Страница 36 из 48
Звук шагов оборвал повитуху. Она смолкла резко, отодвигаясь.
— Сюда нельзя! — служанка бросилась к двери, загородив её собой, не давая войти мужчине, стражнику.
— Слишком долго. Тебя ждут, — грубо бросил он чужачке.
Женщина поднялась спешно, подбирая мешок.
— Я уже собиралась, не стоило тревожиться.
Повитуха развернулась, собираясь уходить, но бросила на меня быстрый взгляд, посмотрев так, будто пыталась запомнить, запечатлеть в памяти нашу встречу. Если даже обычной повитухе нельзя находиться рядом со мной дольше положенного времени, значит, всё очень плохо. Я до оглушения почувствовала клацанье жадной пасти капкана, в который я угодила. Теперь, после сегодняшнего визита повитухи, все опасения подтвердились, я поняла, что моя участь предопределена — задержка лунных дней вовсе не от дикой нагрузки.
Я прикрыла веки, выдохнула надсадно. Не укладывалось в голове, что внутри меня могло зародиться что-то, что-то от него. Перед глазами замелькали мгновения, проведённые с Ремартом, так явственно подбрасывая мне клочки острых воспоминаний, вынуждающих меня дышать взволнованно от ощущения жара его губ на своём теле, жара его пальцев, жара его заполняющей меня силы. Эти воспоминания опаляли душу углями. Его поглощающая тьма в глазах и голод. По телу разлилась горячая дрожь. Это не я знаю его, Маара ван Ремарта, но моё тело, моя сущность, способность или проклятье — всё стремилось к нему, звало, ждало, хотело. Голова закружилась, и я устало откинулась на подушку, уставилась в высокий потолок своей темницы. Невольно руки скользнули к низу живота, остановились. И так тесно сделалось внутри, что хотелось подскочить и бежать. Бежать как можно дальше, не важно, куда, подальше из этих стен, от самой себя. Я опустила руки на постель, сжала кулаки — случилось худшее, что могло быть со мной — впервые я хочу, чтобы исга́р пришёл за мной.
Меня вновь заперли, оставив одну. Я лежала долго, приходя в чувства, потом поднялась, прошла бесцельно по комнате, останавилась у камина. Тепло окутывало мягко и успокаивающе. Вернулась та служанка, принеся поднос с едой и кувшин родниковой воды. Пустое нутро скрутило спазмом, и я всё же решилась поесть. Без еды долго не протяну, а силы мне ещё нужны. После того, как поела, стало немного легче. Служанка унесла пустую посуду, не сказав ни слова, вышла. Привычно щёлкнул замок.
После ужина навалилась тяжесть, и я легла, пока съеденное внезапно не попросилось наружу. Меня прополоскало так, что последние силы были истрачены. Я, пошатываясь, вернулась на кровать. Стянув платье, легла свернулась клубком, часто задышала, подавляя в себе недуг. В голове всё ещё крутились обрывки слов повитухи. Всё очень сложно, но одно я поняла наверняка — нужно быть готовой, неизвестно, что решит король. По словам повитухи, он не слишком будет доволен вестью о том, что я зачала от исга́ра, а значит… Я сжалась ещё сильнее, дрожа от озноба.
Я ворочалась неутешно, отлёживая бока. Голова распухала от мыслей и тревог, они накатывали волнами, словно прибой, беспокойно бушуя, поглощая меня. Дрова в камине потрескивали, и тепло оглаживало ласково, когда за окном творилась буря так же, как и внутри меня, и в самом деле казалось, что шум моря докатывается до этих стен. Меня наконец накрыла спасительна темнота, оградив от того, что со мной происходило. И только сквозь полудрёму я слышала, как в комнату вошли, но у меня сил не хватило, чтобы пошевелиться и открыть глаза, только почувствовала, как на плечи мне легла тяжесть одеяла. Я канула в тёмную бездну невольной усталости, проваливаясь в глубокий сон.
Громкий скрежет ключа в замочной скважине оцарапал слух. Я вздрогнула, едва не подскочив на постели, заметавшись, да только вяло заворочалась — тело, словно вылитое из чугуна, после долго изнурительного пути и тяжёлого дня не слушалось совсем.
Каково же было моё удивление, когда в комнату вошла повитуха, вновь в дорожном плаще и со своей котомкой, только на этот раз за ней проследовал надсмотрщик: суровый и мрачный, как тень, страж, встал возле дверей истуканом.
Я, ничего не понимая, огляделась. Рассеянный белый свет озарял моё заточение — было раннее утро.
— Мне велено за тобой присматривать и следить за твоим состоянием, — объяснила повитуха, развязывая платок, скидывая на плечи, открывая поседевшие косы, так же сложенные вокруг головы.
