Геха

Гехе запомнился эпизод, когда в театре во время утреннего представления для детей они втроём залезли на балки, на которых висели декорации. Под ними какой-то клоун учил детей, сидящих в зале, как надо быстро одеваться, чтобы не опаздывать в школу. Зал по его команде дружно считал: «Раз… Два… Три!», клоун убегал за ширму, и сверху было видно, как сидящие там две женщины дёргают за шнурки на одежде клоуна, одежда с него спадает, а под ней оказывается такая же, но совсем другого цвета. При счёте «три» клоун выскакивал на сцену и вскидывал руки «Вуаля!». Зал неистово аплодировал. И тут с Гехой случился конфуз – он описался прямо на голову этого «мага и волшебника». А не надо обманывать детей! Внизу началась подозрительная суета и их троице пришлось срочно с театральных колосников слезать и убегать прочь.

Потом мама с Галей уехали в Ленинград, и Геха остался с бабушкой Вассой. И в одночасье превратился из любимого сыночка и младшего братика в неуклюжего и ненасытного иждевенца и нахлебника, вечно путающегося под ногами. Лёньку он больше никогда не видел, хотя вспоминал часто. Проводя большую часть времени в компании сестры и мамы, а потом ещё и бабушки, Геха, естественно, тянулся к мужикам. Иметь такого старшего брата как Лёнька, никогда не унывающего, предприимчивого и смелого – вот неосознанная тогда и неосуществлённая никогда его мальчишеская мечта. Интересно, как сложилась судьба этого безусловно незаурядного человечка. Геха был слишком мал, да и не знал его фамилии, чтобы спустя годы его разыскать. А потом Геха подрос и, как поётся в песне, закружился «в вихре лет».

Бабушка Васса

Бабушка Васса в ту пору жила одна. Большую семью, заполнявшую когда-то весь дом шумом и смехом, время и война безжалостно сократили, а выживших разметали по свету.

Геха уже не помнит хронологию его жизни в Боровичах, мама Тоня частенько отвозила его к бабушке на каникулы, а полгода, кажется, в четвёртом классе, он даже ходил там в школу. Во всяком случае, Геха на правах своего входил в ватагу огольцов Порожской улицы, вернее, того её конца, что протянулся от улицы Боровой до Тинской. Дальше домов не было, начинался спуск к небольшому болоту. С местными огольцами он играл в футбол и лапту, стоял в очередях за хлебом и сахаром, купался в речках Мста и Вельгия, прыгал на лыжах с самодельного трамплина зимой и в песчаный карьер летом, участвовал в набегах на совхозные поля с горохом и т.д.

Как-то бабушка Васса затеяла чистку печной трубы и потащила Геху на чердак – он должен был выносить на двор ведро с сажей. На чердаке промеж двух печных труб, от круглой печки в бабушкиной комнате и от плиты-лежанки на кухне, лежал так называемый боров – горизонтальная кирпичная труба, так что от двух печек сквозь крышу проходила только одна общая труба. Бабушка, открыв на борове маленькую железную дверцу, выгребала сажу и приговаривала: «Моя ты печечка, тебе не хочется курить, а я, старая, тебя заставляю. Вот и забились твои лёгкие сажей». Передавая Гехе ведро с чёрной жирной сажей, она говорила: «Гляди, гдяди, вот вырастешь большой, будешь курить, твои лёгкие так же забьются сажей, да никак их будет не почистить». «Не буду курить», – обижался Геха. «Будешь, будешь, – говорила бабушка, – все мужики курят». А ведь её урок подействовал, он так и не стал курить, хотя много раз и пытался начать. Слишком жутко выглядела та жирная сажа в ведре. Вспоминал он эту сажу, когда карабкался по высокогорным стенам и когда работал в железном чреве подводной лодки. Ему, некурящему, было там намного легче, чем его курящим товарищам.

Через много лет Геха где-то прочитал, что английские огородники для защиты своих растений от холода накрывают их на ночь специальными «стеклянными колоколами». Бабушка Васса для этой цели использовала простые стеклянные банки, которые на день складывала под крыльцо. И вот однажды, покорённый своеобразной красотой зелёных лягушек, которые в великом множестве водились в болоте под горой, Геха наловил их и сложил в эти банки. Откуда ему было знать, что бабушка Васса очень боялась лягушек, и что эти банки ей понадобятся в тот же вечер… Короче, был он бит, что по бабушкиным понятиям было самой эффективной воспитательной процедурой. Геха же битья не любил. Особенно, когда это касалось персонально его. Ну не нравилось ему, когда его порют.

