Тина

Хоть и редко, но бывают у меня подобные вспышки раздражения. Тогда я, чтобы отвлечься и успокоиться, даже позволяю себе пару сигарет и рюмку коньяка. Я таким способом душевные раны зализываю. «Получается, что за сочувствием к Тине я не видела Кирилла? Нет, жалость к нему не покидала меня во время всего нашего разговора, иначе я бы не стала с ним разговаривать. Да и раньше…» – успокаивала я себя, направляясь к своему подъезду.

Да, нелепая, несколько даже идиотская история вышла, если не выразиться покрепче. У меня до сих пор ноги слабеют при упоминании о ней. А Киру, наверное, смысл всего сказанного мной дошел уже, когда я скрылась из виду. А может, наш разговор тут же начисто выветрился из его памяти? Откуда мне знать?

«Похоже, Инна пытается оправдать себя, – презрительно фыркнула про себя Жанна. – Я могла бы сказать ей об этом, но не стану этого делать. Раскаяние – это уже много». И все же пошутила:

– Чудо, что Кирилл после твоей выволочки остался жив.

– Чудо – это по ведомству богословия. Твоя епархия, – неожиданно резко отреагировала Инна, села на постели, облокотившись о стену, и заплела ноги крученой веревочкой.

«Знак сильного раздражения», – отметила про себя Лена.

Жанна после несколько напряженной паузы предприняла осторожную попытку снова завязать разговор:

– И что было дальше?..

– Я подумала, что надо бы взять Кирку за шкирку и отконвоировать к себе домой, чтобы под ногами у людей не путался, ведь рядом живем. Но побоялась препроводить его в свою квартиру, испугалась, что снова разверещится этот злостный нарушитель спокойствия и всех моих соседей растревожит. И что тогда? Отдавать события на волю божью или заниматься устрашением и устранением пьяницы? Потом разбирайся, оправдывайся перед всеми. Весьма вероятно, что все так бы и произошло. Да и сплетни не заставили бы ждать, мол, увожу чужого мужика. А вдогонку им полетели бы другие, еще более заковыристые.

Как в воду глядела, не дошел Кир в тот день до своей квартиры, выпил – много ли алкашу надо! – в драку ввязался, в очередную историю угодил, глупо так вляпался… Случается, что химеры воображения где-то все-таки воплощаются… Со мной не получилось полностью разрядиться, так все равно нашел на кого выплеснуться. Такие всегда находят. Выяснила, что венчала эту историю поножовщина. Печенку ему будто бы отбили и что-то порезали, в больницу загремел. Говорил потом, что грохнулся с лестницы. Черт его знает, может, и не врал. Я отвыкла ему верить. Настроение мое было явно не из лучших. И Тинка опять, наверное, с ним мудохалась…

И незадолго до этого подобная история с ним случилась. Поражала меня его убийственная беззаботность. Ну, пил бы себе дома за милую душу, так нет же, ему компанию подавай, чтобы «гром победы раздавался». Ему, видите ли, в этом деле пособничество дружков требуется, чтобы было перед кем покуражиться. Хорошенькое дело! Мало сокрушений жены. Ему для разнообразия нужны нелицеприятные разборки. Он, как известно, еще в студенческие годы не умел уходить от конфликтов, увязал во всякого рода проблемах. В дурь гнал… Что за мысли копошатся при этом в его голове? Нет числа его порокам...

Инна брезгливо поморщилась, видно вспомнив что-то очень неприятное.

«Опять заведется и, наверное, надолго», – решила Жанна.

– И почему природа сама не выбраковывает такие экземпляры? Как Тина с ним жила? У меня ум за разум заходил от нашего с ним кратковременного общения. На стенку хотелось лезть… Подонок, ухлопал свою жизнь черте на что и еще слезы льет: «Спаси, Тина! Помоги!» Помню его противно раззявленный пьяный рот… – Инна подняла глаза к небу и произвела губами до автоматизма выверенное движение. – Если тебе родители дали жизнь, руки-ноги, приличную голову, так трудись, а если выбрал себе путь гниения, то ни на кого не обижайся и ни от кого ничего не требуй, никому кровь не порть! Конечно, в последней истории я, отчасти виновата, себя не помнила от ярости, – зачастила Инна. – Я ни разу не оказывалась в таком дурацком положении. Но, думаю, Тине мое признание было слабым утешением. Что сделано, то сделано.

– Как ты разделала Кирилла! Врезала по самые… уши! Ты на все смотришь трезвыми, но слишком беспощадными глазами, будто шкура у тебя дубленая.

