Тина

На что Инна намекала Жанне последней частью своей фразы, Аня не поняла, но спрашивать не стала, боясь шквала презрительного обвинения в полной некомпетентности или даже в отсутствии элементарной эрудиции.

– А что мы выиграли, перейдя к капитализму? Повсюду еще большая безответственность, безалаберность. Так же за каждой справкой бегаем. А чиновниками – этими мерзавцами, падкими на чужое – теперь еще в большей степени кишит наша земля. Правда и неправда для них имеет равные права. Они все равно делают нас крайним, и мы расхлебываем последствия. Кругом масштабная ложь. Мы не способны отделять реальность от ее интерпретации. Мы трагически дезориентированы.

– Трагический пессимизм на данном этапе развития нашего общества хуже простенького искусственно взбодренного оптимизма скользящего по поверхности душ обывателей, который хотя бы создает прекрасные иллюзии. Да и трагический человек не всегда глубокий… Что, скисла, придавленная тяжким грузом старости, праведная ты моя. Не зная броду, уже не лезешь в воду? Только теоретически серьезно готовишься к встрече с чинушами? – отчитала Инна Аню за ее нытье.

– Так они же хитрее меня и юридически более грамотные, – безнадежно отмахнулась Аня.

– …Одни заводы еле коптят, другие вообще стоят. А производственный «караван выстраивается по самому медленному верблюду». И люди лучше не стали. Даже напротив. Раньше существовало негласное мнение: у государства можно красть, а у частника – грех. Например, браконьерствовать на реке можно (все ничейное), но рыбу из чужой сети нельзя брать. Такой вот странный кодекс чести. А теперь и друг у друга воруют.

– Анюта, кто на твои пустые углы позарится. Ты для них мелочь пузатая… тощая – засмеялась Инна – А зажиточным и при советах доставалось от уркаганов, если те светились. Так сказать, вор у вора.

– Привыкли свое родное государство надирать и остановиться не могут.

И еще. Сейчас о соборности, об особом пути России вновь стали много говорить, о стремление русских людей работать сообща. Старая песня. Необходимость заставляла людей вкалывать вместе в поле или, допустим, на строительстве. Машин не было. На своем участке для себя человек лучше работает. Там за чужой спиной не спрячешься. Всё на виду, оттого и производительность выше. Не слова, а дела перевоспитывают. Гуртом и дружно только ворога бить надо.

– И перед начальниками прогибаться нет необходимости, когда сам себе хозяин. И травить неугодных не имеет смысла, кругом все свои, родные, – съязвила Инна.

– Я обеими руками «за», – сказала Жанна.

– Как была подпевалой, такой и осталась. И ноешь по привычке. Учись изгонять из своих помыслов несбыточные мечты. Ты же противоречишь себе. В один миг хочешь исправить то, что наслаивалось в генах веками или пусть даже десятилетиями? А как же Моисей, водивший сорок лет свой народ по пустыне? Думаешь, к нам это не применимо? Библия – на все времена и для всего человечества.

– Это ты всегда предъявляешь запредельные требования. Высоко и быстро прыгают одни блохи. Окажись ты на месте президента… ох и посмеялась бы я над тобой! – не осталась у Инны в долгу Жанна.

– Эх, вернуть бы в страну всё награбленное олигархами! Кто-то подсчитал, что хватило бы и на безбедное существование народа, и на переоборудование предприятий, – сказала Аня.

– Бабушкины сказки. – Инна обвела глазами притихших подруг.

– Когда ничего особенного не ожидаешь, не разочаровываешься, – раздраженно отмахнулась Аня.

– Готова поклясться, что ты стала законченным пессимистом. Не мешкая, займись своим перевоспитанием.

Инна изобразила насмешливое удивление:

– Жанна, а тебе так не нужно? Не зарекайся.

– Опять против меня ополчилась.

– У каждой из нас есть глупые привычки и пристрастия, от которых мы не в силах отказаться.

– В твоих есть что-то нездоровое.

– Это с твоей «кочки» зрения. – Сказала дерзко, словно бросала вызов.

«Назревает конфликт? Инна не станет спешить гасить искру, подождет, пока вспыхнет пожар. Вмешаться?» – заволновалась Лена.

Но Жанна вызов не приняла, оставила дальнейшие попытки что-то доказать Инне и только ломким, срывающимся, но тихим голосом заметила:

– Природа враждебности в непонимании. Осуждать просто, а ты попробуй уяснить.

– Болтаем, как когда-то на кухнях… Недопустимые вольности произносим и не боимся. Это и есть свобода, – усмехнулась Аня.

