Любовь моя

— Предваряя твой протест, Жанна, скажу: «Я предпочитаю видеть лица горюющих женщин опухшими от слез. Может, даже с перекошенными ртами. Я не вижу в том ничего дурного. Позволительно же человеку быть абсолютно свободным хотя бы в горе… когда мир видится другими глазами, когда чувствуешь то немногое… общечеловеческое, что нас объединяет, консолидирует. Хотя, конечно, каждый человек скорбит по‑своему. Но я не выношу возвеличивания страданий!

Люди, одиноко и мужественно переносящие боль внутри себя, как правило, заканчивают болезнью или ранней смертью. А ведь кому‑то — если даже не себе — они, возможно, еще нужны. По мне так пусть отплачутся и дальше твердо идут по жизни. Но каждому свое. Я уважаю сильных женщин, но молюсь Всевышнему, чтобы он помогал им полностью не погружаться в боль утраты. Правда, в этом вопросе я все же больше уповаю на сочувствие и заботу близких людей, а не на Бога. Знаешь, в наш просвещенный век Он… как‑то не вяжется в сознании.

— Выплеснула свое негодование? Успокоилась? — спросила Инна у Ани без иронии, даже с долей сочувствия.

— Выслушай меня. Не убудет от тебя, — попыталась Жанна объясниться с Аней. Но Инна опять опередила ее.

— Жанна, я могу на корню погубить пафос твоего светского и религиозного благоговения и благонравия. Повернем колесо истории вспять и перенесемся назад лет эдак на… сто пятьдесят. Мне почему‑то вспомнились из учебника истории лиссабонские ужасы тысяча семьсот пятьдесят пятого года. Видно, зацепили они меня тогда. Сохранились сведения о том, что город пережил землетрясение, цунами, огненную лавину, бандитизм, каннибализм. Треть жителей погибла, были разрушены все церкви, а бордели остались невредимыми! И люди не закрыли глаза на этот факт. Не вытанцовывалось в их сознании религиозное объяснение. Не нашли они в этом странном явлении промысла Божьего. И в их мышлении произошел надлом. Они, может быть, впервые «надели правильные очки» и задумались о том, что не карающая рука Бога наказала их за грехи, а физические природные явления стали причиной тех бед. Природа «во всей красе» продемонстрировала им свою власть и указала границы человеческие, — со злым удовольствием внесла Инна свою лепту в религиозные сомнения Жанны. — Может, поэтому этот век отодвинул богословие и занялся наукой?

— Да-а… зрелище на любителя. Благодарю за предоставленную возможность мысленно лицезреть наглядный пример. Только твое заявление — «ни ладушки, ни складушки». Извини, но он не показательный, недостаточно убедительный и неудачный! Ты его ошибочно истолковываешь. В твоих рассуждениях много слабых мест, — запротестовала Жанна, не зная как ответить сокурснице. — И вряд ли это ответ на мучающий всех вопрос.

— Кажется, Мережковский писал, что мир спасет не Бог-Отец, не Святой Дух, а Мать. И истово верующий в Бога Достоевский считал, что женщина спасет мир, что она более сакральное существо, чем мужчина, — заметила Инна. — Меня бесит религиозный миф об изначальной греховности человека и его ничтожности, особенно в той части его, где говорится о зачатии и деторождении. Мол, в грехе рождаемся, в грехе умираем. Вместо возвеличивания женщины-матери, святоши втоптали ее в грязь. Они разучились видеть в ней божественное начало. Женщина дает жизнь, а церковники ее в великие грешницы записывают, мол, женское тело, ее лоно, несет в себе зло и грех. А мужчина не грешен «посещая» его? Все с ног на голову перевернули. Как можно эту часть жизни, на которой собственно жизнь держится и продляется объявлять дьявольщиной и грехом? Природа не наделила человека способностью к бестелесному зачатию. Все вопросы к ней, то есть к Богу. По их получается, будто чуть ли не всё, что мы делаем — грешно. Один хороший друг как‑то сказал мне: «Женщины живут нами, мужьями и детьми. Для себя редко. Мы, мужчины, в постоянном неоплатном долгу у матерей и жен».