– С такими мужиками задубеешь, – сердито хмыкнула Инна. – К ним нельзя поворачиваться спиной. Имею опыт. Спина – слепая зона и для хищных животных, и для подлецов-хитрецов… Только они об меня зубы ломали.

– Кое с чем я, конечно, могу согласиться, но с большим скрипом и с непомерной натяжкой, – сказала Жанна. – Ведь случалось, Кирилл был хорош в компании, бывал очаровательно бесцеремонен, помнишь? Само дружелюбие, само обаяние.

– Это можно за ним признать. Но только в контексте, что именно «случалось», – подтвердила Инна.

– Чтобы у тебя, Жанна, не сложилось искаженное представление о Кирилле, я специально не навожу глянец на его поведение и стараюсь не перебирать в тщательности и щепетильности. Да будет тебе известно – не заслуживает он того, чтобы ретушировать его образ. Слава богу, я научилась распознавать людей. Да, чуть не забыла: детей у них нет, Кир не хотел, – продолжила Инна, не обращая внимания на сильные толчки Лены в ее подреберье.

Лена знала, что на самом деле Кирилл относился к вопросу об отсутствии детей не так спокойно, как можно было заключить из слов Инны, он просто примирился со своей виной, избегал этой темы, чтобы лишний раз не травмировать ни себя, ни Тину.

– Кир не позволял Тине рожать, боялся, что дети будут мешать ему в осуществлении его грандиозных планов. Не понимаю Тину, как можно сознательно лишать себя детей – этого обыкновенного человеческого счастья – и посвящать себя этому выродку! Ведь ей не семнадцать лет было.

– Может, Тина сама не особенно стремилась, а обвиняла Кирилла, – осторожно предположила Жанна.

– Как бы не так! Уж мне ли не знать, – с горячностью возразила Инна. – Она очень хотела, страдала! Но ты знаешь, ни разу ни в чем не упрекнула Кирилла, себя казнила за мягкотелость, за недальновидность. Ну а потом муж стал ее ребенком. Тина не умеет ненавидеть, кого бы то ни было, патологически сердобольная. Ее можно только пожалеть. Наверное, никто не научил ее в детстве радоваться жизни, не приходилось ей по-настоящему столбенеть от счастья, вот и выдумала себе что-то вроде религиозного послушания. Вопиюще-несправедливая судьба, жалкий жребий!

Разве ей комфортно было в том состоянии, в котором она находилась, разве не надоедало ей барахтаться в пучине пьяного бреда непутевого мужа? Я бы давно взбунтовалась и вышла из-под подчинения. У нее, видите ли, любовь необоримой силы! Как можно прощать этого вечно грешного и никогда не кающегося эгоиста? Может, я чего-то не понимаю, но мне видится не просто трагедия человека, а именно трагедия личности. Иногда я думаю: «Как мало Тине нужно было, чтобы почувствовать себя счастливой! Но ведь и того не получала». Жизнь от смерти, счастье от несчастья отделяет очень малое… Лошадь такая умная, преданная и красивая, а ее тоже бьют… Обнажила проблему?

Как-то случайно наткнулась на любительское фото – Тинка с Кириллом стоят в обнимку. У нее там такое счастливое лицо! Меня даже слеза прошибла. Представляешь, вопреки всему, что я о нем знаю, она любила его! Бред сивой кобылы! Я это всегда видела собственными глазами, потому-то не хотела влезать в их жизнь и распутывать узлы их странных взаимоотношений. Я была лишь сторонним наблюдателем, вернее, в силу моего характера, азартным зрителем. Любовь – это, конечно, неплохое объяснение их странному альянсу.

Как-то Тина сказала мне: «Сколько бы Кирилл не причинил мне боли, я буду его любить, а не любить его всегда найдется кому. Никто другой не станет с ним возиться. Я ему нужна. Без меня он погибнет...» Никаких упреков ему не предъявляла. Чудачка. И, как видишь, их отношения, вернее терпение Тины выдержало испытание временем. Это не сиюминутная история. Тридцать лет – не один год. Одному богу известно, что придавало ей сил. И что самое странное, в глубине души она гордилась этим своим странным подвигом. «Терпеливое перенесение скорбей». И вроде бы не дура… и не религиозна. И когда она говорила, что у нее все нормально, хотелось верить, что это так на самом деле. Живет в какой-то трагикомичной гротесковой ситуации и считает ее вполне приемлемой. Нелюбимая, несчастливая. Дикость какая-то средневековая… Говорят, что со временем любая истина начинает противоречить сама себе… А у Тины, как в той притче, рассказанной по совершенно другому поводу: «Сколько листья ни обрывай, ветка дерева все равно живет и возвращается на прежнее место».