Тина

Виталий послушно учился, но нет-нет, да и вставлял одну-другую фразу из вузовского учебника, то ли проверяя меня, то ли продолжая самоутверждаться и производить впечатление. Я понимающе улыбалась и продолжала вести свою линию. Мне важно было, чтобы он достойно показал себя на вступительном экзамене, ибо не к месту ввернутая самохвальная фраза могла и повредить абитуриенту с наивным гонором.

«Потерпи, поступишь, тогда можешь изощряться сколько угодно», – рекомендовала я мальчику, который из кожи вон выворачивался, желая показать себя взрослым и умным.

Так случилось, что я долго не заглядывала к Миле, а когда встретились, разговорились. Усталые глаза подруги заставили меня обеспокоиться. Конечно, я знала, что Виталик поступил, что хороший студент. Но тут хлынул на меня поток горьких, тихих Милиных слов:

- Ошибся Виталик. Будучи еще первокурсником, он пошел в общежитие к новым друзьям и там впервые выпил вина. Тогда же познакомился с девушкой... А тут еще старшекурсники ободряли, мол, не теряйся, учись… сама в руки плывет. А через три месяца Соня пришла к нам. Мы, конечно, поженили их. Она только что окончила школу, но учиться дальше не стала, не видела смысла.

Ребенком не интересовалась, а Виталик был без ума от сына. В общем, мы с ним вдвоем по очереди с малышом сидели: то я с работы прибегу, то он после практических занятий. На лекции ходить не имел возможности, конспекты у студентов брал. И по дому Соня ничего не хотела делать. Я пыталась приучать ее к кухне, к пеленкам, предлагала ей самой воспитывать ребенка – никакой реакции. Я намекала сыну, что жена его, мягко говоря, странная женщина, но он продолжал играть роль счастливого отца и ничего не замечал. На его усталом, измученном лице всегда сияла гордая, счастливая улыбка. Темные круги под глазами, заострившийся, теперь уже не детский нос, при запавших щеках, выглядел солидным, четко очерченным – все это делало его старше и строже. Но пухлые губы улыбались еще так же по-детски радостно. И тонкие, еще не знавшие бритвы светлые усики над верхней губой топорщились восторженно.

А тут выяснилось, что Соня опять беременна. Я забеспокоилась: «Сынок, к концу второго года обучения ты будешь отцом двоих детей. Задумайся, любишь ли ты эту женщину, хочешь вместе прожить всю жизнь или останешься с ней только потому, что она каждый год будет рожать, а ты исполнять свой долг? Если любишь, живи, но в таком случае уходи на квартиру. Нам с отцом трудно будет вас содержать, но пока ты учишься, мы потерпим. Если Соня сама возьмется нянчить детей, ты сможешь подрабатывать, чтобы заплатить за квартиру. Я не выгоняю вас, но хочу убедиться – семья вы или просто случайное образование».

Послушал меня Виталий. Ушли они на квартиру. Устроился он на полставки в НИИ. Я не выдерживала, забегала к ним. И что я видела? Ребенок орал голодный, пеленки кучей лежали в ванной, на кухне горы грязной посуды. Пол даже не метен. Я хватала белье и уносила домой стирать. Сын ночью гладил пеленки, кипятил посуду для ребенка. Я обратилась к родителям Сони. Они отмахнулись, мол, мы давно не имеем на нее влияния. Может, вы, интеллигентные люди, сделаете из нее человека.

Через полгода начались ссоры. Виталий поставил условие: или занимайся ребенком, или мы разведемся. Она, очевидно, не верила в его угрозы. Родилась дочь. Я заметила, что к ней сын уже не питал таких сильных чувств, но по-прежнему тащил воз учебы, работы и домашних забот. Даже с полуторагодовалым ребенком в институт приходил, когда жена отказывалась с ним сидеть. Я поражалась, с каким старанием он исполнял свой отцовский долг, с какой радостью и гордостью являлся в институт с Алешей на руках. Весь светился. С Олечкой он возился меньше, настаивал, чтобы вторая бабушка ее нянчила. «Моя мама работает и помогает нашего сына ставить на ноги. С нее достаточно», – объяснял он Соне.

Вторая бабушка взялась заботиться об Оле. И тут мы поняли, откуда у Сони такое безразличие ко всему. Она – мамина копия. Прожила за мужем, никогда не работала и ребенка ни к чему не приучала, ничем не увлекала. Приду я к ним, а они обе лежат и либо ссорятся, либо телевизор смотрят, а ребенок в мокрых пеленках на полу, на ковре лежит, чтобы не упал.

