Вкус жизни

– …Канва моего романа проста. Ее можно выразить несколькими фразами.

– Так, может, на них стоит остановиться? Разве их недостаточно? – хитро сощурившись, спросила Инна и тут же весело ударила себя по лбу: – Придумала вопрос. Унизительно быть безвестным писателем?

– Если это всего лишь хобби, то нет, – сдержанно ответила Рита.

– …Что сказать о моей первой книге прозы? Она тоже о детской душе. О детдомовцах. Ты же понимаешь, книга возникает там, где есть проблема. Очень важно, чем пробуждается душа ребенка: первой болью или первой радостью… Почему пишу воспоминания? Пытаюсь прорваться к собственной сути. Когда о чужой судьбе пишешь, то отчасти выступаешь в роли журналиста, пересказывающего чужое горе, чужую беду, пропуская ее через свое сердце. А вот когда я открыла закрома собственной души и стала поднимать с ее дна пласты своего пережитого детства – это совсем другое… Казалось, что строчки давно были сформированы в голове, многократно отредактированы, и я еле успевала записывать их, утирая потоки слез, вызванные горестными и радостными воспоминаниями. Колотилось сердце, сбивалось дыхание. Я задыхалась от нахлынувших чувств и писала, писала, не задумываясь. Окуналась в прошлое и будто заново его переживала, только в концентрированном, скрученном виде. Я расплетала его в тонкие полосы и укладывала на страницы длинными искренними строчками… В это время какие-то процессы, происходящие в моем мозгу, блокировали возможность писать о чем-то другом. Поэтому эта книга – один в один моя жизнь, воплощенная в разных героях.

Вместе с книгой ушла частичка меня самой, и я временно стала несколько более равнодушной к некогда больно волновавшей меня теме. Может, дав полное выражение своей печали, я вычерпала из души и саму грусть своего детства. А другие книги – уже не калька с чьей-то жизни. Чужая судьба давала лишь изначальный толчок к написанию очередного романа или повести.

– Получается, отдавая, обедняешь, выхолащиваешь себя? – спросила Лиля.

– Нет, я лишь освобождаю место для других тем и эмоций.

– Наивное, простое, доверительное для детей можно написать, если удается избавиться от всего взрослого, что наслоилось на душе и почувствовать себя ребенком. Только тогда слова дойдут до детских сердец, – сказала Лена.

Инна не утерпела, чтобы не прервать подругу:

– Рита, на мой взгляд, немного фантастики и мистицизма не помешало бы твоей книге. Щепотка вымысла только укрепляет и подтверждает достоверность. Ну что это за книга, если в ней ни загадочности, ни туману, ни тебе импрессионистичности. Если я правильно понимаю, мир грез – истинное поле брани каждого писателя. Книга должна захватывать: «А что дальше?» Должна быть интрига.

– Я не пишу детективы. Другим притягиваю. Не мешай борщ с компотом. Моя книга – не игра в детство. Она о том, что «вдруг» ничего не бывает. Дети, имевшие родителей, мечтали о чем-то фантастическом, а мы, детдомовские, – о самом обыкновенном, о хорошей семье. Меня прежде всего интересуют чувства детей, их терзания, копания в себе. Я не хотела морочить головы маленьким читателям заумным, заковыристым сюжетом. Боялась, что, распутывая его, дети потеряют нити моих рассуждений, мои чувства – то, ради чего и писалась эта книга.

– Книга честная, выстраданная. В ней широкий спектр детских переживаний. Она для детей, но далеко не детская. Читая ее, о многом передумаешь. Обогащаешься не только знаниями, но и чувствами, – подтвердила Лиля. – Только поистине внутренне свободный человек может позволить себе такую открытость.

– И все-таки в каждом творении для детей должна быть доля волшебства. Не набрасывай узду на разыгрывающуюся фантазию, раскрепостись. Подстегни себя, выпусти на волю дух свободы. Я чувствую, у тебя его предостаточно, – не отступала Инна.

