнила Жанна.

— А может, это мама его с детства уверенно направляла? — не согласилась Аня.

— В таком случае Бог ее рукой вел сына в нужном направлении, — заявила Жанна.

— Вот такие священники пусть бы служили, — сказала Аня.

— Твоего согласия на это не требуется, — сердито пробурчала Жанна.

— Но он за религиозное воспитание в школах, — недовольно заметила Инна. — Что, Анечка, поперхнулась? Я замерла в ожидании зловещей тишины.

— Я ушла с намеченного мне судьбой пути, и все равно хоть через сорок лет, но вернулась на предназначенную мне стезю и причалила к нужному берегу. К тому же на новом, более серьезном витке, — сказала Лена.

Выводы она предлагала женщинам делать самим.

*

— …У протестантов нет исповеди и отпущения грехов. У них не торгуют… порядочностью. Может, они к жизни строже относятся, потому что не надеются на списание грехов в церкви? — спросила Аня.