Реквием

– Это страх. Он разрастается и опутывает. Если трудно говорить, молчи.

– Задыхаются и от счастья, и от страха.

– Но по-разному.

– Чувствую, включилась в понимание.

«Глаза с блеском, значит, уже слава Богу. Только на бок сильно завалилась. Сейчас она слабая, как выжатая, и грустная, но живительная мысль уже бьется в ее измученном мозгу, омывая сознание волнами невыразимого блаженства: «Пронесло, отлегло. Еще не время», – понимает Лена.

– Как хорошо! – не сдержав эмоций, воскликнула она голосом радостного облегчения, когда страх прошедшего чуть ли не смакуют, ликуя в настоящем.

Лена подала подруге лекарство. Та приняла и взглянула на нее с молчаливой признательностью.

«Надолго ли отсрочка? Который раз за сегодняшний день она «прикладывается» к пузырьку? Просто накачана лекарствами», – думает Лена и грустно шутит:

– У нас с тобой теперь на десерт только таблетки. Ты сегодня страшно переутомилась. Засыпай спокойно. Я рядом. Спи крепко. Завтра нам надо выглядеть.

– Не получится.

– Заснешь, куда денешься. Прижимайся ко мне. Я уютная. А может, хочешь рюмашечку коньячка?

– Для меня пить хороший коньяк что попусту добро переводить. Я за русскую водочку всегда стою. Это ты у нас гурман.

Обе надолго замолчали. Накопившееся напряжение дня, потрясение бессонных часов ночи вновь разом обрушились на них, пробив барьер натянутых, как струны, нервов. Они безмолвно застыли, утратив все ощущения, не в силах ни думать, ни реагировать.

– Не отвел Он от меня беду… Знаешь, есть мужество умирать… – не в бреду, осмысленно сказала Инна.

– А еще есть мужество жить. И нам с тобой его не занимать. «Думая о смерти, помни о живых». Обо мне помни. Ты мне нужна.

– Блуждала в тумане жизни, негодовала, завидовала, осуждала и скорбела. Во мне часто угадывалось надменное и злорадное торжество «добродетельной» души.

– Не глупи. Твои мысли чаще возносились к светлым высотам духа.

– «Привлечь к себе любовь пространства. Услышать будущего зов».

– Пастернак, – сказала Лена.

«Слова поэта в данной ситуации прозвучали слишком двусмысленно», – вздохнула она, поняв их новый горький смысл в устах подруги. И подумала: «Не дает судьба ей легкой смерти».

И будто подслушав мысли Лены, Инна сказала глухо:

– Надобность во мне отпала. Судьба мне плохой знак подала. Гроза неделю назад была, когда я у могилы матери стояла. Зима – и вдруг молния…

– Предрассудки. Ты – и плебейское суеверие? А может, это знак перемены к лучшему?

– На ладан дышу. Не заслужила я светлой памяти.

– Ты еще скажи: на века.

– Соблазн велик.

Что-то подсказывало Инне, что Лена понимает её лучше, чем они обе выразили в словах.

Она глубоко и судорожно вздохнула.

– С кем я буду соседствовать… навсегда?

– Это твой выбор. Приму любой. Но не торопись отдаваться в руки… во власть неизвестности. Моей бабушке врачи давали год жизни, но она полтора протянула. А у тебя прекрасные лекарства. Я завтра же подключу всех своих друзей на поиски новых. Смена лекарств часто действует положительно.

– Если что… тот наш договор остается в силе. Все документы в черной сумке на антресолях. Я во всем рассчитываю на тебя. Я там и твоему внучку очаровательный сувенир припасла на добрую память. Предметы хранят в себе много чего хорошего о владельце. От них исходит энергия. Существует дух места, дух предмета.

Не люблю ночные мертвые окна, – непонятно к чему сказала Инна внезапно угасшим голосом. Она свернулась калачиком, уткнулась Лене в плечо и затихла. Подруга обняла ее. Они больше не испытывали желания говорить, зная, что не смогут скрыть в словах смысл этого молчания. И дело тут было даже не в истощении физических сил.

