Страница 6 из 27
В отличие от такой консервативной интерпретации Н. М. Карамзина И. Г. Фихте (1762–1814) сформулировал в 1807– 1808 гг. свои идеи патриотизма, необходимости преобразований, понимания нации как единения всего народа на основе общности литературного языка и культуры в условиях поражений немецких государств от войск республиканской и наполеоновской Франции. Фихте по-своему осмыслил и сформулировал задачи, стоявшие перед разделенной на десятки государств Германией. Его идеи оказались близки к тому, о чем ранее писал Карамзин, но с определенными особенностями.
Утверждая существование немцев как единого народа, И. Г. Фихте обращался к ним как к этнокультурной целостности без различий в социальном и имущественном положении, подчеркивая единство нации в историческом процессе. Основу этого единства должны были составить единство самосознания и самодостаточность. Средством для достижения таких целей должно было стать государство. Ему следовало принуждать народ как целостность к достижению благих целей, к победам над внешним врагом и к успехам во внутреннем строительстве.
И. Г. Фихте считал необходимым создать единую систему образования, которая должна была объединить разделенный на сословия народ в нацию. Используя категории философии И. Канта, Фихте ввел понятие идеального типа немца – «немец в себе и для себя». Для обоснования этой националистической идеи он использовал якобы исторические факты. Фихте характеризовал всё ненемецкое в реальной действительности и идейной жизни как «мертвящий дух зарубежья». По его словам, «всё это, где бы оно ни было рождено и на каком бы языке оно ни говорило, не немецкое и чуждо нам, и чем раньше оно отделится от нас, тем лучше»26.
И. Г. Фихте обратил также внимание на необходимость воспитания любви к Отечеству, осознанной принадлежности к своему народу. В условиях политической раздробленности Германии на множество государств, различных по государственному, преимущественно средневековому, устройству, он указывал на народ и Отечество как на высшие патриотические ценности, как на хранителей вечных исторических и национальных традиций27.
Утверждая идею исторического, духовного и культурного единства германской нации, И. Г. Фихте пришел к выводу о необходимости ее самоизоляции и самодостаточности, не допускающих разных видов взаимодействия с соседними народами и государствами28. Свою теорию единой немецкой нации он обобщил в идеалистическую концепцию закономерности исторического процесса закрытых в себе этнических общностей, возводимых к некоему мистическому единству. Такая концепция национального единства должна была противопоставить социальный мир борьбе сословий в западноевропейских странах начала XIX в.29 Вместе с тем Фихте подчеркивал, что его теория не утверждает верховенства немецкой культуры над другими, имея в виду претензии на первенство в XVIII – начале XIX в. французской культуры. Но он призывал противопоставить унижающей немцев лести чужой культуре, французской, национальную гордость и немецкую культуру.
Сформулированная в 1802 г. Н. М. Карамзиным концепция романтизма отчасти отразилась в его последующей общественной деятельности и произведениях, прежде всего в характеристике русского народа как субъекта истории. Но после создания в 1815 г. Священного союза, в котором определяющее значение имел мистически настроенный Александр I, эти идеи не могли осуществиться вследствие интегрирующего воздействия унифицированного консерватизма в европейских странах. Карамзинской интерпретации романтической концепции противостояло также революционное направление романтизма: во Франции – О. Тьерри и Ф. Гизо, в России – декабристы. Карамзинская концепция консервативного романтизма, сохранившая также просветительские идеи, не пережила своего создателя, тогда как концепция И. Г. Фихте нашла свое продолжение и развитие в теориях немецких романтиков о «народном духе», в последующей российской общественно-политической практике правления Николая I и в славянофильстве.
Это краткое изложение судеб просветительских и романтических идей необходимо для понимания историографии «норманской проблемы» в XIX–XX вв.
