Страница 12 из 131
О моей учебе он не думает как, между прочим, и о своей. У меня закралось подозрение, что он совсем не имеет тяги к знаниям. Ему не нравится учиться. Было желание заявить о себе. Поступил, доказал, что достоин, – и все. Считает, что вполне себе прилично смотрится на фоне деревенских дружков? Думает, что теперь сам черт ему не брат? Но это же глупо. Все силы и желания на исходе? Характера на большее не хватает? К ежедневному, кропотливому труду не приучен. И в школе, и в колхозе аврал ему был более привычный. Но здесь наскоком вершин не достигнешь. Раз сумел поступить, значит, умный. Просто лодырь? Этим все объясняется? Почему Василий впитывает только плохое? Потому что оно легче прививается? Трудиться не надо?
Из-за Василия я с трудом успеваю выполнять только задания, не терпящие отлагательства. О пятерках и думать не приходится. Хотя бы не вылететь из вуза. А с его лица не сходит выражение счастливой беззаботности и ничем не подкрепленной уверенности. Но я все равно не оставляю намерения хорошо сдать сессию за счет ночных бдений.
В школе Василию легко давались все предметы. В классе он слыл любимчиком. Девчонки были от него без ума. Никто не замечал, что он лодырь и пустой фантазер. Даже директор школы предполагал, что из него может выйти неплохой человек. Он поддерживал его в стремлении учиться в вузе, дал хорошую характеристику. А я уже тогда очень сомневалась в этих оптимистических прогнозах.
Дни идут, а я все слушаю и слушаю ничего незначащие слова Василия. Разговоры его протекают в том же русле – ни о чем. Злит дикая нелепость моей ситуации. У меня ли не находится достаточных слов для убеждения или у него не хватает ума понять меня?.. Пытаюсь молчать. Настырно заводит… Я день ото дня тупею… Еще я никак не могу перебороть самоунижение, вызванное безвинным, но реальным грехопадением. Оно давит на меня, не выпускает из острых когтей, делает безвольной.
Я слабачка, а Василий непрошибаемый. Я бешусь, распаляюсь, а он миролюбиво заявляет, что пустяшная перепалка полезна, и с досаждающим упорством в сотый раз повторяет одно и то же, только переставляет абзацы своих «выступлений». Он, дразнясь, с удовольствием переиначивает мои слова, выворачивает их как ему заблагорассудится и тем сводит на нет любую мою попытку его прогнать. «Куда сегодня будем склонять вектор нашего разговора? Может, сразу сломаем и выбросим его с двадцать третьего этажа?» – зло, сквозь зубы говорю я Василию, а сама думаю: «Попробовал поиграть со мной в кошки мышки, получилось, понравилось. Вошел во вкус. Навязался ты на мою шею, как камень для утопленника. Я же не живу, а противно существую! Мне все пять лет так мучиться? Кто бы избавил меня от тебя, проклятущего! Без того чтобы не опозориться, мне самой это сделать не удастся. Но это же ужасно! Может, и правда с двадцать третьего… Но мама, бабушка и мои мечты... Я совсем уже…
Не могу сказать, что эти «беседы» для меня проходили совсем уж даром. Моя способность спорить оттачивалась благодаря «опытному» учителю. Во всяком случае, я научилась парировать, загонять его в угол. Но положительных результатов это не приносило. Он не признавал моих побед. И решительности они мне не прибавляли. К тому же слишком дорого по времени обходилось мне это «обучение». Во всех моих словах Василий выискивал будто бы скрытый смысл, высматривал лазейки для дальнейших нападений и обвинений и тут же немедленно пользовался нечаянно предоставленной возможностью продолжить спор. Если я замолкала в надежде прекратить издевательства, он с воодушевлением и удовольствием продолжал говорить сам, повторяя стократ озвученное. Василий не только поддерживал разговор, но и направлял его в нужное ему русло, а я только защищалась, и наши грубые перепалки не прекращались, а даже учащались по мере того, как я училась отстаивать свое мнение и право на свободу. Он был то изощренно, то примитивно беспощаден…
Девушки в комнате не понимали меня, но молча сочувствовали. В группе все словно сговорились не замечать моих отношений с Василием. И на курсе мне не досаждали сплетнями. Во всяком случае, щадили. Все занимались делом – серьезно, с огромной самоотдачей учились. И только одна девушка один на один сказала мне, и то как бы между прочим, мельком обегая мое лицо своими черными грустными глазами, словно боясь обидеть:
– По очереди ко всем девушкам пристает. Мы его быстро раскусили – непорядочный. Гони его, он же без руля и ветрил. Ты замкнулась, стала неуверенной. В твоих движениях и даже в голосе сквозит зависимость. Жалко мне тебя, ни за что пропадаешь. Возьми свою судьбу в свои руки.
