Любовь моя

— Продолжаю читать. Вот это сюжет, вот это поворот событий! Этот рукоположенный муж даже не попытается объясниться с женой, вникнуть в ее обиды и проблемы, которые сам же и создал. Не захотел загасить и простить вспышку гнева женщине, измученной ревностью, которую сам же и породил своим неправильным поведением. Не снизошел, не удостоил. Не принял никаких мер по спасению своей семьи и своей репутации как порядочного человека. Что это как не эгоизм и жестокость? Выходит, жена должна была его понимать и всё прощать, а он ее — нет? Какой урок преподал ей муж-священник? А другим людям? Да он же начисто лишен нравственных основ! Где его православный стержень — христианский, незыблемый стоицизм: бог терпел и нам велел, — который он внушает мирянам? Его он не касается? Такого священника надо гнать из церкви поганой метлой!

— Какое мощное чувство правоты! Я ожидала от тебя чего‑то в таком роде. Не тебе это решать. Я думаю, ты когда‑нибудь пожалеешь о том, что говорила о священнике в подобном тоне, — вспылила Жанна. — Я считаю, что жестокость находится в прямой зависимости от интеллектуального и культурного уровня человека.

— Ого! Учудила. Это твое открытие века? Хуже дурака только дурак с инициативой. Характер напрямую связан лишь с генами родителей и воспитанием. Ты в трезвом уме? — оторопело спросила Инна. — Хотя, применительно к этому попу, когда от него уже не ждешь чего‑нибудь мало-мальски стоящего…

Жанна, не найдя, чем ответить, со стоном отвернулась к стене и как капризный ребенок закрыла уши руками.

— Я не жестокая. Я справедливая. Это он… — Аня попыталась защитить себя от Жанны, но Инна не дала ей договорить.

— Ха! Поп равен Христу! «Придут и воскличут!» — саркастически возвестила она.

— Пустословие обесценивает высокое Слово Божие. Бог неизмерим, — осторожно напомнила Жанна. — Не упоминай Его имя всуе. Вспомни заповеди.

— О, благочестивая матрона! Нам ориентиры задавала партия. Куда нам от Маркса и Энгельса деться? Они у нас в печенках. Но я не отрекаюсь от библейской мудрости, перекликающейся с коммунистической и чту ее.

— Инна, это неудобная тема для легкомысленного диспута, — устало напомнила Лена, разбуженная громким выплеском эмоций подруги, и сделала характерный знак рукой, который можно было понять только однозначно: помолчи.

— Я считаю, что грех оставления ребенка не искупаем, даже если человек со временем осознал свою вину. Жизнь ребенка уже сломана. Ее не вернешь, заново не проживешь… По крайней мере, на земле этот грех не прощаемый. Если только там… где мы не властны, — нервно продолжила Аня. Ее дыхание сбилось, отчего создавалось впечатление, что она заикается. — Сам же проповедовал, что путь в рай лежит через боль и трудности, а в ад — через удовольствия. Священник не боится Божьего гнева за свою гордыню, за невыполнение заповедей, не боится, что с него спросится? — с искаженным болью лицом вопрошала Аня.

— Строго суд вершишь, — насмешливо заметила Жанна.

— Я не Христос, чтобы прощать. Если всем всё спускать, то эта зараза будет расти как снежный ком. Неусыпно опекая и воспитывая свою паству, священник говорил в церкви высокие проникновенные слова, исполненные религиозной силы, а сам опошлял их своим поведением. Чем он заслужил доверие и расположение Высших сил?.. Абсурд. И этому проповеднику люди должны верить и целовать руку? Для меня это не формальный ритуал, а жест уважения и преклонения. Я могла бы поцеловать руку или стать на колени перед доктором из благодарности, за спасение чьей‑то жизни. Но он не позволит, скажет, что это его работа.

Для меня истинно серьезно во что‑то поверить — это как шагнуть в другое измерение, подняться на другой уровень взаимоотношений с реальностью… и нереальностью. «А вот преступник из одного рассказа этой книги не поверил священнику. Наверное, своим звериным чутьем почувствовал его неискренность», — подумала Аня, но подругам этого не сказала.