Она вытащила из сумы свои инструменты и на этот раз мешочки с какими-то порошками, пучки трав.
— Я буду готовить тебе отвар, тебя не будет так мутить, и ты сможешь есть. Ты очень тощая — это плохо. Особенно, когда за окном холод, — сказала она, и тёмные, как колодцы, глаза прохладно прошлись по мне, уголки тонких губ повитухи дрогнули, но вид женщины тут же вновь стал непроницаемо строгим и отчуждённым.
Я молча наблюдала, как она варит травы, и даже не могла вылезти из постели — надсмотрщик короля не уходил. Запах горько-пряный разлился по комнате, наполняя грудь особой влажной тяжестью кипящего снадобья. Тревога колыхала сердце, заставляя его болезненно сжиматься.
— Я не буду это пить, — ответила, когда повитуха протянула мне приготовленное снадобье.
Женщина отставила плошку и взяла простынь, расправив.
— Мне нужно осмотреть её, — повернулась к надсмотрщику, что стоял хоть и в глубокой тени, но всё же глазел на происходящее.
Он пожевал недовольно челюстями всё же вышел.
— Я не стану это пить! Уходи! — взвилась я, соскальзывая с постели в одной сорочке, попятилась к окну.
— Молчи, лучше молчи, асса́ру, у этих стен есть уши. Тебе придется довериться мне и исполнять приказы короля. Иначе мне не позволят к тебе приходить. А придёт кто-то другой, и тогда тебе будет худо, поверь. Лучше так.
— Значит, — горло свёл спазм, — он решил вытравить?
— Ты сильная, и плод в тебе сильный. Выдержишь. Нужно всего лишь потянуть время. Я не знаю, что будет дальше, но я не могу допустить того, что желает Ирмус, всеми силами помогу.
Её слова пугали. Всё оборачивается для меня слишком стремительно, как будто на скорости, и я вот-вот разобьюсь. Теперь я явственно чувствовала внутри себя изменения. С одной стороны, мне хотелось послать всех в Бездну, и пусть меня казнили бы, но с другой, что-то внутри меня сковывало, свивая по рукам и ногам стальными жгутами. Страх. Страх за жизнь, что появилась в моём теле. И паника, отчаянная, глухая, безумная. Я смотрела на повитуху, морозя её одичалым взглядом, я верно походила на волчицу, которую пытаются взять голыми руками. Я не могла на это согласиться. Как?! Нет, я не могу! Но повитуха была права — всё могло бы быть намного хуже.
Одна мысль, что во мне частичка того, кто причинил мне столько беды, заставляла сердце замирать и переворачивать всё во мне, весь привычный мир — спокойствие сменялось гневом, а попытки покушения вызывали всплески ярости такой силы, что я легко могла убить каждого, кто ко мне приближался. Это безумное противоречие сводило с ума. Я едва могла себя контролировать.
Повитуха подняла плошку.
— Пей, — потребовала она.
Я вернулась на постель, забрав из её рук отраву, пахнущую ядовито терпко. Мне хотелось швырнуть плошку и разбить о стены, хотелось кричать и рыдать, но жалость к самой себе и отчаяние сейчас мне не помощники, я это понимала. Тонкая нить вот-вот оборвётся, лопнет, как натянутая до предела тетива. Я душила в себе чувства и пила. Повитуха молча наблюдала за мной, неумолимая, холодная. У меня не было выбора, мне приходилось доверять, верить. Может я поддаюсь обману, позволяя медленно убивать то, что внутри меня и саму себя. Повитуха собрала вещи и ушла в сопровождении надсмотрщика, оставив меня одну, раздавленную и разбитую.
Время текло медленно, капля по капле. Мне казалось, что я в яме, истончилась и высыхала, как осенний сад, став хрупкой — тронешь и рассыплюсь. Повитуха приходила по утрам каждый день и поила отваром, а по вечерам я клала руки на живот, пытаясь хоть что-то почувствовать — жив ли ещё во мне плод, или там уже ничего нет? Меня охватывало безумие, когда мне казалось, что там ничего нет, я задыхалась и билась в панике, в груди толкался страх так, что ломила рёбра развернутая пустота, но потом что-то менялось резко, и на смену тем безумным чувствам приходило спокойствие, вынуждая меня утихнуть. Я не понимала, что со мной творится, тьма не может сжиматься клубком тепла внутри меня, так же невозможно было и то, как я хотела, чтобы жизнь внутри меня сохранилась, хотела отчаянно, до горячих слёз. Невозможно. Ненавижу. Только моя ненависть потеряла всякую силу, и меня это страшно злило.