Любовь моя

Лена явно пыталась закончить разговор.

— Все‑таки раньше писательские задачи были масштабнее, — сказала Аня.

— При свечах была другая степень концентрации мыслей, чем при электричестве и при наличии компьютера? — насмешливо спросила Жанна.

— И произведения были более теплые. Теперь же какую книгу ни откроешь — всюду одни и те же типы: милиция, бандюки, завистники, «заказывающие» своих конкурентов и т. п. Героями стали мужчины сексуальные и бессмысленно жестокие. Сюжеты, может, не очень соответствуют действительности, зато звучат эффектно и страшно. Кругом апокалиптические краски. Перефразирую Фаину Раневскую — она говорила о театре. К сожалению, «трепет из произведений ушел». Одни помои выплескивают писатели. А ведь они зачастую неравнодушные, целеустремленные, может даже мегаспособные. И творчество из них прямо‑таки прет. Да видно не туда. И у Ритиных героев зачастую несостоявшиеся жизни, потерянные мечты. Время такое?

В кино, конечно, проще, там чувства можно глазами и жестами изобразить. Да только не монтируются великие герои прошлого с современными случайными артистами. Не веришь им. Их чувства по касательной скользят. А сериалы — творческое падение для хороших артистов. Иной раз смотришь, как режиссеры выстраивают отношения и удивляешься: «Ведь муж только дверь открывает, а жена уже знает, в каком тот настроении. А они чего‑то там выдумывают, накручивают… И секс у супругов происходит иначе, совсем на другом уровне, чем у любовников. Это понимать надо. Одни и те же шаблонные блоки из сюжета в сюжет тасуют как колоду замусоленных карт. И кинокомедии теперь не смешные, примитивные, а я хочу светлые, радостные, искрометные. Надо стимулировать интерес к лучшим отечественным фильмам. У нас сейчас никудышные писатели, сценаристы или режиссеры?

— Как ты, Аня, права! Недавно мне долго не спалось, и я включила телевизор. Смотрела фильм и злилась: одни устаревшие штампы, да еще и не к месту! Деревенский житель не станет закапывать погибшую в поле дикую птицу. Нет в нем такой сентиментальности. Из земли вышло, в землю уйдет. А вот больной или раненой поможет.

Главная героиня в фильме спала на ходу. Бедный курсант стоял под дождем, от холода зуб на зуб не попадал, а она с зонтиком вышла к нему, как городская, а потом долго искала для него полотенце и сухую одежду. Еле клешнями шевелила. Сельская жизнь учит крутиться-вертеться, быстро находить выход из ситуаций. Я не видела таких сонных чучел в деревнях.

Почему девушка стеснялась в своем доме пить чай, будто сама была в гостях? Но выйти к парню в ночной рубашке и лечь с ним в постель не побоялась. А имя Мира откуда в этой глуши? А то, что будучи беременной в пустом автобусе сидела на заднем сидении, где ее нещадно трясло, — это чья глупость? А вы бы видели, как она двумя пальчиками брала грязные ботинки молодого человека! Автор, похоже, никогда не жил в деревне и не удосужился ее досконально изучить, — искренне возмутилась Жанна.

— Я недавно ночью смотрела спектакль-балет «Сон в летнюю ночь» и недоумевала: «Это новое слово и высочайшая вкусовая и нравственная планка в искусстве? Зрители полтора часа могут смотреть эту примитивную ахинею, фантазию воспаленного мозга режиссера? Я понимаю, он на максимум использовал условность и метафору. Только трудно вычленить суть комедии великого Шекспира, если артисты всего лишь валяются в соломе и исполняют танцы, принадлежащие выдуманной эпохе. На третьем акте я выключила телевизор и не стала выяснять, кому принадлежит этот шедевр. Я слишком консервативна? Не доросла до понимания современного искусства? — на всякий случай отступила Аня, надеясь услышать мнение подруг. Но они молчали. «Значит, не видели», — решила Аня и продолжила:

— Где любовь, где жадность в постижении профессии? Торопятся, не желают образовываться? А в нас преподаватели огромный багаж знаний закладывали. И мы заглатывали его бесплатно. За что безмерно им благодарны.