Коза Милка

У бабушки была коза Милка и Геха, чтобы отработать свой хлеб, должен был её пасти.

Однажды, когда они с Милкой паслись на болоте рядом с песчаным карьером, он воткнул в сырую болотистую почву палку, привязал к ней Милку, а сам отправился на карьер попрыгать с кручи в песок. В один из прыжков Геха угодил босой ногой на острую кость и здорово поранился. Чтобы унять бьющую из раны кровь, он, хромая, отправился обратно на болото, где рядом с Милкой оставил морской китель, доставшийся ему в наследство от отца. К его удивлению, козы на месте не было. А китель лежал. Геха оторвал от него подкладку и кое-как перевязал ногу. За этим занятием его и застала разъярённая бабушка Васса. Оказывается, Милка по дороге домой забежала в чужой огород и накинулась на капусту. Помнится, дома Геху били тогда кочергой, и он инстинктивно прятал голову под табуретку, чтобы остаться живым. О чём он тогда думал, если думал вообще? Только не об отсутствии детского омбудсмена и законов, запрещающих домашнее насилие над детьми. Геха очень жалел, что у него больше нет папы, большого, сильного и очень доброго папы Мити. Он бы Геху в обиду не дал.

После битья, бабушка промыла рану на Гехиной ноге, приложила к ней листья подорожника и перевязала. Потом умыла его, переодела и накормила вкуснейшим картофельным пюре на козьем молоке с кусочками американской тушёнки, что обычно делала только по праздникам. В тот день он гулять на улицу не ходил, отлёживался.

Да, а его нога заживала дольше; чем следы побоев на теле и Геха ещё полгода боялся ставить ногу на всю ступню, так и ходил, ступая на носок.

"Заготзерно". Победа

И ещё один памятный эпизод из Гехиного боровичского детства.

Сильные морозы. К бабушке Вассе заезжают дальние родственники из деревни. На гнедой лошади, запряжённой в сани-розвальни они едут в «Заготзерно». Геха увязался с ними, ещё бы, когда ещё выпадет счастье прокатиться в санях, в которые запряжена живая лошадь! На площадке перед конторой «Заготзерно» на укатанном и унавоженном снегу скопилось множество людей и подвод. Геха до сих пор помнит эту картинку – десятки, а то и сотни румяных людей, одетых в овчинные тулупы, прыгают и толкаются, чтобы не замёрзнуть, галдят, хохочут, Вполне можно было снимать массовку для какого-нибудь исторического фильма, всё было, как и сотни лет назад – лошади, сани, овчинные тулупы и мороз… Этот мороз и подвёл Геху. Ему в его скудной городской одежонке не захотелось вылезать из саней и он начал засыпать. Очнулся уже в доме на Порожской улице – голенький, лежащий на бабушкиной плите-лежанке. Несколько пар сильных рук растирают его водкой, боль пронизывает всё его тело, а бабушкин голос на чём свет стоит костит деревенских гостей. Подвёл их Геха. Но выжил.

Весной 1945 года бабушка вдруг получила письмо от пропавшего без вести сына Вити, лётчика, его как раз освободили из концлагеря Освенцим. Строгая и всегда сдержанная на эмоции бабушка Васса носилась по соседям с этим письмом в руках и в одной туфле на ноге: «Витенька жив!»

Бабушка Васса росла сиротой в семье брата в деревне Зайцево. В многодетной крестьянской семье лишний рот всегда проблема. Поэтому с ранних лет она была отдана в услужение в барскую усадьбу немки Бергштейн, прозванной в народе Берсенихой. Смышлёная не по годам, расторопная и трудолюбивая девчушка выгодно выделялась на фоне остальной челяди и уже к шестнадцати годам была у барыни экономкой, а попросту ключницей. Такая судьба и вылепила бабушкин характер, она никогда не улыбалась, не напевала песен, не терпела ленивых и неряшливых, во всём любила железный порядок.