Реквием

Инна неожиданно рассмеялась:

– Тебя на понтонном мосту вспомнила. Иду по пляжу, тебя ищу. Знаю, ты где-то рядом сыночка Андрюшеньку выгуливаешь. На мосту целый отряд девушек выстроился в ряд, облокотившись на перила. Прекрасная картина – вид сзади! Смотрю, парни идут и «облизываются». Вдруг один самый крупный отделяется, наклоняется… и этак ласково-нежно огибает, буквально обтекает ручищами, чуть касаясь, очень понравившуюся ему пятую точку. Ее владелица как пантера выворачивается с гневным лицом – и я вижу тебя! Давлюсь от смеха, а бедный парень, лопоча извинения, сваливается с моста в воду. Представляешь, трем десяткам молоденьких девушек предпочел тебя, ту, которой далеко, очень далеко за сорок. Ты и не подозревала, как была хороша! Не знала себе цены.

– Не помню такого. Воспоминания соединяются в тебе самым неожиданным образом. Красота – понятие условное.

– Забыла. Значит, это событие не слишком много для тебя значило. Ты не понимала, что хорошо сложена, что в тебе была удивительная грация. Ты её не чувствовала? Нет, наверняка кто-нибудь из мужчин хотя бы мельком об этом упоминал, но тебя это не волновало, потому что ты никогда не боролась за мужское внимание, даже, наоборот, отбивалась от него. «Страсть с любовью не путала». Так, кажется, ты говорила? В твоей системе ценностей тело и внешность никогда не имели доминирующего значения. Так, постольку-поскольку, по мере надобности, по мере необходимости. А зря, прекрасными данными, природными прелестями надо уметь пользоваться.

– Телевидение призывает?

– Твое пятидесятилетие вспомнила. Мы тогда всей компанией медленно подходили к ресторану. Я приметила, что несколько незнакомых мужчин неотступно следуют за нами, и чуть приотстала. Вдруг один из них – очень даже привлекательный, с благородными седоватыми висками – приблизился к тебе сзади, на миг преклонил колено и, не касаясь тебя, с благоговейным восторгом, изящными движениями рук очертил в воздухе твою королевскую фигуру: прямую узкую спину, осиную талию, эффектную округлость «нижнего бюста». То бишь сильную выразительную линию бедер. Потом на мгновение артистично молитвенно сложил руки у подбородка и склонил голову на грудь. И тут же вскочил. В этом его жесте не было шутовства, только преклонение перед красотой. Это была его дань твоей изысканности и изяществу. Он не ломал комедию. Ядром, так сказать, контрапунктом его поведения было благородное уважение и восхищение. Я это видела по его грустным глазам. Не скрою, позавидовала тебе.

– Будет тебе, фантазерка. Просто в нашей компании я была самая высокая, – объяснила очаровательную выходку мужчины Лена.

– А я привлекала к себе внимание экстравагантными поступками, экзотической, шокирующей одеждой. Сама очень даже прилично шила. Только доставались мне в основном то какие-то безжизненные «философы», то генераторы песка или дури. И повергали в уныние. Да и тебе не везло, если речь вести о серьезном.

Лена повела подругу другой стезёй.

– Я никогда не отпускала Андрюшу одного на реку. Каждый его шаг незаметно контролировала. И не напрасно. Дважды ему жизнь спасала. Маленьким он очень слабеньким был. Окреп только к восемнадцати годам. И тогда я дала ему полную свободу.

Но Инна опять за свое:

– Когда ты впервые узнала, что ноги у тебя красивые?

– Нашла о чем вспоминать. Теперь я колченогая.

– И все же.

– Я тогда на четвертом курсе была. Сидели мы с Андреем в фойе кинотеатра «Луч», афиши на стенах разглядывали. Тут он и говорит: «Смотри, какие у артистки стройные, изящные ноги». А напротив моего кресла зеркало висело. И вдруг Андрей как вскрикнет: «Да у тебя они ещё красивее!». На нас все оглядываться стали. Я смутилась, но в зеркало все-таки посмотрела. И тут же об этом забыла.

«Даже теперь она исполнена желанием сделать мне паблисити. О себе бы подумала», – вздохнула Лена. Инна этот вздох расценила иначе.

– Это ты, Инесса-принцесса была у нас всегда девушкой, выбивающейся из общей толпы, – серьезно сказала Лена.

