Тина

«В пустом трепе они стоят друг друга. Это невыносимо!» – подумала Жанна.

«Похоже, все знают, что нужно для моего перевоспитания, но никто не представляет, как этого добиться… как и со всей страной… – взвился Кирилл. – Что ты тут потеряла? Кто тебя ко мне подослал? Тина? За что ты на меня взъелась? Да еще с каким упоением! Сарафанное радио – твой основной источник. Похоже, у тебя в этом плане все хорошо отлажено: первая всегда обо всем узнаешь, а потом хвалишься разумом, помноженным на какое-то там внутреннее, глубинное чутье. Неправдоподобная… настолько женская история! Ты темная, но с удивительной интуицией великого прорицателя? Медаль тебе за это». – Кирилл сорвал с чахлого, пыльного придорожного лопуха малиновый цветок и попытался его вручить мне.

«Отклоняю эту честь, пусть у меня не будет завистников», – отшутилась я.

А он опять за свое:

– Помниться, еще в студенческие годы все звали тебя всезнайкой. Я допускаю, что и сейчас ты раздобыла, наскребла чего-нибудь новенького. Но не стою я твоего изысканного внимания. Я же тебе до лампочки. Притворяешься возмущенной. Все это неспроста? Я твой очередной смелый эксперимент? Как всегда, норовишь навязать свое осмысление чужих бед, а сама ничего по-настоящему не понимаешь в людях, с которыми живешь рядом, и о том, как им больно. Уж я-то прекрасно знаю, каким именно образом ты склонна толковать печальные события моей жизни».

«На что намекает Кирилл? Чего не знает Инна? Может, и правда у него была несчастная любовь, которая бросила его в объятья Тины? Надеюсь, я здесь не при чем, – заволновалась Жанна. – А вдруг проведению было угодно…»

«Не наезжай, и не провоцируй. Не тычь мне в лицо прошлым. Все что ты мне инкриминируешь, лишь зыбкие догадки озлобившейся глубоко несчастной женщины с больными нервами. Подожди, ты что, всерьез думаешь, что задеваешь меня своими словами? С какого бодуна? – Последовал хриплый издевательский смешок Кирилла. Он выразительно поднял на мгновение зло сверкнувшие глаза. – Не туда ты направляешь захлестывающие тебя эмоции. Не погружайся в мою жизненную ситуацию, разгребай свои мусорные завалы».

– Ну, в общем, слово за слово… Ты, Жанна, меня понимаешь.

«Что разоряешься? Не у жены под боком. Ишь, разошелся», – почему-то рассмеялась я.

А он мне вдруг выдал:

«Ох, и посчитаюсь я с тобой! Я тоже умею. Ты меня трогаешь, и я тебя трону. Долго терпел. Как и следует ожидать, о своих делишках ты не упоминаешь даже мельком. Раззадорила ты меня. Слышал я тут о тебе всякие были-небыли, близкие к тебе люди стукнули мне на тебя. Злые языки слушок о тебе пустили невнятный. Эти былины не заслонят тебя от меня. Хочу услышать правду из первых рук о причинах твоих разводов. Может, исповедуешься? Тебя не волнует, что в связи с этим могут всплыть некоторые пикантные подробности. Ха! Что скушала!? Не понравилось? Вот и мне не нравится, когда в душу лезут грязными ногами».

Я тут же ощутила комок в горле… Чуть не задохнулась. В глазах потемнело. Он будто между глаз мне врезал. О первой моей любви напомнил, паскудник. В грязной луже звезды не отражаются.

Видно не смог он отказать себе в удовольствии нагадить мне в душу. Стоял в полуоборота ко мне и с нарастающим злорадством следил за моей реакцией. Чувствую, белею и стекленею. Отвечаю ему сквозь зубы, мол, пробавляешься досужими толками?

И тут он отреагировал странным образом, будто на попятный пошел:

«Сорвался я, дурак, на неуклюжие обвинения как торговка базарная. Скочевряжилась моя душа, испоганилась. Надо было просто послать тебя в самых сильных выражениях и все… И все же не смей указывать мне, как жить, а то схлопочешь… чумовая баба!..»

От неожиданности я вобрала голову в плечи, словно и впрямь ожидала удара, – не удалось мне мгновенно принять обычный настороженно неприступный или безразличный вид – и взвизгнула удивленно:

«Я – чумовая?! Ни фига себе заявленьеце! Попридержи язык! Ишь, что затеял, куда тропочку повел, за живое решил зацепить? Чувствую изысканное издевательство. Положение алкаша сделало тебя недосягаемым для добра. Ловко орудуешь в пространстве собственного… тупого бесчеловечного сознания. Разочаровал ты меня, хотя я всегда подозревала тебя в чем-то подобном. Раньше втайне гадил, стыдясь, чтобы жизнь мне не казалась слишком пресной, а теперь в открытую? Ну-ну.