— Им и Родине, — поддакнула Ане Жанна и спросила у Лены:

— Где ты «подкарауливаешь» свои сюжеты? Долго нащупываешь, потом, когда набредаешь, по уши окунаешься в него, обдумываешь, многократно перекраиваешь или все‑таки пользуешься привычной добротной основой своих предшественников? Набила руку на собственных схемах? Жонглируешь ими? Идеи бродят в голове, ты мучаешься, вынашивая их, посвящая годы изучению структуры пространства героев, или они являются тебе как выплески подсознания «в пароксизме счастья-горя»?

— Схема сама выстраивается. Я пишу, как пишется, доверяя своему сердцу. Нет у меня времени для долгих раздумий, — бесцветным голосом ответила Лена, не желая «принародно» вдаваться в подробности своего писательского труда. — Но инкубационный период, конечно же, произведение обязательно проходит в голове. Иногда это вся предыдущая жизнь или ее отдельные, заслуживающие внимания периоды.

— Эх, были бы данные, я, чтоб ты знала, написала бы что‑либо прекрасное, возвышенное, такое что… закачаешься! Ведь возвышенное — это как явление божества, как удар молнии или шаг в другое измерение! Ни идеологии тебе, ни политики. Подняла бы паруса фантазии и вперед! Не покушаясь ни на чей писательский авторитет, я хотела бы одарить читателей чем‑то несказанно, неосязаемо ускользающим, утонченным, поразительно радостным, отрадным, светлым, но отвечающим всем требованиям литературного произведения. Чтобы оно прозвучало, нашло бы отклик в сердцах и помогало жить. Я застолбила бы за собой это «великое открытие», а потом с вежливым высокомерием отдала бы его людям — нате, пользуйтесь! Благородные помыслы?! Это была бы бомба! Или придумала бы образ космически одинокого человека, чтобы обо мне говорили: художник большого имени, огромного таланта. Не без оговорок, разумеется. Полное удовлетворение в творчестве невозможно.

А может, изобрела бы что‑то фантастическое, еще не существующее, чтобы составить конкуренцию великим писателям. Допустим, придумала бы новый способ самовыражения. Искусство должно не повторять реальность, а создавать новую. Помнишь, Тарковский создал отстраненную реальность — образ зоны.

— Это сверхзадача для гениев, — тихо заметила Аня.

— И при всей нелюбви к себе, я бы даже похвалила себя, хотя посчитала бы это изобретение счастливым стечением обстоятельств. Меня всегда влекла жажда новых впечатлений, я мечтала пережить некий метафизический опыт.

— Ты думала: «Какую сказку с детства для себя выберу, ту и проживу», — насмешливо тронула Инну за живое Жанна. — Тут хотя бы понять, что такое быть человеком, что есть доля человеческая? Зачем ему такая степень уязвимости?

— Мне казалось, что в моей внешности уже заложено что‑то особенное, экстравагантное, гипнотический шарм что ли, придающий загадочность и добавляющий индивидуальности. Я тогда считала, что нужно доверять всему бессознательному, иррациональному в себе. И своей манерой экстравагантно одеваться я только подчеркивала эти качества. Может, зря разуверилась? И в результате неправильного выбора произошло внутреннее обрушение моей сути, апокалипсис души.

— Все мы изгнаны из рая. А из себя, из своего собственного эго мы уходим, когда делаем что‑то плохое, недостойное нас, — заметила Жанна.

— И что выводит нас к истине? — спросила Аня.

— Любовь. Мы идем, идем и вдруг понимаем, что шли не туда. Но это вопрос целой жизни. Большинство только на пороге… начинают об этом догадываться.

— Это и есть жизнь. Она не в рецепте, а в пути. В поиске, в выборе. А если человек обнаруживает, что находился в состоянии иллюзии, что на самом деле не любил?

— Мы сами превращаем любовь в прах. У нее масса переливов, оттенков. Мы грешим избыточным употреблением слов «Любовь», «Бог». А их надо слышать через тишину и недосказанность. Мы затираем их, они мельчают. В голове надо прорабатывать свой и чужой опыт, продумывать увиденное, услышанное, прочувствованное, Проговаривать всё это с близким человеком. А мы разучились мирно беседовать друг с другом. Ругаемся, ссоримся или уткнемся в телевизор, всё видим, слышим, но не вникаем. «Она взглянула на него». Как? Почему так? «Он ответил». Почему так? Какие ниточки их связывают, какие уже оборваны? Тонкость чувств и любовь ушли или во что‑то преобразовались?