Лене сразу мать вспомнилась, ее тревожные оглядки в пустой хате, и отчим, говоривший так, будто обдумывал каждое слово, боясь сказать лишнее. Их до конца дней душил неизжитый страх, придавивший в молодости. Осторожность была одной из главных их черт. Еще она вспомнила административное бессилие отчима как депутата, когда он хотел и, казалось бы, мог, но партийная дисциплина не позволяла. И ведь не много на себя брал. Кувалдой бы тех тогда…

– Жанна, успокойся не принимай близко к сердцу слова Инны. Ей не спится, вот она и пытается всех расшевелить, чтобы было с кем дискутировать, – сказала Лена, чтобы уйти от мыслей о прошлом.

– Болтать легко, а строить, управлять страной, вести правильную внешнюю политику в окружении волков, которые только и хотят обмануть нас, ослабить, чтобы оторвать от нашей страны кусок послаще, ой как трудно, – сказала Жанна.

– Да понимаем мы всё, – вздохнула Аня, – Только нам остается лишь языками работать. Проку-то от нас теперь…

«О Боже! Мне остается застрелиться!» – внутри себя простонала Лена.

20

Некоторое время женщины лежали молча, и было слышно, как ветки растущего под окном тополя тихонько царапают по стеклу.

И вдруг Жанна рассмеялась. Все головы дружно повернулись в ее сторону. Лена даже приподнялась на локте.

– Представьте себе! Иду недавно из магазина и что я вижу? Мужчина в коляске малыша везет. У того во рту соска, а в ручонках телефон! На вид малявке года полтора. Он тычет в мобильник пальчиком и что-то внимательно высматривает на экране! А вы говорите, пропадем.

Женщины откинулись на подушки. Они улыбались.

«Спустили пар», – подумала Лена и прикрыла веки.

*

– …Я считаю это его проявление совершенно неоправданным. Я трезво смотрю на жизнь. Предоставим селянам беспрепятственно нести свой жребий? – обиженно возмутилась Жанна. – Я до сих пор с болью вспоминаю неослабевающий гнет серой скудной деревенской жизни, мужественную безропотность, кроткое достоинство, скромное благородство и житейскую мудрость сельских жителей. В них не было и следа холопства, что наблюдала я в городах средней полосы. Они свободно и безбоязненно высказывали свою позицию по любому вопросу. Не могу себе представить людей более чистых и прекрасных. Они как из другой эпохи: добрые, честные, верные. Какой-то внутренний аристократизм в них присутствовал, интеллигентность. Я храню о них самые теплые воспоминания. То были годы, спрессованные из трудных, но счастливых мгновений. Мужчины там колоритные, женщины тихие, мечтательные, терпеливые, домовитые. Но, если надо, то сильные, смелые, упорные. Сколько дивных людей я там встретила!

В молодости я прибилась к ним, но так и не сумела стать с ними в один ряд, сделаться их частью, хотя честно старалась. Видно надо было там родиться. Я терпела их жизнь. Она широкая, привольная – во весь горизонт от края до края все леса, леса, – но беспросветная, красивая, но грубая, жестокая и жалкая одновременно, – призналась Жанна. – Одним необдуманным, решительным поступком я пустила под откос привычное течение своей городской жизни. Мне казалось, счастье само шло в руки. А потом… Оказии не случилось сразу уехать, а позже будто прикипела. Чем-то, видимо, привлек меня их мало обустроенный быт. Нет, я ни о чем не жалею. Все было бы ничего…

Инна прервала ее откровения:

– Приведи себя в чувство. Из-за любви к мужу сжилась с новой ролью? Вы перемешались и переплавились с ним в одно какое-то особое существо? Рядом с Николаем было очень тепло? Ради него готова была взойти на любую голгофу? «Я на кресте своих проблем распята… не отвести возмездия судьбы» за то, что поперек себя пошла… Вся духовная элита страны прошла через лагеря, а ты сама себя сослала туда, где погибал Мандельштам. Сама лишила себя права легко и свободно дышать в привычной среде. Все остальное – не стоящее внимания – в своем сердце преодолела. Умерла для самой себя, для своей мечты. Как ты осмелилась на это? И никакой обреченности? И ведь не выставляла свое геройство на всеобщее обозрение, не поддавалась паническим настроениям. Не сникла, не сдалась. Двадцать пять лет оттрубила в сельской школе, как пригвожденная пахала на педагогической ниве. Честно тянула лямку. Не своротили беды тебя с выбранного пути, хотя и не обходили стороной. Не совершила постыдного поступка – бегства от трудностей. Героиня! Гордишься? Неподдельный энтузиазм украшал беспросветную жизнь? А любовь к мужу не снижала планку твоего подвига, не убавляла пафоса?