«Ладони под щеку пристроила, как маленькая. Не спит. Скрылась под надежную защиту собственного горя. Взвинчена до предела. Пытается перевести свои мысли в более спокойную бытовую плоскость. Лежит в терпеливом доверчивом молчании. Хочет, чтобы я уснула первая. Даже сейчас бережет меня», – с теплой грустью думает Лена, пытаясь осторожно, чтобы не потревожить подругу, удобнее уложить на матрасе больные ноги. (Их нещадно ломило.)

Неожиданно Ленина благодарная влага покатилась по Инниной щеке, разлилась по губам и та ощутила горько-соленый вкус жемчуга ее слез... и их сладость.

На душе у Лены неспокойно. Она боится засыпать. Почему-то припомнились откуда-то явившиеся слова: «Откровенное сердце человека в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа». Из Святого Писания? Кроткого? Кроткого, но сильного. Потом в её сознании, как обрывок незаконченного рассуждения, промелькнула смутная мысль: «Надо бы уточнить».

Прошло несколько минут тихо стонущей в ушах пугливой тишины. Инна дышала ровно и спокойно. Сон оградил её от тоскливых мыслей. «Нет ни боли, ни забот, ни надежд, ни будущего?» Лена тихонько позвала подругу, потом осторожно отняла затекшую руку и повернулась на бок. Чтобы уснуть, ей необходимо было отвлечься от дум о подруге, да и о себе тоже, отринуть волну накатившей меланхолии. Но ей никак не удавалось сдержать вновь нахлынувший поток преследующих воспоминаний. Внутри неё всё еще подрагивало. И это было верным признаком долгого незасыпания.

Прошло достаточно много времени, прежде чем мысли Лены обратились к родному дому: «Недавно была в командировке. Телефонный звонок в гостиничном номере. Внучок картаво залопотал: «Бабушка, я тебя люблю и очень жду». Лена улыбнулась: «Вот чего мне сейчас не хватает для душевного комфорта, чтобы окунуться в сон. Но не время для бесед с малышом, ночь на дворе. Разное держит людей на земле». Уголком пододеяльника она промокнула вмиг увлажнившиеся глаза и подумала: «Слаба я стала на слезы. Меня теперь заставить плакать намного легче, чем смеяться».

«Андрейка, счастье мое, свет очей моих, мой главный и самый яркий лучик… – забормотала она, погружаясь в сон на волнах теплых воспоминаний о внуке. – Господи, дай Миру покой и стабильность, дай людям на земле больше добра, дай моим близким здоровья и счастья. Помоги Инне выжить. Дай мне сил еще пожить и поработать…»

Каждый раз слова у нее выходили разные, но смысл их был один и тот же.

«Господи!» При моем воспитании и образовании это обращение звучит более чем странно. Но оно меня успокаивает. И ведь не религиозная, но вот привыкла после операции, в которой на краю была и особенно после серии изматывающих химий каждую ночь встречать просьбами к Всевышнему. Будто сама себе вменила в обязанность. Так и повелось. Собственно, отголоски религиозности, наверное, есть в каждом из нас. Некоторых она спасает от самоубийства».

Лене вспомнились полушутливые слова матери: «Нас не учили ни молиться, ни медитировать. И чтобы отойти от дня, насыщенного болезненными необоримыми мыслями и заботами, приходится на ночь петь себе колыбельную. А от колыбельной до молитвы – музыки Небес, ведущей к Богу, – один шаг. И причина тому хрестоматийная... Правильная жизнь и есть моя религия. Красота ведет к доброте, поэтому слиться с Природой – все равно что почувствовать высшее наслаждение и сердцем найти дорогу к непознанному, называемому Всевышним. А восхищение Природой и есть молитва».

А казалось, не верила.

«Господи, ниспошли мне сон. Господи, дай людям… – как молитву в который раз привычно повторяет Лена. Её медленно поглощала тяжёлая дрема, приносящая хрупкий, но так необходимый сон. – Это похоже на втягивание релятивистских струй в черную космическую дыру», – подумала она. И это стало последней мыслью, пробившейся сквозь поток обращений к Всевышнему. Наконец и он иссяк, слившись с волнами сна, насылаемыми заботливым Морфеем. Лена спала, и ничто уже не оживляло её усталого расслабленного лица.

33

– Принцесса, весь месяц была серая туманная погода, а сегодня, как по заказу, явилось яркое солнце на чистом небосводе. Такое утро несет в себе обещание удивительного дня! Я будто летаю! – зашептала Лена.