– Я не ищу его общества. Хотя бы всерьез переметнулся к кому-нибудь и отстал от меня. Уж тысячу раз говорила ему, что пора сойти с дистанции. Не понимает. Я бы многое отдала, чтобы кто-нибудь немедленно препроводил его отсюда куда-нибудь подальше, километров, этак, за тысячу, – только и ответила, вздохнув от безысходности.
Это в счастье мы бываем уверенными, а в несчастье…
Василий пришел счастливый. Преподавательница пригласила к себе на чай! Два часа с ним беседовала! Гордился, петушился. Я обрадовалась, ну, думаю, наконец-то освобожусь «от ига». «Лови случай», – посоветовала. Но знакомство на том и закончилось. Умная женщина сразу поняла, что он невоспитанный, самовлюбленный болван, не дурак, но лодырь темный, и толку от него в жизни не будет. А его это не задело. С него как с гуся вода. Он продолжал хвалиться самим фактом внимания к нему, не упоминая о последствиях. И вывода для себя никакого не сделал.
Я все больше убеждаюсь, что Василий не представляет, как собирается жить дальше, и не желает всерьез задумываться даже о ближайшем будущем. Мелькнула тоскливая мысль: «Он понял, что не потянет университетскую программу, и нарочно мешает мне заниматься, чтобы и я вылетела из вуза». Не хочется в это верить.
«Констатирую неплохие умственные данные и полное нежелание и неумение пользоваться ими. И это в твои-то двадцать два! Из-за лени ты выбиваешься из общего русла стремлений студентов учиться и утекаешь в ручеек пустых фантазий», – возмущалась я.
И вдруг Василий стал всерьез мечтать о том, как заработать легкие деньги: нарисовать, напечатать, выплавить фальшивки. Он вспоминал рассказы О. Генри о мошенниках, – мне тоже нравились в них резкие неожиданные концовки, – восхищался знаменитыми ворами, вскрывающими сложнейшие электронные замки сейфов. А я заметила ему, что для того, чтобы стать вором такого высокого класса тоже нужно много знать, что ему и эта «карьера» не светит по причине его патологической лени. Я удивлялась усеченным представлениям Василия о реальной жизни. Я могла бы его понять, будь он «вольный волк, бунтарь по жизни». Но ведь нет же! Даже от десятилетних мальчишек в детстве я не слышала столь примитивных рассуждений! Меня ужасали мечты Василия и, хотя я понимала, что в силу своей бездеятельности он никогда их не осуществит, все равно пыталась доказать ему глупость и порочность подобных «предприятий», утверждала, что такие мечты как правило заводят в гиблое болото. Его глупые слова я могла бы не принимать всерьез, если бы не понимала, что подобная инфантильность по большей части заканчивается бедой. Пустые мечтания сильного, здорового мужчины, вызывали у меня брезгливое отвращение. Но, памятуя школьную формулу, что «неисправимых нет», и чувствуя ответственность за падение товарища, я всеми силами пыталась противостоять его нелепостям. Я возмущалась: «Часами попусту языком молотишь, а подрабатывать не хочешь. Выпрашивать у бабушки трешки проще? Не стыдно? Здоровый бугай! На что ты способен? Выпить в компании, позубоскалить с девчонками и всё? Здесь все серьезно учатся. Никто не хочет с тобой хороводиться. Тебе скучно. Я – то единственное, что связывает тебя с деревенским прошлым, вот ты ко мне как репей и прицепился». Но Василий не реагировал на критику. Видно, не так просто излечить человека от недуга лени.
И случилось непоправимое. Загорелось Василию попасть на университетский бал с шикарным буфетом, поесть черной икры, потанцевать и повоображать перед девушками. И «увел» он у одного зажиточного студента стипендию, да еще прихватил немного денег из тех, что получил при распространении платных, праздничных входных билетов. (Боже мой, до чего опустился!) Его поймали с поличным, посадили в кутузку где-то на окраине города. Не знаю, что творилось на курсе, мне стыдно было появляться на занятиях. Но в течение недели меня с Василием вселили в отдельную комнату, а его взяли на поруки.