На рубеже 1820–1830-х годов эта проблема оказалась под значительным воздействием идеологизированной внутренней и внешней политики Николая I (1825–1855). Июльская революция 1830 г. во Франции, свержение там легитимной династии Бурбонов, революция в том же году в Бельгии, польское восстание 1830–1831 гг. имели следствием в частности распад Священного союза и формирование осознанно консервативной политики нового российского императора. Ее содержание определялось сверхцентрализованным монархическим управлением, сословным и крепостным строем Российской империи, значительно отстававшей вследствие этих причин в экономическом развитии от передовых стран Западной Европы, где уже происходила промышленная революция. Основы романтической консервативной идеологии николаевского правления были сформулированы как «самодержавие, православие, народность», т. е., как писал граф С. С. Уваров, «народное начало в видах правительства»30. Такие принципы стали определяющими во внутренней политике царской власти до начала ХХ в. В частности, они идеологизированно противопоставляли историческое развитие России другим европейским странам.
Как форма оппозиции к такой системе императорской власти в 1830-е годы сформировалось славянофильство в качестве особого направления общественной мысли. Сохраняя монархию, оно предполагало наполнение государственной власти православными и светскими либеральными ценностями. Идеи особого славянского духовного мира и его общинности оно противопоставило рассудочному Западу, тогда как в православии особо отмечались его религиозно-философские и нравственные начала. Этнокультурные особенности русских и, шире, славян оно обобщило до особенностей их экономического, социального и политического строя, до особого пути их исторического развития.
Западники как другая форма либеральной оппозиции правлению Николая I и его преемников являлись сторонниками западноевропейского пути социально-экономического и политического развития России. До конца XIX – начала ХХ в. они отмечали в своих научных трудах сходство и различия исторической эволюции России и стран Запада. В таком сложном общественно-политическом и научном контексте оказалось научное изучение «норманской проблемы».
В 1832 г. М. П. Погодин, профессор русской истории Московского университета, сформулировал конкретное содержание официозной концепции. В частности, в своей лекции для студентов в присутствии товарища министра народного просвещения С. С. Уварова он сохранил карамзинское мнение о скандинавской принадлежности варягов на Руси IX–X вв., подчеркивая особое значение «призвания» Рюрика и его братьев. «Призванием» варягов российская история, по Погодину, отличалась от «завоевания» германцев на Западе31. «Призвание» скандинавов-варягов объясняло, по его мнению, последующее бесконфликтное развитие русского государства и общества, его социальное и культурное единство, тогда как в германском «завоевании» западные просветители видели начала феодализма в средние века, а французские романтики – и стоки формирования классов и классовой борьбы.
В научной дискуссии 30–90-х годов XIX в. происхождению этнонимов русь, росы и варяги было посвящено значительное число работ, профессиональных и любительских. Это – о собая тема историографических штудий. Объединенные возражениями против их скандинавских начал, исследователи объясняли происхождение названия руси от хазар (И.Ф.Г. Эверс), руси, росов – от реки Рось или Русь, а варягов – от венедо-германского названия пиратов, которое перешло от балтийских славян к восточным (С. А. Гедеонов), названия руси от финно-угорских племен (П. Г. Бутков, Д. Ф. Щеглов), от черноморских (приазовских) славян (Д. И. Иловайский, И. Филевич), готов (А. А. Куник, В. Г. Васильевский, А. Будилович), от жмуди (литовцев) (Н. И. Костомаров). Сохранило свое влияние мнение о происхождении названия варягов от славянских областей Балтийского поморья (Ф. Л. Морошкин, А. Васильев, И. Е. Забелин) и т. д.32
26
Фихте И. Г. Речи к немецкой нации / Перевод А. А. Иваненко. СПб., 2009. С. 52–63, 66, 69–70, 75.
27
Там же. С. 189, 197, 199.
28
Там же. С. 290–291, 297.
29
Фихте И. Г. Речи к немецкой нации. С. 299, 303, 307–309.
30
Цит. по: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1895. Кн. 9. С. 236.
31
Барсуков Н.П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1891. Кн. 4. С. 72–78.
32
Мошин В. А. Варяго-русский вопрос // Slavia. 1931. T. 10. C. 109–136, 343–379, 501–537; Ловмяньский Х. Русь и норманны / Перевод М. Е. Бычковой. М., 1985. С. 57–58, 63–66; Хлевов А. А. Норманская проблема в отечественной исторической науке. СПб., 1997. С. 24–30.