Я не святая, но очень брезгливая. Не разрушала я чужие семьи – не могла переступить через себя, – пони мала, что когда что-то разбиваешь, готовься за это заплатить. Ругала мужей за иждивенчество, но не винила их, за то, что мы расходились. Они хотели детей. Тебе не понять горя бездетной женщины. Не дрогнуло у тебя сердце отхлестать меня. Прямо спасу нет, какой добрый и чуткий. Наш пострел везде поспел… Напакостил в душу и пытаешься дать задний ход?

Тебе дети до лампочки, себя только любишь, – неожиданно для себя брякнула я видно с обиды. – Не вернуться тебе к себе прежнему, а, наверное, в далекие юные годы птицы пели, розы цвели в твоей душе. Я никогда не затрагивала твои беды от тебя не зависящие, щадила тебя, а ты…на мелочи не размениваешься, по самому больному бьешь... Тебе это, видно, что плюнуть. Держишь равнение на дружков? Я не отвечу тебе «взаимностью», промолчу для твоего же блага. И ты замолчи… от греха подальше, не привязывайся больше. Сегодня ты превзошел себя, хватит демонстрировать свои неограниченные возможности… в подлости.

Говорить с тобой что-то расхотелось. И вообще знаться с тобой больше не желаю. Завалил ты экзамен на порядочность. И прости-прощай мое к тебе благодушие, я умываю руки. Вот тебе мой ультиматум – предпочту обегать тебя за три километра с гаком, с большим гаком. Слышала от тебя, что ты не дурак, чтобы брать на себя ответственность за семью. А я взяла бы, да некого… Грозит он мне, гаденыш! Совсем крыша поехала! Сделай милость, уйди с моей дороги! Изыди!» – истерично заорала я. Нервная потому что.

Кирилл сразу стер с лица расслабленную, извиняющуюся улыбочку. А я смешалась и не договорила… Потом опять разошлась.

Жанна, ты же знаешь, чтобы успокоить нервы, надо или разозлиться или расплакаться. Взаимная тяжелая враждебность давила нас обоих, но он не уходил, а слушал молча и очень напряженно. Меня это удивило, я остановила поток слов, не понимая, отчего он застыл. Это несколько позже мне дошло, что у него прихватило сердце. Человеку со здоровым сердцем не понять больного.

Когда молчание мне стало совсем невмоготу, я снова подала голос. Мне надо было разрядиться. Я долго возмущалась, изливая свою злость и обиду, придирчиво следя за реакцией Кирилла. Думала, он быстро капитулирует под натиском моих слов. Он, правда, сначала опешил, но потом завелся:

«Ты... ты… – выпалил он, зажмурившись. И будто стон вырвался из его груди, – Я тебя когда-нибудь трогал? Я болтал, стращал, но никогда не приводил свои угрозы в исполнение, – словно через силу крикнул Кир в свою защиту и снова накинулся на меня потоком слов, вылетающих как из брандспойта или садового поливального шланга. – Брось услащать свою речь примитивными, шаблонными цитатами. Катаешь пустые незначительные фразы, как морской прибой гладкие камешки. На кой ляд мне твои философские пассажи? На советских долбанных речах сдвинутая? Сколько «красноречивых» слов напрасно извергаешь! Ну, никак ты не можешь обойтись без них. Я устал от помпезности еще тридцать лет назад. Всю обедню испортила... Я не расположен выслушивать твои нравоучения и не горю желанием плясать под твою дудку. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, больше никогда не говори на эту тему. Она, видите ли, снизошла до беседы со мной! А я не готов к тому, чтобы меня подминали... Учись у меня презрению к мелочам и частностям и тебе легче будет жить».

«Это Тина для тебя – мелочь?! По иронии судьбы она твоя жена, – ужаснулась я. – Я понимаю, по какому-то вдохновению, в состоянии духовной приподнятости, в измененном состоянии, когда все воспринимается совсем иначе: ярче, прекраснее… человек может совершить отдельный героический нелогичный поступок даже для такого... как ты, у которого нет чувства благодарности. Но тут… ежедневный подвиг… Я знаю, любовь – это высшее, что дано человеку. Она не цель, не средство, а путь по которому идет человек. Эти слова – моё искреннее приношение Тине, её таланту любить. Она как цветок доброты и радости в мире твоего зла и лжи. Ее суть – зашифрованная тайна и потому она – редкое явление. Тебя в ней что-то смущает?»