Тина

«Обрыдалась? Ты мне еще прочти лекцию о взаимообусловленности и взаимопроникновении добра и зла! Предъяви свои полномочия! Подожди, дай мне договорить, не делай вид, что не хочешь меня слушать. С каких это пор я впал в немилость? Ты на чьей стороне? Мы же всегда с тобой ладили, ты меня защищала, я доверял тебе, считался с твоим мнением. И хотя у тебя чересчур прямой взгляд слишком опытной женщины, ты, как мне казалось, всегда являлась той, с кем можно было поделиться тяжелой ношей невысказанных обид, рассказать о самом потаенном. С тобой можно было быть самим собой. Мы были на равных. До сегодняшнего дня я считал тебя вменяемой, непостижимая моя. А теперь не пойму, куда ты клонишь».

Я не стала уходить от ответа. Но фыркнула:

«Поиграем в «угадайку»? Вернулся ко времени предшествующему началу твоего падения? А ты перейди сразу к развязке.

«Что на тебя нашло? С чего вдруг стала такой черствой? Напролом идешь. Раньше ты ко мне была более расположенной, относилась с должным вниманием. Я с тобой как с самим собой разговаривал. Решила на меня излить свою досаду? Я попался тебе в одну из таких минут, когда тебе самой потребовалась жилетка? У меня голова от тебя идет кругом. Наносишь удары по моему самолюбию, вымещаешь свою неудовлетворенность жизнью? Ты думаешь, что я настолько глуп, что не заметил этого? Что, манипулировать человеческими чувствами – ни с чем несравнимое удовольствие? Посильнее секса будет? Недостойно ведешь. Не выступай, это моя жизнь, а не твоя вотчина. Не переходи мне дорогу. Каждый – я так думаю – должен сам ломать и строить свою жизнь».

Напросился на свою голову. Оно, конечно, дурак и в Африке дурак… Нет, чтобы пройти мимо, не заметить, раз не в духе. Думал, встретил тебя как нельзя кстати. Даже не имел ничего против, чтобы с удовольствием поболтать. Решил, ты вполне приемлемый вариант для общения. Вроде бы даже соскучился по твоей иронии и эрудиции. Как и ты, впрочем, да? Я даже присвистнул от радости, увидев тебя».

«Говорун еще тот», – усмехнулась Жанна.

«Ты опять только о себе. Я из-за Тины вас мирила. Тогда я еще мало знала твой истинный характер, не желала рыться в хламе твоих чувств и, хотя недолюбливала, хотела – что совершенно естественно – помочь подруге. Я сама тогда в нашей с ней дружбе искала лекарство от собственного одинокого существования. Говоря это, я ни словом не грешу против истины.

Тина любит тебя. Ее любовь по силе и безрассудству похожа разве что на молодой вулкан, способный разнести в клочья все твои беды. В тихом, сдержанном голосе, в спокойной стойкости ее подлинная сила. Ты же ничего не желал знать, понимать, ничего не умел оценить по достоинству, ничего не делал для того, чтобы чего-то добиться в жизни, а она, наверное, втайне мечтала помочь развить те неплохие данные, что достались тебе в наследство от предков. Силилась тебя понять. Ее стараниями ты мог бы достичь многого. Тина хотела, чтобы твоя фамилия прозвучала хотя бы в пределах области. Достойная фамилия – самое высокое звание. Только не всегда талант совпадает с честью и достоинством. Твои интересы сосредоточились на попойках и низменных прихотях. Растерял ты свое достоинство и вконец запутался. Отсюда все напасти. Считал, что куралесить не зазорно? На что ты надеялся? На русский авось? Теперь уж не искоренить… Жизнь, знаешь ли, не Божий дар, а послушание: терпение, труд великий, а ты налегке галопировал. Вот и вынесла тебе Судьба свой приговор».

«Какой?» – спросил он с мукой в голосе.

Я промолчала. О другом заговорила:

«Для Тины отдавать – истинное наслаждение, только тогда – ее слова! – она абсолютно счастлива. Ты не понимаешь, что истинная любовь не бывает тривиальной. А ты способен только тешить свое самолюбие местью Тине за свои неудачи. Ты всего лишь умеешь навязывать свои интересы. А твое идиотское самокопание может разъесть душу самого стойкого человека… С возрастим мы внутри себя почти не меняемся, но мудреем, учимся держать себя в руках. Только вот нервы… К тому же я сейчас сама переживаю годы потерь и утрат – не самые легкие времена, – вставила я в свое оправдание. – И теперь, когда наступило время осмысления прожитого, я жалею о своем заступничестве и не знаю, как загладить свою вину перед Тиной».