— Греховность грозит перевернуть во мне все понятия и представления, которые я для себя считала незыблемыми, — продолжила ерничать Инна. — Всё у святош хитро продумано. Ни в чем неповинными людьми трудно управлять. Они самодостаточны. А если человек заведомо грешен, вот тут‑то всё и упрощается. Этим пользовался Сталин. И светская власть частенько брала церковные методы себе на вооружение: придумывала невыполнимые законы и указы — особенно на местах, — создавала невыносимые условия и тем самым заставляла честных людей их нарушать. Так кое‑кому легче было наживаться. И никто не мог им помешать. Если только наверху дознаются. Если захотят. А помнишь, что в начале перестройки творилось?! — зло и презрительно покривила губы Инна. — И вот опять религию на щит поднимают. Церковь снова стремится слиться с властью, чтобы влиять на нее и богатеть. Еще один хомут на шею народа? Церковь — может, я и ошибаюсь — соблюдала нейтралитет в семнадцатом, и в сорок первом не больно‑то поддерживала народ. Он сам в себе Бога хранил. А эта ее фраза «Любая власть от Бога» во времена перемен звучит очень даже двусмысленно. И власть Гитлера? Нет у меня к церкви доверия. Она только запугивает людей, потому‑то я без всякого почтения отношусь к священникам. Церковники держится на неспособности простого народа их оспорить.

Я могла бы, допустим, обвинить церковь в том, что она плохо воспитывала народные массы и допустила революцию. Почему бы и нет! Только она себя жертвой числит. А была бы возможность, так и власть не преминула бы присвоить. Да и вообще, церковь — социальный институт, обычная общественная организация, такая же, как партийная или профсоюзная, только со своим уставом и многовековыми традициями, с хитрой способностью обирать народ. В СССР ее не запрещали, но критиковали. Священников пытались склонять к отречению, а если не удавалось, заставляли доносить. В революцию, правда, им крепко досталось. А кого она не затронула?

— Ты, Инна, я вижу, тоже недолюбливаешь всякого рода начальников? — удивилась Аня.

— Ну, когда много чего о них знаешь…

— И, тем не менее, страна развивалась и развивается, — настырно заметила Жанна.

— А могла бы много лучше и быстрее, если без всяких там… помех, — отбила нападение Инна.

— Недавно один батюшка по телевизору на вопросы верующих отвечал. Такую ахинею нес! У меня к каждому его ответу по ходу беседы масса претензий возникала. Приведу пример. Женщина жаловалась: «Я стараюсь во всем следовать Божьим заповедям, а несчастья на меня сыплются, как из рога изобилия. Почему?» Поп отвечал: «Знать, вас Бог любит и потому насылает несчастья, чтобы вы боролись и еще лучше становились, в вере укреплялись». Обескураживающее заявление. На кой ляд тогда ей Его любовь? Плохим людям легче жить. Им везет, Бог их не испытывает, насылая беды, — сделала «интересный» вывод Аня. — Это что же получается? Мать, любя ребенка, должна вместо радости нести ему мучения? Она же по Его образу и подобию создана.

А другой священник советовал при любой неприятности говорить самому себе «Слава Богу». «Украли или разбили вашу машину, ну и слава Богу». Мой коллега десять лет копил на машину, мечтал на ней зарабатывать. Жене хотел помогать корзины с овощами из сада возить. Тяжело ей стало их на себе до автобуса таскать. А какая‑то сволочь гараж вскрыла и оставила беднягу без колес. И ему теперь Бога за это благодарить? Наверное, попу его машина легко досталась, раз у него получается возрадоваться.

— Бог породил зло для сравнения, потому что, не зная плохого, нельзя оценить хорошего, — назидательно сказала Жанна.

— Ты своих детей на этом принципе воспитывала? А своей головой разве люди не могут дойти до понятия зла, наблюдая за ужасами хотя бы природных явлений? Тогда лучше бы Бог ума им добавил.