Страница 105 из 144
Горячая вода из «холодного» крана текла по причине неполадок в смесителе у соседа, живущего под нами.
На работе многие мужчины с уважением относились к моему трудолюбию, ответственности, чувствовали мою положительную ауру, мое обаяние, а муж глух ко всему, что есть во мне тонкого, интеллигентного, умного. Во мне он видит только домработницу.
Готовлю еду. Спиной «слушаю» женский оркестр «Вивальди», заряжаюсь положительно, «балдею». Какая прелесть! Мне нравится, что они исполняют только шедевры и только радостные и оптимистичные мелодии. Музыку люблю слушать вне дел, чтобы отдаваться ей полностью, но это редко удается, только когда болею.
Иногда полезно приобщиться и к народному творчеству, чтобы сохранить в себе свою собственную самость, еще оставшуюся во мне на генетическом уровне. У внуков ее уже нет. Моя вина или причина в том, что они не в мою породу пошли?
*
Опять разнервничалась. Митя если и сделает что-то хорошее, так тут же руганью и упреками все испортит, будто жалеет, что совершил доброе дело для нас, а не себе.
Слушаю сантехника и по привычке сразу анализирую, что за каждой его фразой стоит, куда он клонит. Ясно, пришел денег просить. Я отзываю мужа на кухню и тихонько шепчу:
– Ты думаешь, он и правда беспокоится о том тепло ли тебе? Не давай ему денег.
– Не думай о людях плохо.
– Я так не о всех думаю. Я об этом человеке говорю, потому что вижу его уловки, а ты их не замечаешь.
Приписка. «И, конечно же, муж занял ему. Полгода прошло, а о нем ни слуха, ни духа».
Включила телевизор. Священник выступает, красиво говорит, молодежи высокопарные нотации читает. Мол, такой-то последователь Учителя то-то говорил, а такой-то апостол то-то. Я, конечно сразу анекдот про экзамен по научному коммунизму вспомнила, потому что прекрасно знала, что этот священник торгует сигаретами, молодежь никотином травит, огромные площади незаконно в наем сдает. А им не положено бизнесом заниматься. Если только получил высочайшее разрешение…
– Возьми кусочек судака.
– Не хочу.
– В прошлый раз тебе понравился.
– Сейчас мне не хочется рыбы. Я неважно чувствую.
Муж кладет мне на тарелку кусок.
– Я же сказала, что не хочу. Ты же знаешь, если стану есть насильно, меня стошнит. Я возьму жареной колбасы с картошкой.
– Тебе вредно жареное.
– Тебе тоже, но ты себе не отказываешь.
– Возьми судака и обжарь.
– Ну что ты привязался ко мне с этой рыбой! Сколько раз тебе надо повторять, что не хочу я сегодня ее ни жареной, ни вареной.
– Не капризничай.
– Ты же видел, с каким трудом я готовила ужин. Я устала. Я только что пила лекарство для сердца, а ты принуждаешь меня обжаривать рыбу, которую я не желаю есть. Не приставай ко мне, – через силу говорю я.
– Не кричи.
– Мне даже возражать тебе трудно, не то что кричать. Не настаивай, пожалуйста. Не заставляй меня нервничать, не вынуждай огрызаться. Не делай из меня овчарку, я хочу быть покладистой болонкой. Мне бы скорее поесть да лечь в постель. Давление скачет. Час назад было сто девяносто на сто тридцать, а сейчас девяносто на шестьдесят. Тошнит, перед глазами все плывет, ноги дрожат и подгибаются. Ты понятия не имеешь, как тяжело бывает от резких перепадов давления.
– А раздражаться так есть силы.
– Раздражение у больного человека как раз и бывает от бессилия. Это у здорового от плохого характера.
– У меня хороший характер. Я обладаю природной жизнерадостностью и жизнелюбием. Я все проблемы по касательной отправляю. Если все через себя пропускать, жизнь будет невыносимо трудной. Это больше вам, женщинам свойственно. Я тотально, перманентно счастлив! И сейчас я к тебе внимание проявляю, а ты злишься.
