Любовь моя

— Инна, ты не ошибаешься насчет женщины-матери? Такие факты обычно изымаются из всеобщего пользования и не разглашаются церковью. Я чего‑то не понимаю? — осторожно спросила Жанна и вернулась к теме Божьей кары:

— Представляю всю меру беды лиссабонского народа из‑за отсутствия у них веры в Бога! Куда она их завела? Не избежали печальной или даже гибельной участи?

— Выжили, возродились. — Инна насмешливо отмахнулась от Жанны и обратилась к Ане. — Я согласна с тобой. Нас учили реально надеяться на себя, на своих друзей, в себе самих создавать «идеальное общество». И это придавало нам веры в свои силы и возможности. Нам не говорили, мол, не ломай ветки — Боженька накажет. Нам объясняли, что деревцу тоже больно. И это доходило до сердца быстрее, чем угроза наказания невидимым Богом, который даже в детстве не защищал нас от несправедливости.

Нас воспитывала память людей, переживших войну. Нас учили быть гуманными, оптимистами и борцами за светлое будущее, активными тружениками. И тебя больно уязвили слова о красоте скорбного лица. Но не горячись. Ты как всегда обобщаешь. Всякий человек слова священника воспримет по‑своему. Его главное оружие — вовремя сказанное слово и умение с его помощью купировать душевную боль. А как переносить свое горе: в гордом одиночестве, с Богом или как‑то иначе… какая разница, если учесть что и коммунизм, и религия — все это галлюциноторные реальности, а рай — мираж. Надеюсь, мой подход окончательно примирит тебя с обеими идеями или я взяла только первую высоту и тебе для осознания верности моих утверждений потребуются более весомые аргументы и более четко структурированная система доводов? Чувствую, без философского взгляда на этот вопрос нам не обойтись, — пошутила Инна. — Но это всё мелочи. Нет, все‑таки что‑то другое как атомный взрыв вздыбило тебя. Сознавайся, Аня.

— При чтении книги меня раздражали с утомительным однообразием повторяющиеся описания обряда облачения главного героя в религиозные атрибуты перед священнодействием. Кому это интересно? Один раз посвятил, объяснил и хватит. Можно подумать, без унылой сутаны священника, без этой амуниции он сам — ноль и слова его, лишенные внешнего благочестия — пустой звук. Сними с него наперстный крест и он никто? И уже нет его виртуального Бога… Вместо истины — обряды? Не в обрядах святость. Их церковь придумала для давления на массы.

И униженно-подобострастное целование рук священника я не признаю, оно меня бесит. Многократным повторением этого ритуала поп как бы приучает к его обязательности. Когда благоговеешь перед очень умным человеком — понятно, а тут… Уж не взыщите, не стану… С детства это меня коробило.

— Я понимаю, когда мужчина, благоговея, целует руку любимой женщине, — с улыбкой сказала Инна.

— Аня, в твоих словах есть какая‑то гордыня, — недовольно заметила Жанна. — Для веры, как и для любви нужна смелость и скромность.

— В церкви столько унижений для человека, что щепотка гордыни Ане не повредит, — усмехнулась Инна.

— Не могу кривить душой. Я избегаю общепринятых церковных обрядов. Бить поклоны неизвестно кому, бормотать молитвы перед иконой… это как ломать комедию. И в непорочное зачатие я не верю. Оно звучит как‑то… противоестественно, сказочно и наполовину пошло. И еще. Церковь дает понять, что спасение милостью божию… можно купить? Индульгенции — разве богоугодное дело? Священник утверждает, что в рай можно попасть только с помощью церкви, заплатив?.. Кто наделил этих… простых и грешных священников правами снимать и прощать грехи? Тогда и бессмертие можно купить, дав взятку апостолу Петру, у которого ключи от рая? Глупость несусветная! — возмутилась Аня. — Какой толк в молитвах, если грех уже совершен и еще многократно будет повторяться и тут же оплачиваться?

— Ты рискуешь оказаться в зоне моей критики. Я слышала, что хоть всё свое богатство церкви отдай, но если в душе нет божьей благодати — веры, и нет покаяния, все равно не спасешься, — заметила Жанна.