— У тебя‑то самой, как насчет гордыни? — сердито спросила Жанна.

— Не страдаю. Я понимаю, что у меня много недостатков, — отрезала Аня. — Читая книгу, я первое время не могла поверить и постичь… Что‑то беспокоило, тревожило… Потом меня охватила неподвластная разуму буря чувств. Дети!.. Оставил своего ребенка! Моралист… черт возьми… туда его, сюда его… Нет, я понимаю: искренний человек может прийти к Богу. Но только не в церковь! Не к таким вот проповедникам. Так… на чем я остановилась?..

Аня не могла справиться с нахлынувшими эмоциями.

— К чему призывает нас его Бог? Это у него называется божьей благодатью? И этот священник еще смеет говорить о своем предназначении и способности говорить с Богом, быть проводником его заповедей! Он, не растаптывая наших светских знаний и принципов, заставит нас поверить себе? Этот человек ставит себя на одну доску с Всевышним, который будто бы взял его под свое крыло? Он конец с началом сопрягает? Какое самомнение, какое тщеславие! Искушение опасно. Он видит миры, которые мы не видим? Он земное воплощение Христа, Его наместник? Уверовал, что знает то, чего мы не знаем? Мы обессмысливаем и обесцениваем свою жизнь, не слушая его проповедей? Мир без них разрушится? Инна, ты этого служителя церкви отнесешь к хранителям «правды Христовой»?.. Смешно даже подумать.

Аню захлестывало волнение, она путалась в мыслях и словах.

— По-моему ему «Евангелие от Воланда» ближе. В нем говорит Демон, и он конфликтует с Богом. Даже Папа Римский не может быть наместником и посланником Бога на Земле. Его избирают люди. И святыми, имеющими заслуги перед церковью и народом, тоже назначают обычные грешные люди, а не Бог.

— И долго ты шла к этому выводу? Не исчерпала еще внутренний мир булгаковских ассоциаций? Не трепли имя Христа, — презрительно приказала Инне Жанна.

— Аня, я не знакома с этой книгой, но не торопись с выводами, дочитай ее до конца. Глядишь, что и прояснится, — тихо попросила Лена.

— Проповедует одно, а делает другое. Может, этот священник тайный отступник? Он осквернил церковь своим поведением в семье, — поддержала Инна Аню.

— Окороти свой нечистый язык. Разошлась дальше некуда. Хочешь распять божественную вертикаль горизонталью бытия?! — гневно вскинулась Жанна.

«Какой кипеж подняла! Какая фанатичность! Разлохматилась, распустила свои кудряшки вдоль ушей, как пейсы, — удивилась Инна неожиданной ярости достаточно сдержанной Жанны. — При всей противоречивости и излишней эмоциональности своих высказываний, Анюта по большому счету права».

— Грешно гневаться. Я не собираюсь нападать на церковь, если она есть связь духовного и материального, Неба и Земли. Я понимаю, что боль, максимально приближенная к страданиям Христа — мера веры. И русский человек это особенно глубоко чувствует и принимает. Хотя доброта и открытость русского народа иногда играет некоторым… на руку, — начала свое нервно-неуверенное объяснение Аня. –…Ну ладно, если бы боль жены священника и его детей была на пути к радости, а то ведь в никуда, ни к чему хорошему не приводящая… Она в угоду слабости и непорядочности ее мужа. Его поведение противоречит представлениям о чести, совести и достоинстве даже светского человека. Получается, жене должны быть дороги интересы мужа, а ему ее — нет. За этим он брал ее замуж и требовал подчинения… не вере, а себе, своим прихотям? — порывисто вскочив, огорченно воскликнула Аня. — Невольно задумаешься: возможен ли компромисс материального с духовным? Есть ли для веры и знания общая основа? Может, Богу богово, а человеку — человеческое, наука и все такое… Как бы невмешательство. Вселенная устроена разумно. Именно поэтому она познаваема. А люди только перед Богом равны, но не друг перед другом.