– Сам радуешься, а проблемы мне оставляешь, да еще «награждаешь» мрачностью и злой иронией. Не надо… Давай помолчим… ради бога.
– Завелась. Я хотел как лучше. На тебя не угодишь!
– Кому лучше? Тебе? Ты ничего плохого делать не хочешь, но делаешь. Это у тебя само собой выходит? Ты даже не замечаешь?
– Зато ты все замечаешь.
– Достал ты меня! Уж коль на то пошло, я тебе скажу… Возьми себе в привычку…
– Папа, дай маме спокойно поесть, – не выдерживает сын.
Иногда по утрам так не хочется вставать с кровати! Но вспоминаю слова моего девяностолетнего деда-врача: «Как бы ни было тяжело, вставай, расхаживайся и включайся в работу. Иначе быстро угаснешь». И я встаю и иду.
*
– Мои сегодняшние слезы – следствие твоего поведения. Я пришла в больницу проведать тебя. Смотрю, а на вахте медсестры, которые выдают халаты, на меня поглядывают и хихикают. Я поняла, что твоя шлюха к тебе приходила. Не завязал ты с ней, а ведь обещал. Не много стоят твои обещания.
– Выдумываешь ты все.
– Как всегда я сама виновата в своем плохом здоровье и настроении? У меня знакомая медсестра в этой больнице работает. Я к ней зашла, чтобы убедиться, что мои наблюдения обоснованы. Не считай других глупее себя.
Сказать ему было нечего. Не сумел опровергнуть. Смолчал. Суду все ясно. (Наша студенческая поговорка.)
Дочь принесла альбом репродукций художников шестнадцатого-семнадцатого веков. Взгляд остановился на Арчимбольдо, Брейгеле и их последователях. «Голова Горгоны», змеи из глаз… Это служители тьмы? Фу, какая гадость! Демонические персонажи вызывают у меня отвращение. Наши домовые и даже черти приятней будут, они не такие мерзкие. Художники изображали ужасные проявления человеческой души в воспитательных целях? Это квазичеловеческие образы и символы? Я их замечала даже в скульптурах Микеланджело. Они – подражание, имитация, перевертыши… чего? Художники поняли, что после Леонардо да Винчи в академической манере достигнут потолок и попытались выйти за пределы общепринятых истин или создать новую реальность? Иногда небольшие искажения реальности открывают новый взгляд на мир. Современные художники тоже вторгаются в область невидимую, неосязаемую, пытаются новыми способами изображать виртуальную реальность, добавляя в нее еще одно измерение – время, например, помещая прошлое в будущее. Используя цифровые технологии, смещают пространство, раздвигают границы восприятия. Во всем им хочется дойти до самой сути.
Если портреты рассматривать с точки зрения той далекой эпохи – это их собственное освобождение от страхов? У всех? Это глумление над искусством, над человеческим образом, над красотой? Где в них границы человеческого? Традиции какого рода их предполагают? Из глубины памяти явились слова: «Не бойтесь удивить человечество своей необычностью».
А вот аллегории времен года не страшные, интересные, оригинальные. Они напомнили мне из детства портреты Сталина из цветов и фруктов. Художник Поленов говорил, что искусство должно нести радость. А жена Джона Леннона утверждала, что оно должно помогать людям выживать. Не так уж и велика смысловая разница между этими двумя высказываниями.
Великие художники начала двадцатого века у живописцев средневековья переняли и развили манеру уродовать лица? (Все мы у кого-либо учимся!) Там была другая подоплека? И у Дали заимствовали? Нормальная преемственность? У него тоже непривычное сочетание предметов, но он дальше пошел, углубился в сверхсознание и подсознание. Что сюрреалисты в этой манере искали и находили нового? Человеку хочется видеть и понимать прекрасное и гармоничное. Может, поэтому меня не покидает ощущение чего-то противоестественного... Я впадаю в крайность?