Страница 44 из 48
Прикрывая руками грудь, будто тут был кто посторонний, я поднялась. Несмотря на то, что короткий сон принёс мне отдых, каждая мышца отзывалась болью, и тело, будто деревянное, тяжёлое, неповоротливое, как после длительного физического труда, плохо слушалось.
Оказалось, для меня было уже всё приготовлено: и родниковая вода, и чистые полотна, а на столе, накрытый полотенцем… ужин?
Торопливо собрав волосы и закрутив на затылке в узел, прежде сполоснула лицо и всё тело, что было покрыто бесчисленными отпечатками пальцев Маара, смывая следы нашей близости.
Прохладная вода разогнала остатки сна, голова стала вовсе ясной. Расходившись, я поняла, что и не всё так плохо, как казалось изначально, даже ноющая боль из мышц ушла, они обрели пластичность.
Бросив мешок на постель, вытряхнула все вещи, вываливая пёстрые одежды, те платья из лавки Улрике. Сверкнуло в тусклом свете масляной лампы и зеркало. Я подобрала его, заглянув, признаться, с опаской. И чуть не выронила из рук, с той стороны была не я и я в то же время. Черты моего явно похудевшего лица заострились, делая скулы резче, как очертилась линия подбородка и нос… Глаза казались очень большими, и в них стылые озёра, покрывшиеся тонким льдом, морозные, глубокие и… сияющие изнутри, как драгоценные камни. Они пугали даже своей какой-то неестественностью и в тоже время оголённостью. Но радовал румянец на щеках и насыщенный малиновый цвет губ.
Я вздрогнула и чуть не выронила зеркало, когда послышались ещё чьи-то чужие голоса внизу — кажется, прибыл кто-то, и я поторопилась, расправляя льняную сорочку и самые тёплые, что были в моём гардеробе, платья.
Одевшись и приведя волосы в порядок, подошла к столу, сняв белое полотенце с мисок. От ударившего в нос аромата жареной лосятины и сладко-терпкого вина я едва в голодный обморок не рухнула, так хотелось есть. Я, не думая, опустилась на стул, взявшись за приборы, разрезала ножом мякоть. Мясо таяло на языке соком, растекаясь по горлу — такой вкусной еды я ещё никогда не пробовала. Я никогда не наслаждалась с таким упоением вкусом еды, так что голова кружилась. Запивала маленькими глотками вязкого смородинового вина. Я съела всё до кусочка. Приятная тяжесть и лёгкий хмель значительно меня приободрили, и я готова была пуститься в путь прямо сейчас. Вытерев губы полотенцем, я поторопилась.
Собираясь с мыслями, быстро сложив всё в мешок, оставив его на кровати, я вышла из комнаты, пройдя той же лестницей. Внизу ярко горел камин, лойоны переговаривались, что-то обсуждая, я не сразу вникла в суть разговора. Но когда Фолк упомянул имя короля, я невольно замедлила шаг.
— …сегодня они казнили повитуху.
Дыхание застряло комом в горле. Всё-таки Ирмусэто сделал…
Втянув в грудь больше воздуха, я вышла в общую комнату, пропитанную духом мужицких тел, пота и вина. Лойоны, сидящие вокруг камина перед заставленным яствами столиком, стихли, вгрызаясь в меня взорами. Маар, что сидел в кресле расслабленно и одновременно напряженно, ободрал меня хмурым взглядом, опаляя огнём недовольства и чего-то острого, безумного. Ревности.
Маар оторвал взгляд от Истаны, понимая, что тонет в этих ледяных безднах её глаз, отвернулся, отпил вино, с грохотом поставил кубок на стол, устремляя взгляд на огонь, наблюдая краем глаза, как Истана присела чуть поодаль в свободное кресло.
— Кто-то должен ехать вперёд, кто-то — назад. Фолк, ты поедешь дальше на север, ты, Улф, будешь следовать позади, — заговорил он.
Шед искоса глянул на асса́ру.
— Ты, Шед, останешься со мной, — перехватил Маар его взгляд.
Страж коротко кивнул. Несомненно он понимал истинную причину такого разделения — не только обезопасить путь, но разогнать чужие взгляды подальше от собственности предводителя. Маар не нуждался ни в ком, у него достаточно силы, чтобы справится одному, но недостаточно глаз, где-то он может недосмотреть, а позволить себе такую оплошность страж не мог.
— Как доберёмся до Эмирандских холмов, возвращайтесь в Наврием.
— Думаешь, король погонится? — спросил Улф.
