Любовь моя

— Священники не отнимают деньги. Люди сами дают, — заметила Жанна.

В этот момент в памяти Инны почему‑то всплыл поразивший ее злобно-хищный взгляд прислужницы, обивавшей пороги церкви. «Та мгновенно «вычислила», где находится мой достаточно «упитанный» кошелек. Помнится, тогда холод застыл у меня между лопаток. И я сразу представила эту жуткую тетку на темной церковной аллее с дубинкой в руках, вопрошающую страшным голосом: «Водицы святой приехала испить? Вот тебе водица, вот тебе…»

— Дают, в надежде, что им это где‑то, когда‑то положительно зачтется. Собственно, религия и есть дурман, обман и так далее. Так ведь нас учили? Впрочем, как и ленинизм… если он кому‑то на руку. Религию в семнадцатом заменили коммунистической идеологией. Вот и всё, — сказала Инна.

— Без идеологии нельзя, иначе воцарится хаос, и государство окончательно рассыплется, — твердо сказала Аня. — Людям нужны ориентиры, но они должны служить народу, а не всяким там…

— Если бы религия была не нужна людям, она давно сошла бы на нет, — выставила свой аргумент как козырь Жанна.

— Так ведь почти сошла, — усмехнулась Инна. — Собственно, она в параличе, начиная от Петра Первого. У кого‑то из писателей я вычитала издевательскую фразу, что на Руси мужики молятся одной рукой, почесывая задницу другой.

— Ослабела религия, но не вера, — уточнила Аня. — Один ноль в пользу обращения к Богу без посредников.

— Они взаимосвязаны как два рукава одной рубашки, — заметила Жанна.

— Ну, так давай бросать близких нам людей в ненасытное жерло религиозной печи! — горячо возмутилась Инна.

— Но это лучше, чем если они пойдут в секты. Фанатиков и слабаков куда угодно можно втянуть: и в секту, и в банду. Валяйте, расщепляйте православный мир, — взвизгнула Жанна. — И государственную машину давайте разрушим. Там тоже много чего… в самой ее основе.

— Как, впрочем, и в основе религии. Еще до революции политиками обсуждался вопрос крепости «союза трона и алтаря». Два крыла одной птицы. Птицы-счастья. Ха! Неплохо сказала, — рассмеялась Инна, довольная собой. — Ты и в этом деле хочешь преуспеть? Брось. Лучше спустись на землю и задайся конкретным житейским вопросом: причиной развода священника были обстоятельства непреодолимой силы? У него жена бесплодная или психически ненормальная? Нет. Так какого же черта он сбежал? Влюбился? Какой‑то корыстный интерес увел его из семьи? — вернула Инна разговор к истокам. — Лена, сколько студентов и солидных мужчин в тебя влюблялось и осторожно домогалось, но ты, как говорится, на корню пресекала попытки сблизиться. Требовала уважительного отношения к твоему незапятнанному достоинству от всех, пытавшихся проникнуть в святая святых твоей души и нарушить твой стабильный уклад жизни. Даже самые отчаянные не рисковали преступить твое правило. И тем более никому в голову не могло прийти, что с тобой можно крутить кратковременные романы. Теоретически от недостатка невостребованной любви ты не страдала и вниманием не была обделена. Хотя… теперь мало таких мужчин, на которых посмотришь и сразу скажешь: настоящий, надежный, понимающий, он верой и правдой будет служить семье.

Похоже, Инна решила втянуть в разговор свою дремлющую подругу.

— Не думаю, что развод священника является пиковой точкой этой книги. Не переходи на личности, ехидна, — вяло откликнулась та.

— Ты о редком зверьке? — изобразив недоуменное лицо, спросила Инна, и повернулась к Ане.