– Всем нравится нравиться. А уж мне-то!

– Помнишь, как Галка Рязанцева впервые принесла в НИИ на практику заграничный журнал? Я еще тогда к тебе после сессии в гости нежданно-негаданно нагрянула. Мы разглядывали артисток, их наряды, рекламы прекрасного белья и тихонько вздыхали. Не могли мы себе такое позволить. Да и не было в наших магазинах такой прелести. Хотя кое-кто из нас время от времени предпринимал попытки соорудить себе нечто особенное, перекраивая, перешивая. И вдруг Галка говорит: «Девчонки, оглянитесь вокруг, посмотрите друг на друга. Да если нас приодеть и причесать, как этих актрис, так мы еще красивее их будем смотреться!» Мы смущенно заулыбались от такого неожиданного открытия. А Зоя вдруг добавила: «И ученые у нас самые умные». И тут мы все вместе от души расхохотались. Мы почувствовали себя такими счастливыми!

Инна без всякого перехода сказала:

– Странную, крайне неприятную прошлогоднюю историю, связанную с Тоней, вспомнила. Перекидываюсь я в карты с её мужем, а она пристает ко мне с покупкой нового лекарства. Я не горю желанием, возражаю. Она задирает мне блузку сзади и насильно мажет спину какой-то кроваво-красной дрянью. Я противлюсь, отбиваюсь, меня почему-то пробирает озноб, а она знай себе втирает мне эту гадость с какой-то прямо-таки злостью. Вот ведь настырная! И всего-то рекламирует это лекарство, чтобы продать и чуть-чуть подзаработать. А утром у меня температура за сорок. Целый день в прострации между небом и землей, между жизнью и смертью. Ночью ясное ощущение, что ухожу… А на следующий день на градуснике тридцать четыре и жесточайшая слабость полуживого, полумертвого состояния. Потом месяцы восстановления. И до сих пор у меня нормальная температура в пределах тридцать пять и пять – тридцать шесть и замедленный ритм жизни. Я словно бы завяла. Что это было? Яд? Я ничего плохого ей не делала. Да и вообще никому. Подруга называется! Собственно, не подруга, жена нашего общего друга. Угораздило меня напроситься к ним в гости!

– Зависть и ревность могут излучать отрицательную энергию, способную убить. Возьми себе на заметку. Мне пришлось в это поверить. Теперь я не вверяю себя кому ни попадя. Раньше это явление сглазом называлось, – объяснила Лена.

– Загадка природы. Может, мои нервы и внушаемость явились причиной этой странной болезни?

– Они – только предпосылки.

– Тогда все-таки лекарство.

– Не думаю. Не рискнут предприниматели так уж явно губить людей.

– Как знать. Теперь корпоративные интересы и деньги для некоторых зачастую важнее здоровья тысяч людей.

– К сожалению.

«Инна усилием воли заставляет себя отвлекаться и думать о постороннем? Ей хуже?» – думает Лена.

Хандра непредсказуемо наплыла на Инну, и Лена увидела отчужденное опустелое лицо подруги и услышала ее усталый зыбкий голос:

– Чувствую, не выбраться мне из болезни, не выпутаться из её когтей. Придется перебираться в мир иной. Эта пытка ожиданием, этот гнетущий ужас… Угасаю, будто по капле остаток жизни цедя... Приятного мало. Мне бы внезапно, мгновенно или во сне.

– Я тоже хотела бы сразу.

Лицо Инны вдруг сделалось невыразимо страшным. «Как у бабушки в последние дни, – содрогнулась Лена. – Только бы не отнять у неё веру, только бы не лишить надежды. Господи! Не подает признаков жизни!»

– Все будет хорошо. Потерпи совсем чуть-чуть. Я с тобой. «Боже мой, как же она всё это выдерживает дома, когда совсем одна?! – ужаснулась Лена. – Немудрено начать заговариваться».

После этой страшной мысли Лене трудно дается даже внешнее спокойствие.

– Я не раздумала жить. Просто слиплись больные усталые глаза. «Враги ушли, и слава богу. Друзья ушли – счастливый путь…» – Инна попыталась улыбнуться собственной шутке. – Ершов, кажется. Тот, что «Конька-горбунка» написал в девятнадцать лет.

«Она бредит?» – пугается Лена.