Маар поднял взгляд на лойона. Ещё как погонится. Если он хотел вытравить асса́ру, то он пойдёт до конца. Он не оставит всё так, он слишком жадный до своей власти и трусливый. Трусливый пёс не может оставить угрозу, не уничтожив её в зародыше. Страх порождает жестокость… К тому же Ирмус наверняка точит топор, чтобы обрушить на шею тому, кто пошёл против него. Маар на мгновение представил адское бешенство в глазах короля. Маар ван Ремарт стал его личным кошмаром, теперь уже наяву. Ирмус пойдёт попятам до самого Излома, чтобы избавиться от своего страха.
Мужчины обсуждали детали. Маар возвращал взгляд на Истану вновь и вновь, подмечая новые изменения в ней. Сейчас, после отдыха, её кожа стала светлее, цвет глаз — насыщеннее, а взгляд — мягче? Чепуха!
Впервые Маара выбило из строя, снесло с обочины, и он сорвался вниз, в пропасть, потеряв опору под собой, когда услышал от неё то, чего никак не мог ожить. Всё, что угодно, но только не это. Она беременна от него… Маара жгла эта мысль, пронизывала острыми шипами до самых костей так, что ломило грудь от жара, от нехватки воздуха, от непонятных ему чувств, совершенно путанных, неконтролируемых. Внутри него бурлил вулкан. Он закипал гневом от её упрямства, борьбы, и в тоже время её ранимый вид вынуждал тут же смягчаться. От одного воспоминания, как асса́ру бросилась к нему на шею, насаживаясь на его член, разрядом молнии простреливало позвоночник до самого основания, вынуждая его остро возбуждаться. Вожделение переполняло его каждый раз, когда думал о ней. Когда она находилась рядом, он мысленно трахал её, как хотел. Её близость дурманит, как запах самого изысканного цветка.
Страсть хмелем текла по венам, ошпаривая изнутри ядом, заставляя терять ум. Маару бешеным усилием воли приходилось сдерживаться, чтобы не раздавить её своей одержимостью. Сдерживаться, чтобы прямо сейчас не унести обратно в комнату и отыметь. Жаль, что у них так мало времени… БЕРЕМЕННА ОТ НЕГО.
Маар после того, как вышел из комнаты, не знал, за что взяться. В первую очередь нужно было обсудить путь, но в голове билась чёртова асса́ру! Маар чувствовал в ней плод остро, хлёстко, слишком осязаемо, чувствовал свою кровь в ней и на расстоянии. Гнев разливался тьмой, давил на череп. Он давно свыкся, что у него не может быть продолжения, что он — ОДИН. А эта асса́ру вздумала ещё защищаться, просить его о пощаде. Зачем она это делает, ведь она так ненавидит его, презирает… Маар не понимал. Его слепила ярость, он готов был убить прямо там в комнате, сразу, не раздумывая, уничтожить то, что было в ней, но её глаза, большие, чистые, умоляющие, ударили под самый дых. А потом её объятия… как она потиралась о его тело, ласкала его член дрожащими пальчиками, возбуждая до умопомрачения, обезоруживая его. Ей удалось взять себе управление над ним, контроль, и Маар злился безумно. Злился и на то, что она вышла из комнаты, и сейчас на неё глазели все. Страж бурно ощущал, как она рождала в лойонах желание, и это наказание и пытка, самая страшная для него. Он мог убить сейчас тех, кто решился ему помочь. Потому что они сейчас все глазели на её губы, на изгиб шее и хотели её, пусть неосознанно, не понимая, влияния её, но их кровь бурлила от вида её глаз и сочного тела, облачённого в золотистое платье, облегающее её формы, от блеска жемчужных волнистых волос, от её запаха, что был сейчас таким густым и ярким, как нектар. Разве Маар позволял ей выходить и сидеть с ними в одной комнате?! Ассару назло это делает, чтобы взбесить его.
Ревность раскалёнными шипами вонзалась под кожу, прошивая его насквозь, и он с силой сдавливал подлокотник кресла. Маар ревновал и к тому, что было сейчас у неё внутри. Невыносимо наблюдать, как плод забирает у неё силы, тянет, выматывает, владеет ей. Нет, он не мог знать наверняка, насколько опасно то, что зародилось в ней, но Маар ощущал его силу, и это что-то было сильнее, чем он сам. Маар избавит её от этого. Ассару должна принадлежать только ему. Она — ЕГО. И ничья больше. Он не позволит забрать её, он не позволил королю и не позволит той силе, что сейчас внутри её. Не позволит никому.