— Враги, многократно нападавшие на нашу страну, тоже шли убивать людей с благословения священников, и тоже каждый раз «честно» каялись? — насмешливо спросила Инна.

— Мне кажется, верующие за последнее время сильно изменились и способны вопрос веры взять в свои руки. Современный человек созрел для того, чтобы понять, что православие — это личные отношения с Высшей силой, без посредников. И это важная черта нового времени, — заявила Аня.

— Это называется внецерковная религия. В лоне католической церкви такие мысли высказывал Лютер. Он был предвестником не конфессиональной религии.

— Открыто покусился!

— Сильный, харизматичный, пассионарный, он был честен по отношению к себе, Богу и людям. Лютер задавал общую матрицу взглядов на религию. Он изменил лицо Европы! А еще Лютер — самый продуктивный писатель всех времен и народов. Он написал девяносто томов религиозных и философских исследований. Аня, ты его сторонница и поклонница, ты протестантка? — удивилась Жанна.

— Я сама по себе. Это моя собственная идея. Я долго к ней шла.

— Эта мысль — главная веха твоего окончательного разрыва с церковью?

— С верой в сказки, — ответила Аня. — Мне только что пришло в голову: В западной Европе с детских лет молятся на распятое мертвое тело Христа. Они каждый день видят его страдания. Этот момент в их религии ключевой? Она несет им страх смерти? В ней культ смерти? Мне кажется, в Греции христианство легкое, жизнерадостное. Там церковь вытаскивает из людей положительные эмоции? А в ликах наших святых я не вижу радости. Почему?

Жанна промолчала.

— Некоторые старые и больные люди обращаются с молитвой к Богу, чтобы не чувствовать себя одинокими, — тихо заметила Лена. — И в церковь за этим же приходят. За теплом, сердечностью и пониманием, а еще за общением.

— Знаю. Это психотерапия. Истина в милосердии, оно — часть культуры человека, показатель, одна из позитивных характеристик общества. Но его я в церкви не нашла, — сказала Аня. — Милосердие по отношению к кому? Посадить в тюрьму преступника — это милосердие по отношению к людям, которых он терроризировал. И это справедливое возмездие. А какое милосердие к себе ждет в церкви бандит, вор?

— Религия всегда содействовала обеспечению связи времен и поколений, — сказала Лена, не желая выслушивать лекцию еще и на тему справедливости.

— Но целовать руки? Виданное ли дело! А что этот поп своими руками делал перед ритуалом? Может, онанизмом занимался, — с какой‑то тайной гаденькой ухмылкой, понизив голос, предположила Инна. — Но тут же снисходительно добавила:

— Понимаю, виновата. Я должна исходить из презумпции невиновности.

Аню передернуло. Ноздри ее брезгливо дрогнули. И все хорошее и правильное, до этого сказанное Инной, сразу выветрилось из ее головы. Осталось одно недоумение и раздражение от пошлых слов сокурсницы. А Жанна гневно посмотрела в сторону Инны, потом отвернулась к стене и подумала: «Нет, все‑таки ад и монстры в нас самих. Какая же Инка злонамеренная! Лена, наверное, не услышала подругу, иначе «подрезала» бы ее за пакостливость».

На какое‑то время в комнате воцарилась такая плотная мучительно-болезненная тишина, будто кто‑то огромный, но невидимый сжал ее в своих мощных злых ладонях.

— К иконе прикладываться? И больная старуха, и ребенок… Антисанитария, — придя в себя, продолжила Аня. — Я преклоняюсь перед талантом великих художников, восхищаюсь и буквально благоговею перед некоторыми их картинами религиозного содержания. Но когда передо мной примитивная икона-штамповка, выпускаемая сотнями тысяч, как‑то не получается стать перед нею на колени. Не волнует такая икона меня ни как произведение искусства, ни как символ веры, ни как окно в другой мир, через который мы будто бы общаемся с Богом. А вознесение постов до уровня подвигов? Мол, это внутреннее самоочищение, во время которого человек духовно возрождается. Проблемы желудка связали с высокими материями? Лучше бы лекцию о здоровом образе жизни прочитали народу. Я ей больше доверяю.