— Почему священнику симпатизируют женщины, слушая его праведные речи? Они бесхитростно верят, что и в семье он такой же искренний и прекрасный как на словах. А он, переступая порог своего дома, утрачивал свои внешне положительные качества, потому что сам всего лишь обыкновенный деспот, каких хватает среди мужей его прихожанок, живущих в семьях без любви, добра и понимания. А какая же это семья, если нет духовной связи, когда муж и жена не на одной волне, когда в мужчине нет понимания, что семья в жизни каждого человека — самое главное? Это примитивное сожительство. Семья — осознанная необходимость и с ней связанная осознанная несвобода. Я сомневаюсь, что дома священник ревностно соблюдает посты и традиционные ритуалы очищения от скверны. Легко влюбиться в человека, который говорит тебе красивые добрые успокоительные слова и при этом «честно» и ласково смотрит тебе в глаза, нежно гладит руки. Наверное, это священнику позволительно.

— Ну, если только по умолчанию. Я бы не разрешила ему такого контакта с собой, — брезгливо дернулась Аня.

— Не удивила. Такое поведение присуще многим. На работе роли играют, а дома выкладывают себя истинных, — продолжила Инна.

— Я везде и всегда одинаковая, — с обезоруживающей откровенностью заявила Аня. (Она кажется себе исполненной простоты и достоинства?)

«Аня абсолютно искренна в каждом движении своей души», — улыбнулась Лена.

— Воплощение безупречности! И ни одного оттенка серого? Все только черно-белое? Ну, ты у нас уникум. Кремень. Со студенчества помню степень твоей порядочности, не позволявшей списывать у подруг готовые решения задач. Ты единственная на курсе сознавалась преподавателям, в том, что не справилась с заданием. Ослеплена своей добропорядочностью и добродетельностью?! — обидно усмехнулась Инна и подумала:

«Одинаково честная? Несуразная. Молодость проходит, а глупость и бездарность остаются. Кто‑то из великих провозгласил, что «за честностью можно скрыть немало лжи».

Но вслух она этого не сказала. Что ее остановило? Наивность Ани или ее патологическое стремление к правильности? Пощадила?

— Чуть-чуть похвалить себя не зазорно. Я и покаяться с таким же успехом могу, ведь покаяние — объективный взгляд на себя, — смущенно сказала Аня, почувствовав, как глупо прозвучало ее поспешное эмоциональное категоричное заявление.

*

Лене показалось, что накал страстей ослабел. Но она приняла желаемое за действительное. Костер спора никак не затухал.

— Некоторые особы, которые похитрей, почувствовав «слабость» своего духовного наставника к женскому полу, наверное, надеялись его «приватизировать», — пошутила Инна.

— Настоящая любовь, которая случается раз в жизни… если случается, и за которую надо благодарить судьбу, способна затмить все мелкие недостатки и вынести на первый план достоинства. А священник, видно, только себя любил.

— Снова обсуждаешь, — сделала Ане замечание Жанна.

— Так героя произведения, а не автора, — защищая Аню, слукавила Инна.

— Самое обидное, что в этой книге даже не сквозит тревога священника по поводу развала семьи. И я это привязываю к отсутствию у него понятия совести. Священнослужители, с моей точки зрения, прежде всего, должны заботиться о моральном облике своей паствы, об укреплении семьи как ячейки общества. А в церкви они будут этим заниматься или вне ее — это не важно.

Священник утверждал, что с верой человек становится могущественней, сильней. А в чем проявилось его собственное могущество? Нашел в себе силы оставить семью? Так таких «силачей» у нас несметные полчища. Нет, я понимаю, существуют веские причины: допустим, угроза жизни или жена — плохая мать. Тогда я бы не стала возникать.

Знавала я в шестидесятых годах одного красавца-священника. Высокий, статный, богообразный. Его величественная фигура, словно исполненная какой‑то невыразимой правды, символизировала божью справедливость. Говорил проникновенно, артистично, с безошибочной интонацией. От него исходила какая‑то… божественная святость. К нему в церковь сбегались женщины со всей округи только для того, чтобы поприсутствовать на его проповедях. Детей приводили, чтобы учились у него уму-разуму, достоинству, уважению к себе и другим. Церковь и двор не вмещали всех желающих, за оградой толпы стояли. Я и сама рада была пообщаться с умным батюшкой, чтобы познать неведомый мне мир верующего человека, только времени не было для этого. — Сожалея и сочувствуя себе, громко вздохнула Аня.