Рите вдруг припомнилось из детства: «… Прочитала полстранички из Рэя Брэдбери и поежилась от странного, мощно давящего на мозги незнакомого ощущения холода и неприятно пугающей мистической таинственности, властно затягивающей в темные, зловещие, глубинные недра сознания и… нанизывающей на крючок. Голова будто не желала осознавать прочитанное. Она отторгала. Не хотелось думать, боялась… Казалось, если впущу в себя эту мистику, глубоко вникну, прочувствую его строчки, то шизанусь… Я будто балансировала на весах Фемиды: перевернуть – не перевернуть следующую страницу, закрыть – не закрыть книгу. Огромным усилием воли отложила ее. Она пугала меня до тех пор, пока я не убрала с глаз долой.

…А может, то был не Брэдбери. Книжки, «проглоченные» на бегу или ночью, подчас были без обложек, случались отдельные, вырванные откуда-то страницы… Позже думала: «Как у автора получается обычными словами так влиять на мозги? В чем состоит это влияние? Как достигается? Неужели особым чередованием слов? Он гений? Он психически неадекватен или я?.. В моей жизни уже был случай подобного ощущения от музыки. Я тогда тоже испугалась острой глубинной боли в голове, странного давления на мозги и убежала… Может, только я чувствую этот жутко странный, дикий, нечетко осознаваемый страх возможности сдвинуться по фазе… или выйти на особый уровень восприятия чего-то, что недоступно другим… Нет. Помнится, Саша тогда тоже сидел в ленинской комнате бледный, какой-то испуганный… и он тоже выбежал вслед за мной.

«Нет, мне это не нужно, это не мое! – воспротивилось все мое существо. – Я никогда не рискну окунуться в столь неведомое, такое пугающее. Не хочу экспериментов над собой…» Мне было двенадцать, но уже тогда, будучи ребенком, я поняла, что должна защищать свою, возможно слабую, психику, свой разум, потому что он – самое главное, что есть во мне. «В своих фантазиях я уплываю далеко, но не ухожу за пределы. И мои фантазии всегда добрые. Когда вырасту, я буду писать для детей рассказы, оберегающие их, помогающие им легче войти во взрослую жизнь».

– Волшебство присутствует. Дети сами придумывают себе мир, в котором им свободнее дышится, интереснее живется, – громко заметила Аня, вернув тем Риту в реальность. – Их немножко подтолкнешь в нужную сторону, а остальное они сами дорабатывают своей фантазией.

– …Иногда я переживаю: не слишком ли моя книга откровенная?

– Любая искренняя книга похожа на обнаженного человека, который сам себя привел к кресту, – тихо сказала Лена.

– Может, когда иссякнут сюжеты, я примусь фантазировать, а пока мне не удается объять необъятное своей жизни и судьбы моих друзей.

– Вряд ли ты возьмешься за фантастику. Жизнь – неисчерпаемый, неиссякаемый материал, – сказала Алла.

– Я бы юмора добавила. Юмора много не бывает. Люди без чувства юмора – враги радости, – сказала Инна.

– В детдомовской жизни? – уточнила Рита. – Не к месту в этой книге расточительное многообразие фейерверков юмора. Ничто так не ранит, как неискренний смех… К тому же юмор – дело молодых, а мне теперь ирония ближе и милее, – добавила она с грустной усмешкой.

– Кажется, Оскар Уайльд сказал, что на свете нет ничего смешнее правды, – обронила Лена.

– Эта книга – сведение счетов с обидчиками из твоего детства? – фыркнула Инна.

– С таким подходом к литературе для тебя и вся классика – сведение счетов авторов с личными врагами и с государством… А большего ты не узрела? В тебе в неявной форме обнаруживается пренебрежение к людям с гуманитарными наклонностями.

– Ты веришь, что от твоих книг мир станет чуть добрей? Какая трогательная иллюзия!

– Книги в детстве вылепили меня.

– Теперь этим занимаются компьютер и телевизор.

– Надо в первые годы жизни ребенка одержать победу над этими монстрами, удалив их как можно дальше, и только в качестве награды позволять малышу смотреть наши прекрасные мультфильмы и детские фильмы.