«Откровенно говоря, я совсем не рвался к тебе, вот и растерялся от неожиданности, – со своей обычной ухмылкой заговорил Кир. – Заторможен я после вчерашнего. Начну с того, что не могу сказать, что желание видеть тебя во мне остыло – ты интересный экземпляр. Я сгорал от любопытства, но случилось непредвиденное. С той самой минуты, как ты заговорила, я понял: дело решенное – будет долбить. Надо было перестраховаться – уйти подобру-поздорову, чтобы в моем сердце не зачах, не оскудел и не выродился окончательно твой образ, и душа, придававшая ему глубину, не отлетела…

Тебе жаль для меня лишней толики тепла и участия? Какая ты женщина? Ты прокурор. За что честишь меня? Наговорила тут ни много, ни мало – с три короба беспощадных, жестоко разящих слов. Оповестила о незнаемом? Спустила пар в элементарном многословии, высветила свой сволочной характер. Ха! Столь содержательные встречи происходят у меня не часто! Низкий поклон тебе за науку. Хочешь новый виток ругани? Валяй».

«Мне что, больше всех надо? Пусть Тина тебя воспитывает. Мне своих забот хватает», – для пущей убедительности добавила я.

Чувствую, при внешней видимости спокойствия на лице, он дошел до точки внутреннего кипения, предвещающей взрыв. Но не пожелал его предотвратить, а, напротив, повысив голос, снова возвратился к поднятой теме, накачивая себя раздражением. Зло, с сердцем говорил, словно от избытка чувств:

– Погоди. Хватит поучать! Ты не вправе. У меня скоро грядет юбилей. Знаешь ведь, сколько стукнет. Считаю, что со мной подобный тон уже недопустим. Да, мне виднее. Сделай одолжение – отвали. Ша! Чтобы ты ни произносила, это – всего лишь слова. Не устаешь от себя самой? Доконала, ведьма. Ети твою душу… Усекла? Надоела мне вся эта свистопляска вокруг моей особы. Кажется, весь мир ополчился против меня. Козлом отпущения решила меня сделать? В пустом сердце не аукнется, в пустой голове не отзовется…»

И полоснул меня злым настороженным взглядом.

«О ком это он? Обо мне?! Не все сказал, но подумал?.. Совсем свихнулся на почве алкоголя. Пургу понес, – подумала я и на какое-то время отвернулась, пока мышцы лица усилием воли расправляли и сглаживали некое подобие презрительной ухмылки. Но мысленно я все равно взвилась: «Бездарь, подонок! Столько боли было в моей жизни! Любила так, что земные законы переставали для меня существовать! А меня предавали… Не скоро я поняла, что мужчинам нужна простота, чтобы не затруднять себя. Зачем им женский ум, интеллект? И это стало началом моего поиска себя для себя… Как я вкалывала! А меня подводили, подсиживали… Тогда я еще не всегда понимала, к лучшему или к худшему происходили те или другие события. Но я вскакивала, встряхивалась и снова бросалась в бой и других поднимала и увлекала. А ты что делал? Блажь свою баюкал?».

«Можешь быть довольна собой. Приковала меня к позорному столбу истории гвоздями своих обид на весь мир, а главное на мужчин. Ради всего святого, замолчи! – с неожиданной тоской и бесконечной щемящей грустью в голосе истерично взвыл Кир, театрально воздев руки к небу.

– Я тоже была на взводе. Но прежде чем оценить меру нанесенного мне оскорбления и попытаться резко ответить, я успела заметить, что в глазах Кира на самом деле проступили скорбь и отчаяние. Он неловко, как-то боком, беспомощно опустился на колени. Будто сполз по невидимой стене, испытывая крестные муки. Смотрю, уставился в одну точку. И столько горечи и какого-то недоумевающего, не мирящегося чувства было в его взгляде, что словами не передать. Выглядел он совершенно раздавленным. Меня на мгновение пронзила боль, от которой захватило дух. Я не могла сладить с собой. Едва не потеряла контроль. Чувствую, зла не хватает оставить его в таком настроении. Даже подумала, что, плохо себя знаю, раз ловлю себя на неожиданных суррогатных чувствах. Что-то у меня к нему материнское возникло, то самое, несостоявшееся... Боже, как иногда хочется этого теплого чувства… внутри себя… даже к такому обалдую… Стою потрясенная своими ощущениями, молчу, а кошки скребут на сердце… Сожалею, но не каюсь. Все же он мне не по барабану…