Когда Олечке было десять месяцев, Виталик, два года упорно молчавший о своих взаимоотношениях с Соней, вдруг резко, одним днем, заявил мне о разводе:

«Понимаешь, мама, Соня просто самка. Ей ничего не интересно, кроме постели. Ей безразлично, какой я, какие у меня проблемы, к чему я стремлюсь. Ей нужно, чтобы я приносил больше денег и устраивал ее ночью. Я перешел на заочное обучение, но больших денег, будучи студентом, я не могу заработать. Она требует, чтобы я бросил институт и пошел в сварщики. Но моя душа рвется к знаниям, мне хочется быть на переднем плане компьютерных технологий. Соня грозится родить третьего, четвертого. Я люблю детей, но не по силам мне заводить детсад. Я стал избегать супружеских обязанностей, панически боюсь очередной беременности. Я же не смогу допустить аборта. Поддержи меня, мама. В суде я буду требовать оставить мне сына».

Я, конечно, сначала спросила: «А как же любовь?»

Он горько ответил: «Так ведь не было любви с самого начала. Была глупость, потом ошибку исправлял. Сына очень полюбил. Ты знаешь, смешно сказать, как-то по-женски полюбил. Больше матерью ему был, чем отцом. Вот такой я у тебя. У меня уже давно появилась мысль, что люблю я только Алешу, а Соня – просто женщина, которая родила его для меня. Я просил ее не заводить больше детей. Старался для этого, но она перехитрила меня. Обманывала, скрывала дни, когда «нельзя» без предохранения. Она сама мне заявила об этом, когда мы поссорились. Любовь к Олечке у меня с горьким осадком, с привкусом обиды. Не виновата она, но смотрю я на нее как на чужую, не мою. Жалко девочку, а скрыть свое раздражение не могу. Подрастая, она ведь будет чувствовать, что я не люблю ее».

Развели их. Мы Алешу растим. Сын обожает его, всю душу вкладывает. Жениться не спешит, боится вновь ошибиться. Я тоже не тороплю его. Виталик перешел на дневное, в аспирантуру по окончанию вуза собирается. Алешенька мне как младший сыночек. Теперь он подрос, и нам стало намного легче.

Душа болит об Олечке. Я иногда забегаю к ней, а Виталий как отрезал. Обида на Соню в нем застыла. Хотя и винит в основном себя, но никак не оттает у него тот ледяной кусочек в сердце. Только Алешенька его радует. Он – пока что его счастливая семья, его любовь. Другой не хочет. Ничего. Природа возьмет свое, еще полюбит.

Мила смахнула слезу и на прощание сказала:

– Тороплюсь, сегодня моя очередь Алешу из садика забирать. Он здоровенький, веселенький, ласковый, в нас конопатенький. Меня мамочкой зовет. Издали сквозь ограду увидит и кричит на весь двор: «Мама, мама! Мамочка!»

Я тогда долго смотрела вслед Миле, желая ей здоровья и счастья. И все-таки мне было грустно. Не по справедливости судьба воздает таким прекрасным людям. Вспомнила слова знакомого журналиста: «И где это, интересно, вы справедливость видели? Идеалистка!» Немного, но видела, а хотелось бы больше.

Лена, подсчитывая, сколько лет теперь внуку Милы, вспомнила о своем внучонке, и под сердцем сразу потеплело.

Юг

Аня задумалась, пытаясь сменить тему, найти новую отправную точку в тихой, но затянувшейся беседе о несчастьях их общих знакомых студенческой поры. Но неожиданно для всех заговорила Жанна.

– Вот мы ругаем детей за отсутствие у них чувства ответственности, а сами ох как не сразу его приобретали! Каждый из нас может «похвалиться» своей глупостью. Отдыхали мы семьей на юге, в городке с названием Лазаревское. Было нашим детям тогда три и пять. Пошли погулять в сосновый лес и заблудились. Когда выбрались на открытую местность, обнаружили, что находимся на плоской вершине скалистой горы. Сверху эта гора нам показалась невысокой, и мы решили спуститься по ней, чтобы сократить дорогу к месту своего временного проживания. Тропинку не нашли и начали движение вниз по промоине, сухому руслу ручья. Я шла первая, а муж опускал за ручки наших деток на заранее проверенную и утоптанную мной маленькую площадку. Таким способом мы преодолели метров двести.